я заплатил до десяти тысяч, дело решилось так: меня, Ельбиновича, оставить в подозрении и следить, не окажется ли у меня больших денег, о чем дать знать суду, а ксендза за то, что он открыл тайну исповеди, лишить сана и сослать в Сибирь.
Вот теперь, батюшка, – продолжал мнимый Ельбинович, – я не знаю, что и делать с зарытыми в саду червонцами!.. Совесть меня замучила… Открыть правду на суде – боюсь Сибири. И подумал я: зачем попутал меня лукавый затаить столько денег, когда я, слава богу, и своими проживу. Я человек вдовый, у меня только один маленький сын. Если буду тратить золото в своем городе, сейчас же меня заподозрят. Как человек православный, я советовался на исповеди с нашими островскими духовниками, предлагая им пожертвовать это золото на бедных и на церковь, но они тоже побоялись принять столько золота. Вот тогда старец отец Александр и посоветовал мне ехать в Петербург и там через какого-нибудь священника передать эти деньги на благотворительные заведения золотом же или разменять его на процентные бумаги.
А отец Рафаил, когда я собирался ехать в Питер, попался мне на станции и спрашивает: «Ты куда, Василий Николаевич?» «В Петербург, – отвечаю, – по делам. Надо мне посоветоваться с каким-нибудь умным священником. Только никогда я там не бывал и никого не знаю». «А ты вот, как приедешь на Варшавскую станцию, – говорит он мне, – спроси любого извозчика: где тут Общество, в котором живет отец Иоанн П.? Тебе всякий укажет его».
Я так и сделал: прямо с машины да к вам. Я слышал, батюшка, что вы во многих благотворительных делах принимаете участие, так не угодно ли, что я 29 мая в 10 часов утра привезу вам шкатулку с сорока или больше тысячами золотом. Вы можете его разменять или так передать его на богоугодные дела, иначе деньги мои даром пропадут. А мне достанете к понедельнику только две тысячи рублей бумагами.
Встретьте меня на вокзале, мы с вами вместе отвезем шкатулку к вам на дом, тут вы мне передадите две тысячи рублей, и я сейчас же отправлюсь обратно в Остров».
Здесь отец Иоанн несколько времени помолчал. Затем вздохнул и продолжал:
«Да!.. Вот что рассказал мне этот плут. И если кого Бог захочет наказать, то разум отымет… Представьте: я ему поверил!.. Мысль, что такие большие деньги, зря пропадающие, можно употребить на дела богоугодные и благотворительные, смутила меня.
Я подумал, обсудил обстоятельства дела, подверг мнимого Ельбиновича некоторому допросу и еще более уверился в истине его слов… Да! Я согласился…»
Старик покачал головой и опять помолчал.
«Итак, 29 мая к 10-ти часам утра, – продолжал он, – приехал я на Варшавский вокзал. Смотрю, действительно, идет мне навстречу Ельбинович со шкатулкой и тихо говорит:
– Вот здесь ровно тридцать тысяч. А вы привезли мне две тысячи?
– Поедемте, – говорю, – со мной, я посмотрю, что вы привезли, и тогда дам вам две тысячи.
– Ах, батюшка, ужели вы такой, что, получая тридцать тысяч, мне не доверяете и двух? Мне сейчас же нужно ехать обратно, боюсь, за мной, кажется, следят. Я приеду к вам десятого июня непременно и тогда узнаю, как вы распорядились моими деньгами.
По своему простодушию, – закончил отец Иоанн, – я доверился мнимому благодетелю бедных, вручил ему пакет с двумя тысячами, простился с ним и приехал домой.
Раскрываю шкатулку, крепко окованную жестью, и что же в ней нахожу? Какую-то гарь, подобную коксовой пыли, а внутри – кирпич, на котором надпись: «Соболев». Очевидно, это фамилия кирпичного заводчика… И затем в сердце упрек за доверие мошеннику. Скажите, ради бога, есть ли какая-нибудь возможность отыскать мошенника при помощи тех билетов, которые я ему передал и номера которых перечислены в протоколе? Что вообще мне делать?»
Раскрываю шкатулку, крепко окованную жестью, и что же в ней нахожу? Какую-то гарь, подобную коксовой пыли, а внутри – кирпич, на котором надпись: «Соболев».
Выслушал я повествование почтенного батюшки, развел руками и невольно спросил:
– Неужели вам, отец протоиерей, ни разу не пришло в голову, что человек вам врет в глаза, и врет так, что все его вранье, как говорится, белыми нитками шито?
Отец Иоанн сокрушенно вздохнул:
– Что поделать!.. Сам теперь вижу. Но уже верю, как я говорил, если Бог захочет кого наказать, то прежде разум отымет… Представьте себе: я как-то сразу всему поверил!.. Мысль за две тысячи рублей иметь чуть ли не пятьдесят тысяч на дела благотворительности меня ослепила…
– Уж не знаю, что удастся с этим делом… – сказал я. – Прежде всего, конечно, вы подадите мне обо всем этом форменное заявление и приложите опись процентных бумаг, врученных вами мошеннику.
Отца Иоанна охватило беспокойство.
– Все будет держаться в надлежащем секрете, – сказал я ему.
Батюшка просветлел.
– У меня, признаться, есть и то и другое, – сказал он, вытаскивая бумаги. – Только, пожалуйста, секретно… Вы сами понимаете…
– Понимаю, понимаю… Будьте покойны. Тем не менее, – продолжал я, – скажу вам откровенно: трудное это дело! Разве что мошенник будет настолько неопытен, что сразу начнет разменивать процентные бумаги, если только он уже не разменял их в день получения. Особых, отличительных примет у мошенника вы не заметили?
– Нет! Лицо самое обыкновенное, незначительное… Жиденькая бородка, усики… Носит фуражку с козырьком… с виду похож и на лакея, и на мещанина, и на мастерового… среднего роста…
– Ну вот видите… Да таких вы тысячи ежедневно встретите на улице!
Отец протоиерей сокрушенно вздохнул.
– Да, правда! – произнес он уныло. – Но… Ельбинович?.. В городе Острове?.. – полувопросительно сказал он.
– Я вас уверяю, что никакого Ельбиновича в городе Острове нет… Впрочем, наведем справки… Постараемся… Приложим все усилия, чтобы найти этого «благотворителя».
– Да!.. «Благотворитель!» – произнес батюшка. На этом мы расстались.
На всякий случай я послал в полицию города Острова запрос, нет ли у них мещанина Ельбиновича, сообщил банкам и конторам номера попавших в руки мошенника серий и билетов. Но дело на этом пока и остановилось.
Из города Острова, как я и думал, получил известие, что никакого Ельбиновича у них нет, и я ломал себе голову, как напасть на след этого искусного мошенника. Не прошло и нескольких дней, как новая проделка этого мошенника убедила меня, что он здесь, живет и здравствует в Петербурге или около него.
Оказалось, что приблизительно в те же дни, когда он «провернул дельце» с отцом Иоанном П., точь-в-точь такую же мошенническую штуку он проделал с архимандритом Ч-го монастыря Мелетием. Дело было так.
Монах Ч-го монастыря встретил на Сенной площади неизвестного человека,
