Адонис
А под корою меж тем рос грешно зачатый ребенок,Он уж дороги искал, по которой – без матери – мог быВ мир показаться; живот бременеющий в дереве вздулся.Бремя то мать тяготит, а для мук не находится слова,И роженицы уста обратиться не могут к Луцине.Все-таки – словно родит: искривленное дерево частыйСтон издает; увлажняют его, упадая, слезинки.Остановилась тогда у страдающих веток Луцина;Руки приблизила к ним и слова разрешенья сказала.Дерево щели дает и вот из коры выпускаетБремя живое свое. Младенец кричит, а наядыВ мягкой траве умащают его слезами родимой.Зависть сама похвалила б дитя! Какими обычноГолых Амуров писать на картинах художники любят,В точности был он таким. Чтоб избегнуть различья в наряде,Легкие стрелы ему ты вручи, а у тех отними их!Но неприметно бежит, ускользает летучее время,Нет ничего мимолетней годов. Младенец, зачатыйДедом своим и сестрой, до этого в дереве скрытый,Только родиться успел, красивейшим слыл из младенцев.Вот он и юноша, муж; и себя превзошел красотою!Вот и Венере он мил, за огни материнские мститель!Мать как-то раз целовал мальчуган, опоясанный тулом,И выступавшей стрелой ей нечаянно грудь поцарапал.Ранена, сына рукой отстранила богиня; однакоРана была глубока, обманулась сначала Венера.Смертным пленясь, покидает она побережье Киферы.Ей не любезен и Паф, опоясанный морем открытым,Рыбой обильнейший Книд, Амафунт, чреватый металлом.На небо тоже нейдет; предпочтен даже небу Адонис.С ним она всюду, где он. Привыкшая вечно под теньюТолько лелеять себя и красу увеличивать холей,С ним по горам и лесам, по скалам блуждает заросшим,С голым коленом, подол подпоясав по чину Дианы;Псов натравляет сама и, добычи ища безопасной,Зайцев проворных она, иль дивно рогатых оленейГонит, иль ланей лесных; но могучих не трогает вепрей,Но избегает волков-похитителей, также медведя,С когтем опасным, и львов, пресыщенных скотнею кровью.Увещевает тебя, чтоб и ты их, Адонис, боялся, —Будь в увещаниях прок! «Быть храбрым с бегущими должно, —Юноше так говорит, – а со смелыми смелость опасна.Юноша, дерзок не будь, над моей ты погибелью сжалься!Не нападай на зверей, от природы снабженных оружьем,Чтобы не стоила мне твоя дорого слава. Не тронутГоды, краса и ничто, чем тронуто сердце Венеры,Вепрей щетинистых, львов, – ни взора зверей, ни души их».. . . . .
Тут из берлоги как раз, обнаружив добычу по следу,Вепря выгнали псы, и готового из лесу выйтиЗверя ударом косым уязвил сын юный Кинира.Вепрь охотничий дрот с клыка стряхает кривого,Красный от крови его. Бегущего в страхе – спастись бы! —Гонит свирепый кабан. И всадил целиком ему бивни.В пах и на желтый песок простер обреченного смерти!С упряжью легкой меж тем, поднебесьем несясь, КифереяНе долетела еще на крылах лебединых до Кипра,Как услыхала вдали умиравшего стоны и белыхПтиц повернула назад. С высот увидала эфирных:Он бездыханен лежит, – простертый и окровавленный.Спрянула и начала себе волосы рвать и одежду,Не заслужившими мук руками в грудь ударяла,Судьбам упреки глася, – «Но не все подчиняется в миреВашим правам; – говорит, – останется памятник вечныйСлез, Адонис, моих; твоей повторенье кончиныИзобразит, что ни год, мой плач над тобой неутешный!Кровь же твоя обратится в цветок. Тебе, Персефона,Не было ль тоже дано обратить в духовитую мятуЖенщины тело? А мне позавидуют, если героя,Сына Кинирова, я превращу?» Так молвив, душистымНектаром кровь окропила его. Та, тронута влагой,Вспенилась. Так на поверхности вод при дождливой погодеВиден прозрачный пузырь. Не минуло полного часа, —А уж из крови возник и цветок кровавого цвета.Схожие с ними цветы у граната, которые зернаВ мягкой таят кожуре, цветет же короткое время,Слабо держась на стебле, лепестки их алеют недолго.Их отряхают легко названье им давшие ветры.
Пелей и Фетида
Есть Гемонийский залив, закругленный в подобие лука:В море уходят концы. Будь глубже вода, там была быГавань. Но море едва на поверхность песка набегает.Берег же – твердый, на нем от ноги отпечатка не видно,Не замедляется шаг, не тянется поросль морская.Сверху – миртовый лес с изобилием ягод двухцветных:Есть там пещера; сказать, природа она иль искусство, —Трудно. Искусство скорей. Нередко, Фетида, нагая,Ты приплывала сюда, на взнузданном сидя дельфине.Там ты, окована сном, лежала; Пелей же тобоюТам овладел: поскольку мольбы ты отвергла, прибег онК силе и шею тебе обеими обнял руками.Тут, не воспользуйся ты для тебя обычным искусством, —Свойством обличья менять, – тобой овладел бы наверно.Птицею делалась ты, – он тотчас же схватывал птицу;Корни пускала в земле, – Пелей уж на дереве виснул.В третий ты раз приняла пятнистой тигрицы обличье,И, устрашен, Эакид разомкнул вкруг тела объятье.Вот он морским божествам, вино возливая на волны,Жертвы приносит, и скот приводя, и куря фимиамы.И из морской глубины наконец вещун карпатийскийМолвил ему: «Эакид, ты желанного брака достигнешь!Только лишь дева уснет, успокоясь в прохладной пещере,Путы накинь на нее и покрепче свяжи незаметно.Да не обманет тебя она сотнями разных обличий, —Жми ее в виде любом, доколь не вернется в обычный».Молвил Протей и лицо скрыл вновь в пучину морскую,Волнам нахлынуть велел и залил окончание речи.Мчался к закату Титан и дышлом касался наклоннымВод гесперийских. Краса Нереида покинула мореИ, как обычно, вошла в знакомую опочивальню.Только лишь девичий стан обхватили объятья Пелея,Стала та виды менять. Но чувствует, крепко он держитТело; туда и сюда пришлось ей протягивать руки —И застонала: «Твоя не без помощи божьей победа!» —Стала Фетидою вновь и открылась; герой ее обнял.Взял, что желал, и могучий Ахилл был Фетидою зачат.
Заключение
Вот завершился мой труд, и его ни Юпитера злобаНе уничтожит, ни меч, ни огонь, ни алчная старость.Пусть же тот день прилетит, что над плотью одной возымеетВласть, для меня завершить неверной течение жизни.Лучшею частью своей, вековечен, к светилам высокимЯ вознесусь, и мое нерушимо останется имя.Всюду меня на земле, где б власть ни раскинулась Рима,Будут народы читать, и на вечные веки, во славе —Ежели только певцов предчувствиям верить – пребуду.
Примечания
1
Греческая лирика почти до середины XIX в. была известна неспециалистам лишь в считаных образцах.
2
В настоящем издании, где помещены только переводы С. В. Шервинского, этой элегии нет.
3
Нами по традиции принят перевод «Любовные элегии».
4
Сам поэт говорит, что несколько женщин в Риме притязали на честь быть ею.
5
Под этим именем дошло несколько элегий в книге Тибулла.
6
Термин античной риторики: «общими местами» назывались сентенции, краткие отступления в историю, мифологию и т. п.; они кочевали из речи в речь для ее украшения.
7
Вот известная нам тема, на которую декламировал Овидий: «Муж и жена поклялись, что, если с одним что-нибудь случится, второй умрет. Муж, уехав, послал жене вестника, который сказал, что муж умер. Жена бросилась с высоты. Поправившись, она получает приказ отца оставить мужа, но не хочет. Отец от нее отрекается» (Сенека Старший. Суазории, X, 2). Понятно, что Овидий произнес речь в защиту женщины, отстаивая права любви.
8
Например, описывая похищение Прозерпины, поэт сообщает и о том, к кому в гости привела ее в Сицилию Церера, и увлекается идиллической картиной сбора цветов девушками; если самому похищению посвящено 6 строк, то сбору цветов – 10, и в них 11 ботанических названий. Ничего подобного в соответствующем эпизоде «Метаморфоз» нет и в помине.
9
«…Боги, ведь вы превращения эти вершили!» – гласит вторая строка поэмы.
10
В этом ему опять-таки помогла риторика. Среди декламаций были и такие: «Что сказал бы такой-то герой в заданной, известной из мифа, ситуации». Речи этого рода назывались «этопеями» (от «этос» – нрав, характер и «пойео» – делаю). Образец таких этопей в стихах – речи Аянта и Улисса в споре за оружие.
11
Недаром европейское изобразительное искусство начиная с Ренессанса обязано «Метаморфозам» даже не сюжетами, а разработанными сценариями множества картин.
12
В ссылке Овидий узнает, что так инсценировали и «Метаморфозы».
