— В конце концов, мы здесь говорим о Фергюсе Ханне.
Лейн прищурилась.
— И что это должно означать?
— Если бы ты попыталась хоть на минутку стать реалисткой, то бы поняла, что я хочу сказать. Ханн один из первой десятки актеров. Он на десять лет тебя старше… И, если грубо, Лейн, у него жена и ребенок.
Лейн снова поднялась и посмотрела ему в глаза.
— Я полностью в курсе. Но он к тому же человек, который проделал на машине путь до острова Скай, чтобы только убедиться, что я не зачахла, и убедить меня в своей любви, несмотря на клеветническую отраву, посланную ему тобой по факсу.
— Достаточно посмотреть на вас теперь, — заметил он. — Будь честной и признайся, что это охлаждение.
Лейн уставилась на него.
— И не подумаю. Это так же «горячо», как и было. И никакого отношения не имеет ни к тебе, ни к Яну Торнтону!
Джон плюхнулся на стул.
— Он хороший парень, и он любит тебя, вот и все. Ты могла бы позволить ему пригласить тебя на ленч. Вреда от этого не будет.
— Если Ян Торнтон желает обговорить в деталях сценарии нынешние и будущие, он может оплатить мой ленч. Хороший парень или нет, об остальном пусть забудет. Передай ему от моего имени, если заговорит на другую тему, я верну аванс и продам свой сериал кому-нибудь еще.
— Это невозможно, это было бы незаконно, — предостерег ее Джон.
— Не уверена, что меня это остановит!
Лейн хлопнула дверью и, возмущенно бормоча себе под нос, спустилась на улицу. Он так ничего и не сделал с этими ступеньками!
Она еще полыхала гневом, когда вошла к себе в квартиру. Вместе с тем Лейн понимала, что Джон задел ее больное место. Фергюс не ответил на ее последнее письмо ни письменно, ни по телефону, ни розами. Лейн платила тем же — полным молчанием. Но теперь это касалось не только ее личной гордости. Джон предал это огласке. Она смотрела на опавшие сухие темные лепестки некогда желтых роз, надеясь в душе, что они не станут символом состояния их отношений.
Лейн схватилась за телефон, набирала номер за номером; никого не застав, ни Фергюса, ни Макса, ни Роуэна, везде оставляла сообщения. Прошло два дня, но никто не позвонил. У нее появилось навязчивое предчувствие: что-то неладно. И она снова начала звонить. Ей удалось выяснить, что группа выехала на натурные съемки, понадобилось еще немало времени, чтобы уточнить куда. Через пятнадцать минут Лейн забросила рюкзак в машину и отправилась в Дорсет. Мыслей в голове не было, зато, по крайней мере, она действовала. По дороге попала в ливень, словно разверзлись хляби небесные, и дворники с трудом справлялись с потоком воды.
Съемки наверняка отменили, подумала Лейн, а у нее нет ни малейшего представления, где они остановились. Когда она добралась до шоссе А31, словно по волшебству дождь кончился, в разрывы туч хлынул солнечный свет, преобразив окружающий пейзаж. Лейн ахнула от такой красоты и повеселела.
Наконец она съехала на обочину и вскоре увидела на вершине холма аппаратуру и пеструю группу людей. Видимо, ливень обошел это место стороной. Тем временем облака таяли и начало припекать. Лейн поднималась по травянистому склону. На полпути ей стало жарко, она стянула с себя свитер и повязала его на талии.
Роуэн резко обернулся при ее приближении, опасаясь, что кто-то из публики может попасть в камеру, но сразу узнал, махнул рукой, улыбнулся и снова вернулся к работе. Вокруг юного героя в коляске стояла группа актеров-ровесников, ожидая, когда их позовут. Лейн сразу узнала сцену, которую они готовились снимать. Бочком подойдя к Роуэну, она шепотом спросила:
— Где Макс?
— В вагончике… у него сенная лихорадка…
И, отвернувшись, тут же забыл о ней, как всегда, когда работал на съемочной площадке.
Лейн, посмотрев немного сцену, в которой мальчишки наскакивают и запугивают сына Леннокса, поспешила вниз.
Найти Макса не составило труда, его чихание слышно было издалека. Лейн постучала в дверь и заглянула.
— Макс?
— Кто там?
Лейн вошла и закрыла за собой дверь.
— Это я.
Макс сидел, уткнувшись в носовой платок. Вид у него был удивленный, но не смущенный.
— Что ты здесь делаешь?
— Я автор, — напомнила Лейн.
— Рад видеть тебя. Только не смотри на меня так, Лейн. У меня всегда на пыльцу такая реакция.
— Ты прекрасно знаешь, почему я так смотрю. Ты не отзвонил мне.
Он громко высморкался, потом признался:
— Нет, не позвонил.
Лейн начала рыться в сумке.
— По-моему, у меня есть что-то антигистаминное.
Макс с несчастным видом покачал головой.
— Не стоит, оно меня с ног валит.
— Нет, от этих не бывает сонливости. Тебе станет легче даже от половины таблетки. Что-нибудь принимаешь?
— Нет.
— Попробуй тогда это. Чайник есть?
— Где-то там. — Макс показал в дальний конец вагончика.
Лейн наполнила чайник и поставила на плиту, затем вернулась к Максу.
— Почему ты не позвонил?
— А, знаешь, все время занят. Тим бывает настоящим диктатором, не хуже Гитлера.
Она недобро улыбнулась.
— Валяй, ты ведь способен на большее, Макс.
— Извини.
Лейн села напротив него.
— Где Фергюс?
Вид у Макса стал еще несчастнее.
— Я не знаю.
Она внимательно посмотрела на него и пошла заваривать чай.
Вернувшись с двумя кружками, Лейн дала Максу половину таблетки.
— Попробуй и убедишься.
— Спасибо, дорогая.
Она снова села.
— По-моему, ты знаешь, но по какой-то причине не говоришь.
Почему Фергюс не дает о себе знать? Где он?
— Мне запрещено говорить, но это не значит, что я знаю.
— Что значит запрещено?
— Всем нам.
Лейн с полным непониманием так смотрела на него, что ему стало ее жаль.
— Фергюс сказал, если ты позвонишь, не говорить тебе ничего…
— Ничего о чем, скажи ради бога.
— Ну… — он пожал плечами, — о том, что он уехал, я полагаю.
— Уехал куда? — Лейн не могла сдержать паники.
Макс рискнул проглотить таблетку и запил чаем.
— Понимаешь, считается, что мы этого не знаем.
— Но ты знаешь.
— Не совсем.
— Макс, я обеспокоена, неизвестность сводит меня с ума. А может, правда еще хуже?
Он громко вздохнул.
— Я не знаю, дорогая.
— Что-то случилось с Ханной?
— Не думаю.
Его интонация насторожила Лейн.
— Макс, если ты мне ничего не скажешь, я найду того, кто это сделает. Я хочу сказать, что будет с графиком съемок, если его нет здесь?
Макс допил чай и отставил кружку.
— Все, что я знаю, — заявил он, — и пусть Фергюс повесит меня на собственных кишках, — это то, что он одну минуту говорил по телефону, а за вторую собрал вещи. Кто-то сказал, что он улетел в Штаты.
