присобранные вверх локоны Флоренс. Концы белой шелковой ленты щекотали шею.
Было зябко: все утро погода хмурилась, и пусть после обеда тучки исчезли, ветер оставался не по-летнему прохладным. Поэтому леди Кессиди велела положить в карету шали для нее и для девочек.
Из-за слишком легких атласных туфелек Флоренс чувствовала себя босой. Она медленно спускалась в холл, держа руку на перилах, – так было чуточку спокойнее. Весь мир сегодня казался ей зыбким, и даже знакомая лестница в доме Силберов вдруг стала слишком крутой и высокой.
– Дорогая, поторопись! – Голос леди Кессиди был почти нежным. – Мы ждем только тебя!
Пришлось заставить себя зажмуриться и поторопиться.
Леди Кессиди, одетая в фиолетовый бархат, улыбнулась.
– Что же, – сказала она довольно. – Розовый чуть хуже зеленого, но тоже неплох, Флоренс. Как ты себя чувствуешь, дорогая?
– Немного… странно. – Флоренс качнула головой.
От леди Кессиди пахло жасминовыми духами.
– Ты слегка бледная, мне не кажется? – Леди Кессиди сощурилась, рассматривая Флоренс, но почти сразу расслабилась. – Нужно на воздух. Матильда, ты готова? Мы идем!
Флоренс заметила, как Матильда спрятала в карман платья крошечную книжку. У самой Флоренс карманов не было, только бархатная сумочка на поясе, настолько маленькая, что в нее помещался сложенный в несколько раз платок, и всё. Бесполезная совершенно вещь!
Флоренс бросила взгляд на лестницу: наверху у перил стояла Дженни. На плечи она набросила серенькую шаль, а волосы скрыла под чепцом.
Дженни перегнулась через перила, почти опасно, и махнула рукой.
– Хорошего вечера, дорогая кузина! – весело крикнула она.
Флоренс всегда считала дядюшкин особняк богатым и красивым. Пожалуй, слишком большим, чтобы быть уютным, и слишком чужим, чтобы она могла называть его домом – в том, другом смысле. Леди Кессиди держала его в порядке, он был полон изящных вещиц, а за садом бережно ухаживали слуги.
Но дом семьи Милле оказался прекраснее в разы.
Больше. Выше. Роскошнее. Ярче. Светлее. С мраморной лестницей, с колоннами и арками, с мозаикой на полу в круглом холле, где лакеи встречали гостей. С гирляндами цветов на перилах. С просторными залами и коридорами.
В саду можно было заблудиться, как в глухом уголке городского парка.
Флоренс чувствовала себя сказочной героиней, которая попала вдруг ко двору короля.
Леди Имоджена Милле, хозяйка, встретила их на входе в зал, где собирались гости. Они с леди Кессиди обменялись любезными улыбками, такими, которые тренируют перед зеркалом, – совершенно неискренними, конечно. И фразы их тоже были пустыми: ритуал приветствия, не более.
– Такая честь быть приглашенными…
– Ох, что вы…
– Мне жаль, моя вторая дочь накануне неудачно оступилась на лестнице и не смогла приехать, повредила лодыжку…
Матильда стояла рядом с матушкой, переминаясь с ноги на ногу. Голубое платье шло ей, насколько вообще Матильде что-то могло идти. Леди Имоджена скользнула по ней взглядом, поздоровалась и улыбнулась иначе – немного снисходительно, а потом посмотрела на Флоренс.
– Мисс Голдфинч! – Улыбка снова стала другой: кривоватой, менее любезной, но более честной. – Рада познакомиться. Мой сын немного рассказывал о вас.
Ее ладонь в кружевной перчатке сжала ладонь Флоренс – коротко, уверенно и крепко. От леди Имоджены вкусно пахло, она была красива и казалась наполненной тем прекрасным спокойствием, которое свойственно счастливым людям, знающим, что они любимы. Платье ее было зеленое, сдержанное и подчеркнуто простое, но бисерная вышивка и гладкость ткани говорили о его настоящей стоимости куда красноречивее. Флоренс осмелилась посмотреть в лицо леди Имоджены: вокруг прекрасных глаз, темно-синих, как глубокие тихие озера, проступала легкая сеть морщинок, выдающих веселый нрав.
– Я тоже рада, – сказала Флоренс.
Неужели Эдвард Милле говорил о ней с матерью?
– Что же. – Леди Имоджена посмотрела на них с Матильдой. – Это праздник в честь моей старшей дочери, с которой вы, мисс Голдфинч, насколько я знаю, не знакомы. Сейчас мы это исправим.
Сердце Флоренс забилось чаще. С самого утра она так нервничала, что из головы совершенно вылетело главное: праздник, на который они приехали, устроен в честь пятнадцатилетия Клары Милле. А с ней Флоренс действительно знакома не была – и это создавало определенную неловкость, словно бы ставило их всех на место: вы здесь не потому, что вы желанные гости, а потому, что мой сын решил с чего-то вас позвать!
Самого Эдварда Милле нигде не было видно.
Музыка играла откуда-то сверху. Флоренс задрала голову, но ничего не увидела.
– Ой, простите, – пробормотала она, когда в нее едва не врезался лакей с подносом, на котором стояли тонкие хрустальные бокалы.
– Это вы простите, мисс, я должен быть внимательнее, – улыбнулся тот и вручил ей один из бокалов.
То, что было в нем, щекотало нос пузырьками и пахло сладко, поэтому Флоренс осторожно сделала глоток. Вино. Кисловатое и, наверное, достаточно легкое, но Флоренс предпочла бы что-то другое.
Лакей успел уйти.
Флоренс отошла в сторону, к стене, не зная, куда деть бокал и саму себя. Она всматривалась в толпу, пытаясь найти хоть кого-то знакомого. Людей было немало: девушки в цветных платьях, юноши в парадных костюмах, почтенные леди и лорды, близкие по возрасту дяде Силберу. Клара Милле беседовала о чем-то с другими девушками, стоило бы, пожалуй, подойти к ним, но Флоренс засмущалась: при знакомстве Клара лишь мазнула по ней взглядом, таким же, как у матушки, – темно-синим, грустным, – и поблагодарила за то, что Флоренс пришла.
Леди Кессиди, кажется, приготовила Кларе какой-то подарок, но Флоренс так и не удосужилась спросить, что было в свертке, обвязанном серебристой лентой. И это тоже создавало неловкость. Флоренс чувствовала себя самозванкой. Она будто бы обманывала сразу двоих: любезную леди Имоджену и собственного дядюшку, который возлагал на Флоренс определенные надежды. Она эти надежды явно не оправдает. Стоило бы внять совету кузена Бенджи и просто повеселиться, насладиться музыкой и танцами – не зря же она готовилась! Но Флоренс, устав от всего, что случилось в последние дни, не хотела веселья.
Леди Тулли махнула ей рукой из другого конца зала. Она стояла в окружении незнакомых Флоренс людей и казалась очень счастливой. Ее сын, тот, который недавно был в гостях у Силберов и имени которого Флоренс, к стыду своему, не запомнила, тоже мелькал где-то здесь.
Нортон, точно, Нортон Тулли. А как зовут саму леди Тулли? Кажется, Клодина, и она не любит это имя, поэтому все зовут ее по фамилии мужа.
А еще она знала все обо всех, и Флоренс сейчас очень хотела бы подобраться поближе, потому что леди Тулли не казалась ей надоедливой – напротив, с ней было спокойно. Она умудрялась находить выход из любой неловкости. И она могла бы сейчас помочь, но Флоренс застыла, не в силах сдвинуться с места, потому что заметила в толпе силуэт лорда Дугласа.
Он вошел в зал, болтая с кем-то из дам, красивый и веселый.
Флоренс в этот миг показалось, что она падает с огромной высоты.
Что-то хрустнуло под ногой. Флоренс опустила взгляд и поняла, что уронила бокал, – он просто выскользнул из пальцев и, упав на пол, раскололся. Вино растеклось прозрачной лужицей и выплеснулось на подол платья.
– Всё в порядке, мисс, – сказал подоспевший лакей – не тот, у которого был поднос, другой, но похожий.
– Простите, – прошептала Флоренс. Лицо загорелось от стыда.
Люди вокруг словно не заметили ничего или не придали значения, только одна девушка испуганно отступила на несколько шагов.
– Вы не поранились? – спросил слуга. В голосе его звучало искреннее волнение. – Отойдите, прошу вас, мы уберем осколки. Может быть, попросить вас проводить до дамской комнаты? Принести воды?
Флоренс растерялась: пролепетала благодарности вперемешку с извинениями и отошла в сторону, в тень одной из декоративных колонн. Лорд Дуглас исчез из поля зрения. Может, он вообще ей привиделся? Или она приняла за него другого человека?
Руки тряслись.
Флоренс вышла в соседнюю гостиную, туда, где подавали угощение и где сидели младшие сестры Клары, слишком маленькие для танцев, но достаточно взрослые для фруктовых пирожных. Девочки были нарядно одеты и причесаны почти как настоящие леди. Их привела няня, а еще с ними рядом сейчас стоял сам Эдвард Милле.
Флоренс застыла.
Лорд Милле выпрямился и улыбнулся одной из девочек. Улыбка у него сейчас была теплой, как солнечный луч. Он говорил что-то пожилой леди, продолжая держать сестру за руку, по-настоящему красивый в костюме, расшитом тонким серебряным узором. А потом он заметил Флоренс – и ей захотелось провалиться сквозь землю.
– О, мисс Голдфинч! – Эдвард Милле улыбнулся. – Как ваши дела? Пенелопа,
