Наверное, последнюю фразу не стоило произносить.
— Хорошо, — сказала главред. — Спасибо за работу.
— Не за что, я только ответил на вопросы, какие поставил мне Михаил неделю назад, а вы сегодня.
— Вот и ладненько, — сухо произнесла Валентина Александровна, всем свои видом показывая, что разговор с этой минуты закончен.
Но Корбалевич не был намерен соблюдать дипломатический этикет дальше.
— Как моя рукопись? — спросил он.
— Еще не смотрела, — ответила главред. — Вот войду в курс текущих дел, тогда возьмусь за сценарии. До свидания.
Виктор Сергеевич
— А ты фальсификатор, — сказал Ухналев, проводив Корбалевича и вернувшись в комнату.
— Ничего подобного, — ответил Виктор Сергеевич, — это всего лишь способ преодоления бюрократизма, свойственного спецслужбам.
— Но ты же написал другое заявление!
— Я просто откорректировал его для наших бюрократов.
— Знаешь, такие коррекции плохо кончаются. На Львовских курсах я учился с одним сибиряком. Он был из украинцев, но после войны остался жить в Сибири. Так вот, работал он в одном из провинциальных отделений, и был у него крутой начальник. Попал им в поле зрения один из бывших полицаев, который убежал в Сибирь и до поры до времени там скрывался.
— О нем не знали? Или он был в розыске?
— Был он в розыске. Причем его земляки и наши коллеги знали, что он в Сибири, и пытались вытащить его на Украину, чтобы арестовать там и отчитаться за операцию по розыску.
— Ясно, а коллеги из Сибири тоже хотели реализации.
— Да.
— Так что же им мешало его арестовать?
— Бюрократизм, присущий системе. Арестовать его можно было только после того, как им из Украины в Сибирь выслали бы его уголовное дело.
— Так запросили бы официально.
— Запрашивали несколько раз, но украинцы делали вид, что никаких запросов к ним не приходило. А наш объект розыска уже собрался возвращаться на Украину или, как сейчас говорят, в Украину.
— И причем здесь бюрократизм?
— Слушай дальше. Начальник нашего коллеги просит его написать в письме, которое должен получить бывший полицай, приписку по-украински: «Тоби шукають».
— Это чтобы тот не уехал в Украину?
— Разумеется.
— А потом?
— А потом дает команду своему подчиненному подготовить еще один запрос, но в трех экземплярах: один в адрес коллег, другой — в дело, а третий в адрес КГБ Украинской ССР для контроля.
— Но это обычная практика.
— Да нет, не совсем обычная. Если посмотреть, то начальник маленького подразделения в Сибири дает указание КГБ Украинской ССР проконтролировать выполнение отправки дела в Сибирь.
— Я уже догадался, третий экземпляр никуда не отправили.
— Правильно, его никуда не отправили, но указанный в рассылке третий экземпляр свою роль сыграл. Украинские коллеги мгновенно выслали дело, а сибиряки арестовали бывшего полицая.
— А причем тут «плохо кончаются»?
— Прошло несколько лет, и за такие вещи тот начальник сел в тюрьму.
— Скорее всего, он сел за другие вещи, поскольку то, о чем ты рассказал, понятно только нам с тобой.
— Да, ты прав, я просто хотел обострить ситуацию. Если хочешь, гиперболизировать ее.
— Считай, что ты добился этого, — сказал Виктор Сергеевич. — Мы с тобой оперативно сработали, и я перед тобой должник, сгоняй в магазин за закуской, а коньяк я принес с собой, как обещал.
— Ну, ты предусмотрительный!
— Нет, я просто знал, как будут развиваться события. Интуиция, знаете ли…
Ухналев сходил в магазин и начал готовить закусь: нарезал колбасы, огурцов, порезал сыр и хлеб. Виктор Сергеевич наблюдал за этим, а потом извлек из портфеля бутылку «Текилы».
— Ну, разве это коньяк? — сказал на это Ухналев.
— Это гораздо экзотичней, — ответил Виктор Сергеевич, — тем более что я приобрел это в Мексике.
Ухналев взял в руки бутылку и тщательно осмотрел ее.
— Она сделана во Франкфурте-на-Майне, — сказал он. — Зачем ты пытаешься ввести меня в заблуждение?
— Для того чтобы жизнь наша была романтичной, а то за всю жизнь у нас с тобой не было ничего интересного.
— Ты имеешь в виду погони, стрельбы или провалы?
— И их тоже.
— Ладно, об этом поговорим потом. Сейчас выпьем, но учти, я пью не больше рюмки, а при хорошем раскладе две. Сосуды, знаешь ли…
— Хорошо, но перед тем, как пить, я научу тебя пить «Текилу».
— Ты полагаешь, что она пьется как-то иначе, чем все водки на свете?
— Конечно.
Виктор Сергеевич налил «Текилу» в рюмки.
— Для того, чтобы пить «Текилу», нужен еще один элемент закуски — лимон и соль, — сказал он.
Ухналев кряхтя поднялся со стула и пошел к холодильнику. Он открыл дверцу и вдруг спросил:
— А если лимона не окажется, мы ее пить не будем?
— Будем, — ответил ему Виктор Сергеевич, — но без удовольствия.
— Вот так всегда… — произнес Ухналев. — Обещают поставить бутылку коньяка, а потом приносят какую-то гадость, которую без лимона и соли пить невозможно.
Лимон нашелся. Ухналев взял его и положил перед Виктором Сергеевичем. Тот отрезал пластик плода, взял его большим и указательным пальцем, насыпал в ямку между этими же пальцами соли, лизнул ее, затем опрокинул рюмку в рот, а потом зажевал пластиком лимона.
— Господи! — произнес Ухналев. — Какая ж это должна быть гадость, чтобы ее так закусывать?
— Зато пробирает, — сказал Виктор Сергеевич. — Попробуй.
— Да уж придется, — ответил на это Ухналев и повторил маневр коллеги.
Они закусили сыром, немного подождали и выпили еще по рюмке.
— Смотри, как стало тепло, — сказал Ухналев.
— А ты не хотел пить, кочевряжился, — улыбнулся Виктор Сергеевич. — Налить еще?
— Нет, хватит. Засядько меру знает.
— Какой Засядько?
— Министр угольной промышленности после войны.
— А при чем тут он?
— Существует легенда о том, что его долго не назначали на эту должность, поскольку ходили слухи о том, что он крепко пьет. И вот однажды его вызывает Сталин и предлагает пообедать, а во время обеда наливает стакан водки. Засядько выпивает этот стакан, Сталин наливает ему еще один. Он его тоже выпивает. Сталин предлагает третий, но Засядько отказывается. «Почему?» — спрашивает Сталин. «Засядько меру знает», — ответил будущий министр. С тех пор, когда Сталину говорили о том, что Засядько пьет, он отвечал: «Пьет, но меру знает».
— Да, а я этого не знал… — сказал Виктор Сергеевич. — Как ты думаешь, нам удастся помочь Расиму?
— Не знаю.
— А что тебе говорит твоя интуиция?
— Она сейчас молчит, наверное, все это ее не затрагивает.
— А были моменты, когда она говорила тебе, что сейчас нужно сделать это, иначе…
— Были, — сказал Ухналев. — Уже работая в Карлхорсте, я готовился к длительной командировке в одну из европейских стран. И все уже было готово, как вдруг разоблачили Пеньковского. А поскольку он сдал многих, тут же стали выводить тех, кого он знал и мог сдать и американцам и англичанам.
— Ты был знаком с ним?
— Нет, все было гораздо мельче. Однажды в Карлхорсте я зашел в кабинет к одному коллеге. У того был гость. Мы немного посидели, выпили по чашке кофе и разошлись.
— Все понятно, этим гостем оказался Пеньковский.
— Да, и руководство перестраховалось, предполагая, что он меня засветил перед своими хозяевами.
Корбалевич
В четверг после физо, Корбалевич появился в кабинете. Он ответил на несколько звонков по телефонам оперативной связи, как вдруг зазвонил городской.
Корбалевич снял трубку. Это был Серебряков, который после штампованных приветствий сказал:
— Вы можете взять рукопись. Она у меня.
— Как она к вам попала?
— Я был на студии, и мне ее отдали для передачи вам.
— Ясно. А передать прямо мне им было не с руки?
— Думаю да. Но об этом я расскажу при встрече. Где я могу увидеть вас?
— Если вас устроит, то за памятником Дзержинскому, там есть лавочки. Знаете?
— Да кто же не знает этого сквера? Буду там через тридцать минут, — произнес Серебряков и ехидно добавил: — В моих руках будет журнал «Огонек».
От главного входа в здание КГБ до указанного сквера три минуты ходьбы, с учетом того, что на светофоре на переход центрального проспекта может гореть красный цвет. И Корбалевич прибыл в назначенное место минута в минуту. Однако Серебрякова еще не было.
Корбалевич уселся на лавочку и подумал, что Б.Н на это сказал бы: «Кто тебя за язык тянул?» Сам назначал время, сам его и соблюдай. Но что Серебрякову принципы, которые когда-то внушал курсантам Б.Н.?
Это для курсантов он был, если не Богом, то одним из его заместителей. И если бы Корбалевич рассказал о нем Серебрякову, тот, наверное, никак не оценил бы ни человеческих, ни профессиональных качеств Б.Н.
