сделала это сейчас. Придурок.
Когда ставки достигают двух с половиной миллионов, я отвожу взгляд от Жака. Мой взгляд падает на стену, и внезапно я больше никого не вижу в комнате. Ни Хелен, которая пялилась на меня с тем искусным любопытством, наблюдая, как далеко я зайду, ни Жака, который снова выглядит как тот хорошо одетый хищник.
То, что я вижу, — это то, чего я никогда не хочу видеть. Воспоминания о смерти моих родителей никогда не покидают мой разум. Они всегда там, задерживаются, ждут меня. Все, что мне нужно сделать, — нажать “play”, и я все это увижу.
Я вижу, как Папа умоляет сохранить жизнь моей матери, пока пламя лизало ее тело. Я вижу, как Мама кричит и плачет от боли. Я вижу, как человек с татуировкой кинжала на руке одним быстрым движением отрубает голову моему отцу. Я вижу обоих моих родителей… мертвыми.
Слово на его татуированном кинжале «Вечно». Да, это было уместно, потому что эта память будет вечной в моем сознании. Навсегда…
Слеза вырывается и скользит по моей щеке. Желая, чтобы другие слезы ушли, я стягиваю платье с себя. Вздох проносится по толпе в комнате, когда ткань плывет по моим ногам. Все в шоке от того, что я сделала.
— Четыре миллиона долларов, — говорит Жак, когда платье падает на пол, собираясь у моих ног.
Вот тогда я смотрю на него, но не могу ответить на его улыбку. Эта улыбка — я владею тобой должна сбить меня с ног. Она должна срубить меня, как траву, и показать, кто тут главный, пока его глаза изучают мое голое тело. Обнаженное, за исключением тонкого слоя ткани, который прикрывает мою киску.
Четыре миллиона — это самая высокая ставка, которую кто-либо делали сегодня вечером, и никто не собирается с ним конкурировать.
— Ух ты, замечательно, — сияет Синтия в микрофон. — Иду один раз, иду два раза…
— Восемь миллионов, — раздается голос из глубины комнаты, и я сначала широко открываю глаза, а потом оборачиваюсь и вижу обладателя голоса.
Когда я это делаю, мой рот отвисает и почти падает на пол. Вся кровь застывает в моем теле, когда Доминик выходит из тени. Я так потрясена, увидев его, что забыла, что стою здесь, на сцене, топлес, чтобы весь мир мог это увидеть.
Доминик идет по дорожке, разделяющей ряды, и останавливается в центре комнаты. В отличие от всех остальных, он не одет. На нем только черная байкерская куртка, которая выдает его крутой настрой, пара джинсов Levi's, низко сидящих на бедрах, и черная футболка, которая демонстрирует богатство мышц, обрамляющих его пресс.
Он специально смотрит на меня долгим, пристальным взглядом, который привлекает и удерживает мое внимание.
Я знаю этого мужчину всю свою жизнь. Двухлетнее отсутствие не притупит мою способность угадывать, о чем он думает и что планирует. В конце концов, видит Бог, я провела достаточно времени, наблюдая за ним. Поэтому я понимаю по этому взгляду, который он на меня бросает, что он только что нашел способ, который поклялся найти, чтобы вернуть меня. Шок от осознания заставляет меня поднять платье с пола и прикрыть грудь.
— Восемь с половиной миллионов, — в ярости отзывается Жак.
— Десять миллионов, — отвечает Доминик и подходит ближе к Жаку, который теперь стоит.
Доминик надел свое игровое лицо. Лицо, которое он показывает тем, кто ему перечит. Жак смотрит на него с тем же выражением.
Если раньше не было ясно, что эти двое мужчин не любят друг друга, то теперь это стало ясно, поскольку они, похоже, готовятся к войне.
— Одиннадцать, — ухмыляется Жак, а Доминик смеется. Я знаю, когда слышу, что для меня игра окончена.
— Двенадцать миллионов, — бросает Доминик, и по толпе прокатывается волна шепота.
Доминик только что предложил за меня двенадцать миллионов долларов. Двенадцать миллионов долларов.
Что он сказал вчера?
Он тот парень, который покажет мне, чего я стою.
Он мне сейчас показывает. Он мне определенно показывает, но конфликт разрывает мой разум, потому что мне нужна была победа Жака.
— Тринадцать, — бросает Жак, и вот тут я сдаюсь.
Единственный человек здесь, который никогда не позволит другому перебить его ставку, стоит перед Жаком.
Два года. Доминик Д'Агостино отсутствовал два года, а теперь он снова появляется в моей жизни на одну неделю и рушит мои тщательно продуманные планы.
— Пятнадцать миллионов, — рычит Доминик и делает именно то, что я знала, что он сделает дальше, когда он вытаскивает свои пистолеты из заднего кармана и направляет их на Жака. — Давай, Бельмонт, сделай мой день, черт возьми. Сделай это, черт возьми. Перебей мою ставку. Мы можем играть всю ночь, если хочешь, и поставить все до последней монеты в банке, но ты ее не получишь. Сначала я убью твою задницу. Помочись на меня, и я помочусь в ответ. Ты поднимаешься на борт моей лодки и бросаешь мне вызов за мою девушку? Очевидно, ты ищешь смерти.
Боже мой, это кошмар.
— Mon ami,3 похоже, у нас возникло недопонимание? — отвечает Жак. Тот факт, что он нисколько не смутился, увидев оружие Доминика, свидетельствует о том, какой он на самом деле человек.
Я смотрю сейчас и мне страшно.
— Я так не думаю, mon ami. У меня нет времени на дерьмо или недоразумения. Я всегда четко понимаю, что происходит, а что нет. Так что… если хочешь произвести на меня впечатление, я думаю, ты знаешь, что делать. Capisce?4
Выражение глаз Жака при этом замечании меняет его настроение, и я понимаю, что они говорят о чем-то, во что я не посвящена.
Когда Жак поднимает руки в знак капитуляции и на его лице появляется фальшивая улыбка, моя голова становится легкой и нечеткой.
— Capisce. Она вся твоя, — громко и четко объявляет Жак. Быстрый взгляд на ошеломленную Синтию подтверждает, что он закончил торги, и мой план пошел к чертям.
— Продано, — объявляет Синтия, не утруждая себя объявлением. Я просто продана.
Продана Доминику Д'Агостино за пятнадцать миллионов долларов.
Итак, что, черт возьми, это значит?
Доминик опускает оружие, поворачивается ко мне лицом, и я встречаюсь с ним взглядом. Когда он убирает оружие, он выходит на сцену, снимает куртку и набрасывает ее на меня, чтобы укрыть. Затем, словно я капризный ребенок, он обнимает меня за руку и уводит в противоположном направлении.
Я все еще в шоке от того, что он предложил такую цену за меня, а потом он сказал Жаку. Доминик сказал ему, что не может быть со мной.
