Придется нам пережить расщепление до конца, мелькнула мысль. Не Катина мысль, чужая. Прощай, Кэт, мысленно произнесла Катерина. Не прощай, а здравствуй, засмеялась Кэт.
И стало стыдно, очень стыдно.
Чувство вины брало за душу, раздергивало ее в клочья, будто переваренную курицу, с хрустом выворачивая конечности из суставов, разламывая грудную клетку и шаря в открывшейся дыре в поисках сердца. Это была не та мука, от которой кричат, пока не сорвут голос. От такого мычат и зажмуриваются, натягивая на голову одеяло, кусают кулак и клянутся: никогда больше, никогда-никогда-никогда! — чтобы через малое время переступить через клятву и сделать то, от чего зарекались тысячу раз. Лишь бы угомонить сатану, рвущего живую душу в лохмотья. Лишь бы забыться в приятном нигде, старательно избегая возвращения в реальность и новых встреч с алчущим демоном стыда.
— Я не демон, совсем даже наоборот, — прошептали Катерине в самое ухо. — Я ангел, Катенька, твой единственный друг.
Только тут Катю отпустило. От слабости она немедленно рухнула наземь, бок о бок с кем-то, уже лежащим на траве. Лазарет, а не сквер, с раздражением подумала Катерина. Сабнак, я, еще какой-то бедолага… Кто бы это мог быть?
И скосила глаза.
Рядом, вдыхая и выдыхая с такой сосредоточенностью, точно ей за это деньги платят, лежала Кэт. Катя ее сразу узнала. У Кэт оказалось сожжено пол-лица и глаз закрывала черная нашлепка — совсем как недавно у Катерины. Висок голый, а сухие, ломкие волосы — наполовину седые. При этом Кэт была молодой, совсем молодой. Сколько ей стукнуло — двадцать пять, двадцать семь? — когда пиратка вздумала навестить родной город и была повешена у линии отлива? На Кэт красовался тот самый наряд, в котором Катерина посещала Бельтейн. Сейчас вышитый камзол, бриджи из тафты и ботфорты каймановой кожи лежали, по идее, в шкафу. В нескольких кварталах отсюда.
— Порка Мадонна… — слабо произнесла Кэт. — Срань господня… Где это я?
Наама подмигнула новорожденной Катиной ипостаси, Витька гулко хмыкнул, Сабнак послал воздушный поцелуй, а Апрель радостно зааплодировала. И только тот, кто стоял позади Кати, заскрежетал зубами. Цапфуэль, догадалась Катерина.
— Уриил, — мягко поправил ее тот, кто позади. Катя обернулась — и закричала в голос, не сдержалась.
* * *
Это действительно был не Цапфуэль. К его облику Катерина уже привыкла, как к родному — ну Дрюня, то есть Анджей, с эффектной подсветкой и в выгодном ракурсе, весь серебрящийся, будто новогодняя елочка. Ничего, если разобраться, выдающегося, особенно для людей, видавших персов[25] и покруче, как сказал бы Витька.
А вот Уриил был тем самым ангелом, которому вместо «Здрассьте!» приходится говорить человеку «Не бойся!» — и лишь потом приступать к тому, зачем ниспослан. Если, конечно, собеседник еще жив.
И не в том дело, что кирасу ангела покрывал пугающий рельеф из крохотных, но чрезвычайно реалистичных фигурок, рвущих на себе волосы, вырывающих глаза, раздирающих одежду и плоть в неизбывной тоске. Не в том, что крылья, реющие у ангела за спиной, свободно проходили сквозь все материальные препятствия, накрывали тенью видимое пространство и оканчивались, похоже, где-то за горизонтом. И даже не в том, что вместо нимба вокруг головы ангела вращался, слабо искря, аккреционный диск.[26] Самым страшным Кате показалась черная дыра на месте уриилова лица. Не просто пустота — пожирающая пустота. Катерина не думала, что увидеть это въявь будет настолько страшно.
Она-то Дрюню и поглотила, с тоской подумала Катя. Все, тетушка, не видать вам больше сыночка вашего, изобретателя грешного. Сожрал его ангел-предатель, как есть сожрал.
За мыслью о хорошем человеке Анджее пряталась и куда менее достойная мыслишка: а я? что оно сделает со мной? Катерина не могла ответить на вопрос: ей было нечем отвечать. Чутье Кэт, невезучей шлюхи и неудавшейся леди, исчезло. А ведь Катя считала его своим! И лишь теперь осознала: страхи Кэт не были ее неотъемлемой частью, ее полезным навыком, ее тайным зрением. Они были оружием и броней, которые оказалось очень легко отобрать.
Ангел поднял их обеих с земли, словно котят из корзинки достал — по одной зверушке в руку — поднес к тому, что заменяло Уриилу лицо. Кэт обморочно мотнула головой, из безвольно раскрытого рта потянулась нитка слюны, окрашенная кровью. Видно, пиратка прикусила язык, яростно откалывая, отрывая себя от Катерины. Пожирающая пустота глядела им в лица, оценивая, выбирая.
— Одна из вас будет брошена в нганга, — бесстрастно сообщил голос, идущий, казалось, из немыслимой дали. — Похоже, эта девка способна отравить котел. Ты, добрая женщина, почти ничего не взяла у дьявольского амулета. Тебе не под силу убить тех, кто затаился на дне.
Я должна защитить Кэт, тупо твердила себе Катя. Она мне как сестра… Сестра, которую я никогда не знала. Нет, еще ближе. Она моя Тень,[27] в нее утрамбовано все, что с детства мешало мне считать себя хорошей. Выходит, ты, Катерина, обязалась быть доброй и честной за вас обеих. И все-таки почему я должна за нее вступаться? Разве не хочу я избавиться от этой части себя?
Хочу! — отозвалась Катина душа, в кои веки свободная от опасной глубины, в которой безостановочно движется пугающая тень. Избавься от нее — и ты увидишь, как светло и чисто станет вокруг и внутри тебя! Где было Ид, там станет Эго, сказал Фрейд, а он в этом кое-что понимал, Катерина! Зачем тебе мутное, страшное Оно? Разве тебе не довольно прозрачного, словно родник, «Я»? Это просветление, истинное просветление, о каком бодхисатва мог только мечтать! Слышишь меня?!!
Не ори, сказала собственной душе Катя. Брезгливо сказала, раздраженно. Точно с гавкучей моськой разговаривала. Все врет твой Фрейд. Тоже мне прозрачный родник — вместо небольшого осадка на дне один небольшой дохлый бегемот в русле. Заменить все мои слабости, вранье, обиды, увертки, зависть — убийством? И это просветление? Это очищение? Да как у тебя язык повернулся, мерзкая ты курица?
Все равно он тебя не послушает, хоть на колени стань! — голосок из проникновенного сделался злорадным. Он швырнет ее к чертям в котел, а тебе рот зашьет, чтобы впредь не перечила!
Это я тебе рот зашью, мысленно пообещала Катерина. Потому что некоторым лучше мычать, чем говорить. Тоже мне разум, тоже мне сознание.
— Бросишь ее в нганга и весь этот мир станет одним большим нганга, — произнесла Катя, с трудом двигая распухшим, тоже прикушенным языком. — Микрокосм зла станет макрокосмом зла. Ты готов отвечать за это, Уриил?
— Ты по-ня-ти-я не имеешь, что ждет твой мир, — размеренно ответил ангел. Но в самой этой размеренности сквозил страх. — Вам, людям, не дано знание о таких вещах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
