Шебеко стали приглашать на «чай» в Зимний не так давно, и вступал в разговор дипломат редко. Но в этот раз высказать мнение он посчитал нужным, речь шла о шагах, способных изменить чуть не всю европейскую политику. Последний предвоенный посол в Австро-Венгрии прекрасно помнил, с чего началась мировая война, и линии, как правило, придерживался осторожной:
– Объединить их Шлейхеру просто так не удалось бы. Вот когда он заключил торговое соглашение с Великобританией, тогда ему поверили.
– Дело в британцах, – раздраженно отозвался император. – Британии не терпится разделять и властвовать. Нас с Францией в германском вопросе разделить не получится, вот Альбион и пытается немцев настроить.
– Потому они все опасения отбросили, – согласилась дочь. – Шлейхер провел закон о дополнительных полномочиях, запретил все политические партии, кроме его собственной, следом закон об обеспечении единства партии и государства. В действительности это означает восстановление рейха. Пусть пока без кайзера, но от этого не легче. Австрия и Германия договариваются о таможенном союзе. Им это прямо в Версале запрещено! И что? Франция, Россия, Италия и Чехословакия заявляют протест, вопрос передается в Лигу Наций, в Постоянную палату международного правосудия в Гааге – и тишина! Лондон блокирует решение вопроса. Якобы это не пересмотр Версаля, а «частный случай». Как же частный, когда нарушение прямое? А теперь вот, полюбуйтесь. Германия выходит из Лиги Наций, отзывает свою делегацию с конференции по разоружению, канцлер Шлейхер заявляет о том, что Германия не может и не будет выплачивать репарации! Все – это полный разрыв Версальского договора. Нам дальше отступать нельзя: или признаем, что Версаль кончился, Лига Наций кончилась, спокойная граница на западе кончилась, мир в Европе кончился…
– Ну, это уже чересчур, – заметил Николай.
– Я точна в формулировках, – холодно отозвалась дочь.
– Но ведь даже при поддержке англичан, ну пусть САСШ еще, немцы все равно не в большинстве? – примирительно произнес Шебеко. – Мы же можем…
– Да можем, – досадливо махнула рукой княгиня. – Никто с вами, Николай Николаевич, не спорит. Но при всем том это лишь только первый случай. В следующий раз они еще что-то выкинут, потом еще. И в конце концов поздно будет. Такие настроения надо давить с самого начала, а то до еще одной войны доиграемся.
– Сейчас подойдет Глобачев, – спокойно сказал царь, взглянув на часы. – Выслушаем.
Шеф жандармского корпуса действительно появился через минуту. Подождав, пока пришедший уместится в огромном, мягком кресле рядом с чайным столом, император вопросительно поглядел на генерала.
– Появилась дополнительная информация, – спокойно сказал тот. – По данным разведки, с первого января в Германии прекращаются все финансовые операции по выполнению долговых обязательств за рубежом. И в январе же немцы планируют ввести воинскую повинность.
– Вот так. Все долги, это надо полагать, в том числе и частных предприятий? – поинтересовалась Великая княгиня.
– Видимо, да.
– И повинность. Ну что же… Это именно то, чего мы ожидали. Надо снестись с Парижем, дать согласие на совместный ввод войск, – тут же отреагировала Ольга. – Там еще не забыли, как десять лет назад признавали правительство независимой Рейнской республики.
– Нашу помощь друзам и рифам они тоже не забыли, ваше высочество. Во Франции сейчас сильны антирусские настроения. Дипломаты, – генерал слегка поклонился в сторону министра иностранных дел, – прилагают максимум усилий, мы тоже начали работать в этом направлении, но…
– Рифы – это не Европа. Германия совсем другое дело, и Барту это понимает лучше других, – мгновенно отреагировала дочь императора. – Для него, кстати, это шанс остаться премьером, в Париже снова началась правительственная чехарда. А хода сильнее оккупации «бошей» я не знаю, этот шаг даст его партии мгновенную поддержку всей Франции.
– А если нам все же поставить на немцев? – снова позволил себе вмешаться министр иностранных дел.
– Рассматривали, – жестко ответила Ольга. – Мы прощупывали возможность этого пути полгода, но серьезных последствий наши действия не имели. В Германии продолжается антифранцузская и в первую очередь антирусская кампания, последние примеры – дело фирмы «Дероп» и явно антироссийский процесс в Лейпциге. Шлейхер не намерен идти на сближение с нами, это его важнейший внешнеполитический козырь. Никто не станет помогать Германии уйти от Версаля, если она не будет выступать противовесом России в качестве «европейского штыка Британии».
– А Париж?
– А что Париж? – вмешался на стороне дочери Николай. – Там все до сих пор напуганы мировой войной, призрак боев на окраинах столицы вынуждает французскую дипломатию искать противовес распоясавшимся немцам. Мы для Франции естественный и, пожалуй, единственный подлинный союзник в этой обстановке. Кризис двадцать девятого года их роль «банкира Европы» крепко подкосил, им нужны спокойные границы.
– Французы так и не оправились от депрессии. К ним кризис добрался позже, но и ударил сильнее, – добавила княгиня. – В любом случае, никакой заслуги в том, чтобы оттянуть войну на три-четыре года, если война неизбежна и через эти годы будет гораздо тяжелее, нет. Барту это понимает.
Император, слушая собравшихся на очередной «тайный совет», обсуждение в предельно узком кругу важнейших вопросов жизни страны, снова провалился в воспоминания. Упоминание о кризисе пробудило память.
К двадцать девятому году Россия с трудом выкарабкалась из последовавшей за войной и восстаниями разрухи. И вот тут грянула Великая депрессия. Империя оказалась одной из немногих стран, которые экономический удар перенесли спокойно. Если в Западной Европе к мысли о том, что государство должно управлять экономикой, пришли только после взрыва, когда в моду вошли учения «дирижизма» и «управленчества», то в России этот тезис не подвергался сомнению еще со времен войны. Уже тогда правительство ввело жесткое государственное регулирование промышленности, а затем частично и цен. Потом, во время бунтов, у замешанных в связях с мятежниками предпринимателей изымали в казну капиталы и недвижимость, фабрики, банки, пароходы и целые синдикаты… и этим всем потребовалось управлять. Десятилетие пролетело мгновенно, часть конфискованного была давно продана с торгов сохранившим тогда (и доказавшим позже) свою лояльность промышленникам, но немалая доля осталась под казенным, что означало императорским, управлением. Государственные общества казенных заводов, железных дорог, электростанций, государственный банковский союз – все это оставалось для России обычным явлением. И если правительствам Европы и США со временем пришлось начать помощь компаниям и банкам, оказавшимся в трудном положении, в России это начали делать практически сразу.
Экономический обвал обескровил бюджеты Великобритании и Франции и сокрушил финансовую систему Германии. В Петербурге сумели сдержать удар, но время было нелегким. Россия быстрее других стран Запада оправилась от последствий Депрессии, и когда за рубежом кризис еще разгорался, иностранный капитал побежал к русским. Побежал, несмотря на еще два года назад бранимую либеральной прессой систему государственного регулирования и огромный государственный сектор экономики.
Все пытались защищаться, вводили законы, закрывающие внутренние рынки от импорта. Но таможенные барьеры еще сильнее сократили торговлю, ускорив падение ориентированных на внешние рынки отраслей. В Германии с началом кризиса прекратился приток кредитов, и задолжавшую страну поразил финансовый и импортный голод.
В тридцать первом году президент САСШ Гувер объявил мораторий на германские долги, которые Берлин все равно не мог выплачивать. А через месяц в Гааге пришли к общему соглашению о замораживании долгов, всемирном дефолте на год. При дальнейших переговорах о репарациях, которые привели к их фактической отмене, Великобритания, Франция и Россия настаивали на том, что придется отменить и военные долги. Администрация Гувера доказывала, что репарации и долги по-разному влияют на общественное потребление, премьер-министр Великобритании Макдональд напоминал, что они взаимосвязаны, но при этом желал получать оплату кредитов от русских. Петербург, однако, помогать англичанам выкарабкиваться из кризиса не собирался. Тем более британские фирмы выталкивали русских из Европы, а отношения официальных Лондона и Петербурга в прессе называли «холодной войной». И сейчас ситуация дошла до момента, когда следовало принимать решения мирового масштаба.
– Немцы переходят границы допустимого, – хладнокровно произнес император, возвращаясь к обсуждению. – Шлейхер собирается отменить явочным порядком Версальский договор, а этого я допустить не могу.
