прощальный разговор.
– Так, значить, до двадцать девятого?.. – спросил уходивший.
– Да, да… до двадцать девятого! – подтвердил батюшка и захлопнул за гостем дверь.
29 мая того же 188… года пристав 1-го участка К-й части явился ко мне вечером и сказал:
– Какое-то загадочное и интересное дело…
– В чем дело?
– Да вот отец Иоанн П. подал заявление в часть… Кто-то с ним ловкую штуку сыграл… Мы уже составили протокол, словом, все оформили… Теперь уж, видно, вам придется приняться за розыски.
– А ну-ка покажите заявление отца Иоанна П.
Пристав подал мне бумагу, где я прочел следующее:
«Мая 20-го сего года зашел ко мне какой-то дотоле неизвестный мне человек, лет около 30–40, назвавший себя прибывшим из города Острова (Псковской губ.) тамошним мещанином, торгующим льном, Василием Николаевичем Ельбиновичем, который рассказал мне о различных постигших его несчастных обстоятельствах, прося меня усерднейше спасти его от угрожающей ему опасности одолжением ему на одну неделю 2000 руб. Убежденный его мольбами и клятвами о возвращении долга через одну неделю, я дал ему просимое: 1300 руб. бумагами и 700 руб. кредитными билетами и сериями, без всякой расписки, единственно по христианскому состраданию к его несчастному положению. Но прошло более недели, а мой должник ко мне не является. Предполагая, что в этом случае я обманут в чувствах моего сострадания к такому человеку, которого, может, и не существует в г. Острове под именем В. Н. Ельбиновича, я вместе с сим прошу заявить о том и сыскной полиции».
Далее – подпись и все как следует по форме. В конце заявления – постскриптум: «До времени покорнейше прошу мои звание, имя и фамилию не печатать в Дневнике приключений».
Прочел я это заявление, посмотрел составленные по этому поводу протоколы с опросом отца Иоанна П. и покачал головой.
– Знаете ли, ведь это все не то, – сказал я приставу.
– Как так не то? – спросил он.
– А так. Есть здесь что-то недоговоренное. Ну, посудите сами: станет ли кто давать две тысячи рублей человеку, пришедшему с улицы? Доброе сердце – дело, конечно, хорошее. Но если в таком деле руководствоваться только добрым сердцем, то что же и претендовать на воспользовавшегося излишней доверчивостью? Если отец Иоанн П. дал человеку с бухты-барахты две тысячи рублей без всяких расписок, без удостоверения о личности, о кредитоспособности, единственно руководствуясь состраданием, то чего же он удивляется, что ему не отдают деньги. Никакого такого Ельбиновича в городе Острове, я уверен, нет, и занимайтесь дальше этим делом сами, а я отказываюсь… Так и передайте отцу Иоанну П.
Ну, посудите сами: станет ли кто давать две тысячи рублей человеку, пришедшему с улицы? Доброе сердце – дело, конечно, хорошее. Но если в таком деле руководствоваться только добрым сердцем, то что же и претендовать на воспользовавшегося излишней доверчивостью?
– Мне, признаться, и самому многое кажется странным в этом деле, – сказал пристав. – Действительно, что-то странное…
Он ушел.
Пристав-то ушел, но через день или два у меня в квартире уже сидел отец Иоанн. Это был очень симпатичный и представительный, весьма уже пожилой человек. Прежде чем заехать, он написал мне, убедительно прося назначить ему, в уважение к его положению, такое свидание и в такой час, чтобы это не было при людях и не бросалось в глаза.
Он был заметно взволнован и несколько бледен.
– На старости лет каяться приходится, просить совета и доброй услуги… – начал он. – Я расскажу вам сейчас со всей откровенностью о случае, где я стал жертвой самого наглого мошенничества…
– Да, пожалуйста, батюшка, именно с совершеннейшей и полнейшей откровенностью! – подтвердил я.
– Как на духу! Ну вот, слушайте.
И отец Иоанн П. поведал мне действительно довольно любопытную историю. Передаю ее, по возможности, собственными словами рассказчика.
«20 мая, около часу или двух пополудни, является ко мне на квартиру какой-то неизвестный мне человек, на вид лет 30–40, судя по одежде – мещанин, лакей или мастеровой, и просит переговорить с ним по секрету, как на исповеди» (это его подлинные слова) о каком-то весьма важном деле. Дело это он может открыть только мне потому, что, живя в г. Острове, он много слышал обо мне хорошего от разных духовных и светских лиц.
«20 мая, около часу или двух пополудни, является ко мне на квартиру какой-то неизвестный мне человек, на вид лет 30–40, судя по одежде – мещанин, лакей или мастеровой, и просит переговорить с ним по секрету, как на исповеди…»
А потому, никогда не бывавши, по его словам, в Петербурге, он по совету какого-то жившего в городе Острове старца 93 лет, священника отца Александра, а также и по указанию местного монаха-сборщика, бывавшего в Питере, по имени отец Рафаил, решился сесть на машину, приехать в Петербург, чтобы переговорить со мной и передать мне тайну, которая давно лежит у него на душе, а затем через четыре часа в тот же день возвратиться в г. Остров.
Приняв его у себя в кабинете и затворив дверь, я спросил его:
– Кто вы такой, как вас звать и в чем ваша тайна?
– Я, – отвечал он, – уже говорил вам, батюшка, что живу в городе Острове и занимаюсь закупкой и продажей льна, который отправляю в Ригу. А прежде я служил в качестве управляющего в имении графа Ш. Зовут меня Василий Николаевич Ельбинович. Тайна, которую я хочу доверить вам, состоит в следующем.
Когда я жил у графа, то наложницей у него была полька по имени Антонина. Граф как-то уехал за границу и оставил все свое имущество в распоряжении Антонины. Между прочим, он передал ей шкатулку с золотыми империалами тысяч на шестьдесят. Антонина после отъезда графа за границу сошлась со мной, и во время пожара, который случился в доме графа в его отсутствие, она принесла эту шкатулку с золотом ко мне и сказала: «Спрячь ее подальше, после мы воспользуемся ею».
Я взял шкатулку и зарыл ее в саду в таком месте, где отыскать ее посторонним было трудно. Графу телеграфировали о пожаре, он отвечал, что золото в огне не сгорает, а обращается в слиток, который он велел отыскать и переслать ему. Но его люди, все изрыв, слитка не нашли.
Подозрение пало на Антонину, стали ее допрашивать, но она никому тайны не открыла. Вскоре, однако, она заболела и, видя приближение смерти, открылась ксендзу, что шкатулку с золотом передала мне.
Антонина умерла. Когда граф приехал, ксендз, желая ему угодить, передал тайну исповеди Антонины. Началось следствие. Меня долго судили, но при помощи адвоката, которому
