тогда не ходил в школу?
— Вероятно, это было не для меня.
Люк на мгновение задумался.
— И не для меня, — сказал он.
Эли осмотрелся, затем заговорщицки наклонился к Люку:
— И что нам теперь делать с нашим секретом?
— Может быть, мы сможем договориться. Давай, я слушаю.
— Ты скажешь мне, где клад, а я буду копать за тебя, поскольку ты не в состоянии сделать это сам, а потом мы поделимся.
Эли сделал вид, что задумался.
— По-моему, это справедливая сделка. Единственная проблема в том, что я не могу вспомнить, где он находится. Чертова память, — сказал он, прижав палец ко лбу.
— А карта, у тебя есть карта, на которой нарисовано, где он находится?
Старик выглядел подавленным.
— Я потерял карту... в море.
Люк с подозрением посмотрел на деда.
— Ты ведь не лжешь мне, правда?
— Зачем? Как ты верно говоришь, я не способен вырыть даже маленькую ямку.
— Может быть, ты вспомнишь.
— Видишь ли, старики забывают больше, чем помнят.
— Поэтому ты ищешь своего попугая, чтобы он помог тебе вспомнить?
— Своего попугая!
— Ты ведь иногда кричишь на него, правда? Я видел, как ты это делаешь.
Эли сразу понял, о чем говорит Люк.
— О да, эта чертова птица, она никогда меня не слушалась...
— Но ты продолжай, я уверен, что она вернется.
— Верно.
— Это значит, что ты принимаешь мое предложение?
— Принимаю.
Люк протянул руку, и Эли пожал ее.
— С этого момента ты можешь называть меня Джимом, а я буду называть тебя Сильвером.
— Может, это не очень хорошая мысль: мы вызовем подозрения.
— Ты прав, я не подумал об этом, это должно быть нашей тайной.
— Да, тайной, сынок. Давай, пошли!
— А я не напугаю твоего попугая, если он появится по дороге домой?
— Даже не беспокойся, у него характер мерзкий, но птица довольно общительная.
В конце концов начинаешь часто задаваться вопросом, когда же жизнь стала неуправляемой, когда машина вышла из строя, является ли жизнь цепью прошлых событий, которые управляют переменами, или сами перемены уже записаны в будущем.
Обычно во время еды Марта садилась за стол после того, как наполнила каждую тарелку. В тот вечер она уже сидела, когда все заняли свои места и смотрели на нее. Она не встала. В кастрюле на плите кипело рагу. Она снова подождала, сцепив руки над тарелкой.
— В чем дело, ты заболела?
Марта посмотрела на каждого члена семьи, а затем торжественным тоном сказала:
— Мы должны снова стать настоящей семьей.
После ее слов наступило долгое молчание.
В этом молчании Мартин почувствовал отголосок разговора, который они вели несколько дней назад. Раздался скрежет костыля.
— А за столом тогда кто сидит?
— Я голоден, — сказал Люк.
Марта бросила на отца холодный взгляд.
— Я вижу незнакомых людей, которые потеряли веру друг в друга.
— Чья в этом вина?
— Есть и моя, но сейчас речь не идет о том, чтобы найти виноватого. Речь о том, чтобы посмотреть фактам в лицо. Линч выступает с обвинениями, а потом начинается буря, и никто не знает, чем она закончится, — сказала Марта, переведя взгляд на Матье.
— Завтра бури не будет, — сказал Мартин.
— И нам нечего бояться Линча, — добавил Матье, глядя на мать.
— Похоже, он думает иначе.
— Я голоден, — повторил Люк.
— Пожалуйста, можешь пойти и взять.
— К чему ты ведешь? — спросил Мартин.
— Голоден, я голоден, — повторил Люк.
Дед несколько раз стукнул железным наконечником костыля по полу, словно судья, требующий тишины.
— Хватит этого цирка. Сколько ты еще будешь упорствовать в своем фанатизме, глупая курица?
— О чем это ты?
— Только не говори, что не знаешь таких слов... И ты ничем не лучше ее, — продолжал он, обращаясь к зятю.
— В чем именно ты нас обвиняешь? — спросила Марта.
— Ты говоришь, что хочешь, чтобы мы снова стали семьей, так почему не доверяешь своему сыну?
— Я только этого и хочу: снова доверять.
— Ты не понимаешь, что требовать ничего не можешь.
— Хватит, говори, да не заговаривайся.
Эли оперся на костыли и с гримасой встал. На его покрасневшем лице показались все шрамы жизни.
— Нет, не хватит, разговор не окончен. Я не знаю, сколько мне осталось жить, но, прежде чем уйду, хочу снова увидеть нашу девчушку за этим столом, хочу, чтобы вы перестали делать вид, что ее никогда не существовало, и перестали думать, что ни в чем не виноваты.
Мартин опустил голову. Марта пыталась противостоять натиску отца:
— А как насчет репутации нашей семьи?
— О какой репутации ты говоришь? О той, чтобы жить как рабы, опустив голову, как это делает сейчас твой муж? Ради бога, Марта, я потерял ногу, а вместе с ней и достоинство, а ты говоришь со мной о репутации! А как насчет твоего собственного достоинства?
— Ты, надеюсь, заметил, сколько усилий я сейчас прилагаю, чтобы воссоединить семью.
— Но, милая моя, о каком воссоединении ты говоришь, если Мабель не вернется, и самое ужасное, что ты это знаешь.
— Это не ее настоящее имя.
— Пришло время привыкнуть к этому имени раз и навсегда.
Дед повернулся к Мартину и снова ударил костылем о землю.
— Молчишь? Может, тебе пора начать вести себя как мужчина?
Мартин медленно поднял глаза на старика, тот был прекрасен в своем гневе.
— Ну? — настаивал Эли.
— Я попробую.
— Возможно, это твой последний шанс, может, последний для вас обоих.
Марта бросила на Мартина растерянный взгляд.
Последовало долгое молчание, а затем Эли тяжело опустился в кресло.
— Я тоже голоден, — сказал он.
Люк уставился на деда. Он не понимал всего разговора, особенно того, куда клонит мать со своим рассказом о настоящей семье. У него будет время, чтобы позже попросить братьев все объяснить. У него в голове зажглось одно слово, и он позволил ему вырваться изо рта во всей своей красе:
— Мабель!
Никто ничего не добавил. Марта с трудом встала, словно повинуясь приказу, и пошла за кастрюлей. Люк протянул свою тарелку, и мать механически положила рагу сначала ему, потом всем остальным. Они ели в молчании, каждый по-своему
