– Твердость, это да, – кивнул Гулькевич. – Но у нас она еще до войны началась, вы не помните просто. В тринадцатом году, как императорскую семью эсеры взорвали во время празднования. Когда его величество выздоравливал после ранения, ему почитать пару книг подсунули. Специальной группой жандармов под руководством генерала Спиридоновича написанных. В книгах на основании документов вся история левых партий излагалась. И – выводы. Вот после этого уже либерализм и кончился. Николай II, он, конечно, не Петр I, но смерть супруги и наследника на него сильно подействовали. Ожесточился государь. Хотя не сломался. И Указ знаменитый «О беспощадной борьбе с бомбистами и их соумышленниками» в 1916 году, он оттуда же произрастает, из тринадцатого. До войны за одну принадлежность к террористической партии вешать, конечно, не прошло бы все-таки. Общественность бы взбеленилась, «друзья» заграничные с ними вместе. А во время войны – вполне, вполне…
Константин Николаевич задумчиво посмотрел в окно и понизил тон:
– Грех, конечно, но, может, и к лучшему то покушение случилось. До этого государь мягковат был. Больше семьей занимался, советчиков слушал. А после как отрезало. В работе, видимо, от душевных переживаний прятался. Да и нашлось, кому твердую линию проводить, тут вы правы. Карикатуру на Трепова помните?
Николай Степанович немедленно рассмеялся. Карикатуру помнили все. Рисунок, впервые опубликованный в двадцатом в подпольной «Правде», оказался настолько удачным, что после печатался всеми сколь-нибудь оппозиционными листками. На картинке, шаржированный, но вполне узнаваемый бессменный председатель Совета министров с 1916 по 1927-й, в самые тяжелые для империи годы, Александр Федорович Трепов расстреливал из пулемета «максим» толпу рабочих и крестьян, слегка прослоенную интеллигентами. Над премьером витали его покойные отец – петербургский градоначальник, получивший всероссийскую известность в 1878 году после покушения Засулич в ответ на его приказ о порке политического заключенного, с пририсованным лозунгом «Пороть!!!», и брат, товарищ министра внутренних дел 1905 года, со словами его знаменитого, времен первой революции, приказа: «Холостых залпов не давать, патронов не жалеть!!!» Надпись внизу карикатуры гласила: «Традициями сильна монархия!»
Старый приятель Гумилева по Корпусу, Сиволапов, рассматривая как-то очередную изъятую листовку, с профессиональным цинизмом пошутил, что автор карикатуры сильно преуменьшил насчет пулемета, правильней смотрелась бы орудийная батарея. Впрочем, черный юмор бывшего артиллериста, отнюдь не понаслышке знавшего, как разгоняют шрапнелью демонстрации и крестьянские сходы, сейчас выглядел неуместно.
– Так вот, – продолжил Константин Николаевич, – пора теперь твердость и традиции и вне России проявить. В прошлом веке «жандармом Европы» нас называли, слышали? Так вот, и время тогда спокойное было.
– Лестное сравнение, – улыбнулся контрразведчик.
– А как же, – вернул улыбку отставной дипломат. – Нам сейчас в Европе тишина нужна. Россия слаба, ни земельный вопрос не решен, ни промышленность до европейской не дотягивает. Нам нынче на юге внешние рынки нужны – Персия, Турция, Ирак. Ну и Китай, но там сейчас японцы воюют. С ними союз уж лет двадцать, но аппетиты у самураев растут.
– А Персия? – насторожился полковник.
– А там с британцами у нас сферы влияния поделены раньше были. Шаха наши казачки охраняли. Но в двадцатых Петербургу не до персов стало, и там свои мятежи начались, Альбион еще поспособствовал.
– И в смуте победил Реза-шах?
– Реза? Нет, не так. Резу сначала англичане проталкивали. Он в нашей казачьей бригаде начинал, с рядовых. На русском, кстати, прекрасно говорит. – Гулькевич вздохнул с сожалением, покачал головой. – Наших казачков в Персии ненавидели, они ведь для местных колонизаторы, хоть официально и при шахе состояли. А Реза позже полковником стал, воевать выучился. Деньги англичане дали, мятежи подавил. Сначала военным министром стал, потом премьером при Ахмед-шахе, а уж в двадцать шестом, когда в полную силу вошел, и трон занял. Он теперь основатель династии Пехлеви.
– А почему мы к прежнему состоянию возвращаться не стали? – поинтересовался Николай Степанович. – В двадцать шестом в России уже спокойно было.
– Спокойно, но за границу войска отправлять рановато, – пожал плечами бывший заведующий Ближневосточным отделом МИД. – Да Реза наших интересов и не особо ущемлял, режим капитуляций[7] отменил разве что. Ну, так это устарело давно, да и обходительно отменил, предупредил за год, все договоры сохранил, тут и говорить не о чем. А британцев, наоборот, прижать попытался. Бахрейнские острова – это у англичан колония, раньше они персам принадлежали, аж в Лиге Наций потребовал Персии вернуть.
– И что британцы?
– Не вернули, конечно. Но шаха это не смутило. Он на армию опирается, пытается из Персии этакую Японию сделать, из Средневековья в цивилизацию.
– Удается?
– Кое-что и удается. Хотя на Резу покушения тамошних консерваторов постоянно случаются.
Гулькевич подумал и добавил:
– Или не консерваторов.
Полковник вопросительно приподнял бровь.
– Так кто же толком скажет? – пояснил попутчик. – Шах, он за дело взялся круто, как Петр Великий. Насолил многим. Но с традициями при том не рвет, старается соблюдать. А вот иностранцев, сами понимаете, выдавливает. Британцы и немцы на него в большой обиде.
– Британцы понятно, а немцы почему?
– Они ему железную дорогу строили. От Персидского залива до Каспия, через всю Персию. Но года два назад Россия вмешалась, намекнули Резе, что такой расклад, это уж чересчур. Пришлось немцев на шведов заменять. Принц Фируз Мирза, их министр финансов, пытался тогда против Резы комплот устроить, да не вышло.
– Раскрыли?
– И казнили. Шах – человек суровый.
Беседа Гумилева интересовала все больше. «А случайный ли у нас попутчик? – закралась мысль. – Или просто повезло?»
Впрочем, от конспирологических мыслей по небольшом размышлении жандарм отказался. Об обострении отношений с немцами сейчас рассуждали все читающие газеты, а про Персию слушать соседа по купе хоть и интересно, но, в общем-то, для целей полковника выходило излишним, встреча с шахом Пехлеви во Франции не предполагалась. Но и воспользоваться случаем не мешало, а потому Николай Степанович задал вопрос:
– А сейчас? Я слышал, Реза недавно отменил концессию британцев на добычу нефти?
– Да, Англо-Персидской компании, – кивнул пенсионер. – Никто не думал, что шах решится, хотя переговоры между Тегераном и англичанами четыре года шли. Но это, скорее, просто шантаж. Персы хотят получить больше денег от концессии, но добывать нефть сами они все равно не смогут. Разве что отдадут права подороже кому-то еще. Американской Standard Oil, нашим «Нефтепродуктам» или независимой компании, Shell к примеру.
– А могут?
– Вряд ли. Пехлеви осторожен, зарываться не станет. Но в принципе могут, конечно. Хотя в таком случае Лондон и на вторжение, пожалуй, пойдет. Англо-Персидская компания – общество казенное, их нефть – это флот, а для Британии флот – это жизнь. Сейчас вопрос передан в Лигу Наций. Лига, как обычно, ничего решить не может, предлагает им самим сговориться. Французы вот за посредничество взялись, в Париже скоро переговоры будут.
– Я читал в «Русском Слове», туда сам шах едет?
– Сам. Да и как не сам, его величество деньги интересуют. Азия-с, – развел руками Константин Николаевич. – А политически Реза за Европой в этом деле бежит, тут же везде политика правительств против частных иностранных нефтяных компаний направлена, политическое давление на эти фирмы давно в ходу. Я уж про наши конфискации не говорю, но и квоты импорта навязывают, и цены устанавливают, и лимиты на обмен валюты вводят. Заменители нефти, опять же, заставляют вводить, вывоз капитала ограничивают, все есть. Депрессия, что вы хотите? Во всех странах общая тенденция ускорять или поощрять национальные компании вместо иностранных филиалов. Обычная практика стала – иностранцев к участию в национальных картелях принуждать и рынок между ними и местными предпринимателями делить. Для европейских правительств, конечно. Но Пехлеви эту тенденцию чует. Тем более – нефть! Как знаете, говорят, нефтяные дела в Европе – это десять процентов нефти, остальное политика.
– Похоже, что не только в Европе.
– Так и есть.
Полковник задумался. Трактовка событий Гулькевича вносила коррективы в его представление о задании. И скорее, усложняла выполнение. Разговор с попутчиком вскоре свернул к обсуждению Парижа, а потом и совсем заглох, как обычно бывает.
9.12.1932 г. Франция. Париж
Выходил из поезда на Северном вокзале Гумилев раздраженным. Дополнительные обстоятельства, он знал по опыту, дела никогда не упрощали. А вот усложнить могли.
