С дороги доносились их голоса, да так отчетливо, как будто Нильс был вместе с этими людьми. Но когда он пробовал кричать, звуки упирались в снежную толщу и не пробивались наружу. Кто-то называл его имя, кто-то кричал, что Нильса в снежном обвале нет, пусть спускаются вниз! Кто-то спрашивал, где же он, и отвечали, что не знают.
Бесконечные минуты проходили в промежутках между новостями, которые случались на воле. Порой казалось, что тишина длится так долго, что теперь наверняка снова настали день и ночь. Он услыхал, как где-то далеко кто-то позвал Кари. Неужели Кари здесь?
Иногда мимо проходили люди; должно быть, они останавливались совсем рядом с ним, прямо перед снежной кучей. Он пробовал кричать, но не мог набрать воздуха в легкие. Пробовал повернуться, пробовал брыкаться связанными ногами, но он лежал слишком глубоко, в слишком большой тесноте.
Когда люди найдут его? Не забудут ли бандиты предупредить о том, где он? И вообще захотят ли они это сделать? Они не хотели иметь убийство на совести, но их совесть была особенной. Где они сейчас? И почему не появились полицейские?
Теперь они уже, наверно, здесь, они должны быть здесь! Хотя вокруг было так тихо, лишь какие-то одинокие шаги на дороге, а в остальном — все тихо.
Какие-то шаги, которые ему знакомы, шаги ног, которые хромают. Не очень сильно хромают, только совсем немножко, шаги отца; болезненные, медленные шаги отца. Только когда отец бывал Удручен или болен — он так хромал… Точно, это был отец. Нильс попробовал пинаться, попробовал бодаться. Все бесполезно…
Совершенно выбившись из сил, Нильс заплакал от злости и безнадежности. И теперь, когда отец ушел, стало совсем тихо, совершенно тихо повсюду. Нильс снова лежал и прислушивался. В глазах рябило, красные и зеленые молнии прорезывали тьму в глубине сугроба. Это было, наверно, потому, что он плакал и глаза саднило. Ему казалось, будто эти молнии могут прожечь дыры в снегу.
Но отец еще не ушел, Нильс слышал, как он говорил, говорил совсем рядом с ним:
— Мальчик мой, дорогой мой, хороший, добрый мальчик. Ты должен вернуться к нам, Нильс!
— Да! — сказал Нильс. — Я здесь!
Но тут он понял, что отец говорил с самим собой, что он искал безлюдное местечко, где никого бы не было, чтобы подумать о сыне, о нем, Нильсе! Отец, который никогда не боялся и никогда не злился, и всегда был весел, отец, который… да одним словом — отец… — он одиноко стоял в саду гостиницы и плакал. Отец плакал, потому что боялся: его Нильса постигла беда. Нильс снова почувствовал, как слезы жгут ему глаза, огромные светлые слезы набегают изменчивыми цветовыми волнами во тьме снежного сугроба.
Надолго воцарилась тишина. Тепло и влажно, тесно и темно во времени, в котором нет часов и нет минут, нет солнца и нет ночи. Да, темно, темно так, что хоть глаз выколи, но все же не ночь. В ночи есть воздух, ночной воздух, — а тут лишь тяжесть, и одиночество, и прерывистое дыхание, и учащенный пульс.
Но что это? Что-то двигалось над ним, что-то быстро перемещалось, как будто семенило. Словно кто-то бил в барабан по снегу. Но ведь такого не может быть! Никаких голосов, лишь кто-то продолжал топтаться над ним в снегу. Все ближе и ближе! И вот! Свет! Небольшая полоска света, — самого светлого света, какой когда-либо видел Нильс, — возле его левой щеки!
Что-то защекотало его слева, и он повернул голову. То была собачья морда. То была Кари! Кари! Кари, усердно обнюхивавшая ему лицо, рвавшая и трепавшая его варежки и фуражку! Семеня над ним, она еще раз обнюхала его, потом вцепилась в фуражку, криво сидевшую на голове, рванула ее на себя и стянула с головы Нильса.
Тут она, неожиданно отскочив в сторону, исчезла и все снова стало тихо, как прежде.
— Дело сделано! — громко произнес Нильс. — Теперь им остается только прийти и отыскать меня.
И они пришли. Он услыхал шаги и голоса — Йоханнессена, отца и некоторых других.
— Нильс! Нильс!
— Я здесь! — сказал Нильс. — Здесь, в сугробе!
Но они не нуждались в указаниях, потому что там была Кари, прижавшаяся к нему мордой и дышавшая по-собачьи тепло и прекрасно прямо ему в лицо.
Они вытащили его из снега, они закричали, что кому-то надо подняться наверх и рассказать обо всем его маме. Она выскочила из гостиницы, когда они собирались войти туда. Слезы градом катились по ее лицу. Сколько тут было объятий, поцелуев, похлопываний по плечу! Пожалуй, было почти слишком много хорошего. Кари бежала рядом и, казалось, тоже радовалась; да, и она тоже. Юннесдал держал фуражку Нильса в руках. Оказывается, Кари прибежала с фуражкой в зубах в зал ресторана и положила ее ему на колени, словно докладывала — работа закончена, она нашла то, о чем ее просили.
После того как Нильс обнял отца, маму и поблагодарил всех, он обнял за шею Кари — добрую, хорошую, ну просто бесподобную Кари — самую красивую, самую умную собаку во всем мире!
— Извини, что мешаю, — сказал Йоханнессен, — но твои новые друзья не говорили, куда они нынче собираются?
— Они хотели лететь в Осло, а потом в Стокгольм, — ответил Нильс. — Я слушал, они говорили между собой.
Йоханнессен помчался, чтобы снова позвонить по телефону, а маме надо было уйти, и она прижала его к сердцу, а отец погладил по щеке. И еще начались расспросы о тете Бетти и ему надо было подняться наверх — поздороваться с ней, и Кари надо было подняться вместе с ним. Нет, нет, не может быть, какой день!
Завтрак с жареной ветчиной и яйцами, кое-кто ел, а у других не было аппетита, но у Нильса аппетит был, и у Кари тоже. Был он и у Йоханнессена, теперь он сделал все, что было в его силах.
— А теперь, мой друг, — сказал он, — теперь ты должен рассказать все связно, по порядку, с начала и до конца. Итак, ты пошел за этими парнями, которых показала тебе тетя Бетти…
— Подождите немножко, — прервала Йоханнессена мама. — Мне кажется, тете Бетти тоже необходимо выслушать все с самого начала и до конца.
— Она, может, пожалуй, подождать, — решил Йоханнессен.
Но как раз в эту минуту на лестнице появилась тетя Бетти
в сапогах, меховой куртке и с подушкой в руках. Мама Нильса вскочила со стула и принялась ее бранить.
— Ты никогда не повзрослеешь, иди сейчас же и ложись! Ты — больна.
— Я хочу услышать все о Нильсе и о бандитах, — заявила тетя Бетти. — Замолчи и сядь!
Тетя Бетти уселась в кресло, а кто-то принес несколько одеял и укрыл ее.
— Итак, — снова начал Йоханнессен, — ты последовал за этими парнями наверх, к гостинице…
— Я увидел, что наверху на втором этаже горит свет, и подумал, что они там. Поэтому я и попытался влезть на балкон, чтобы заглянуть в комнату. Но они вышли из дому и пошли по своим делам, пока я висел на водосточной трубе, — рассказывал Нильс. — Тогда я вошел в гостиницу, поднялся на второй этаж и там… — Он запнулся. — Вы нашли Соню?
— Кто такая Соня? — спросил отец.
— Девушка, которая здесь служит. Ее затолкали в прачечную.
— Ты что? Как можно швырнуть девушку в грязное белье? — не поверила тетя.
— Соня… В прачечной? В этом погребе? — удивился хозяин гостиницы. — Что она там делает?
— Они заперли ее потому, что не хотели делить с ней деньги, — ответил Нильс. — Они заперли ее в прачечной, в погребе. Она точно еще там, если никто не нашел ее.
— Не рассказывай, пока я не вернусь! — воскликнул Йоханнессен и выбежал из комнаты. Пока хозяин гостиницы брал ключ в коридоре, Нильс, обогнав всех, был уже впереди, а рядом с ним прыгала и плясала Кари. Бетти сбросила с себя все одеяла и хотела последовать за всеми, но сестра крепко прижала ее к креслу.
Через пять минут все вернулись вместе с Соней. На Соню было жалко смотреть: губная помада размазана по всему лицу, волосы всклокочены, глаза совершенно дикие. Ей налили горячего кофе, и мало-помалу она пришла в себя, но по-прежнему молчала, как будто еще не обрела дара речи. На самом деле она не желала произнести ни слова, ни единого слова, до тех пор, пока Йенсен и Расмус не предстанут перед судом. Тогда она будет свидетельствовать против них, против этих мошенников! Негодяев!
— Как можно быть такими, такими злыми! — наконец сказала Соня. — Обмануть девушку, которая доверяла им и все такое! Которая верна в беде и неудаче!
Тут, взглянув на Нильса, она вычислила, что, возможно, его свидетельство не совпадает с ее собственным.
— Деньги я взяла лишь для того, чтобы вернуть в полицию, обмануть этих несчастных воров, — заявила Соня. — Я была в сговоре с этим мальчиком, я предложила спрятать его в прачечной, тогда бы я позаботилась о том, чтобы его вовремя нашли, а потом Я бы предупредила полицию до того, как мы прибыли бы в Осло. Во всяком случае до того, как мы прибыли бы в Стокгольм.
Она заметно приободрилась. Она явственно видела перед собой все таким, каким бы оно должно было быть.
