Мне нужно видеть его, — сказала она порывисто. — Я должна убедиться, что он жив.
Взгляд красивых глаз заметался по холлу: она искала меня, а увидев, замерла, потрясенная. Каждая черточка прекрасного лица исказилась смятением и ужасом. Я мог бы узнать ее с закрытыми глазами: довольно было услышать этот голос.
Передо мной стояла Дана ден Релган.
Глава 17
Господи, что с вами сделали, — прошептала Дана.
Я жив, — ответил я, с трудом ворочая
языком.
т Айвор сказал мне, что будет… честная драка.
Наверное, потом передумал. И пришел не один. Боже, какой идиот… он не понимает… если
бы они убили вас… чем бы это для него кончилось. Он сказал, что их никто не видел, так что не стоит волноваться.
Вы хотите сказать, что знаете, кто это сделал? строго спросила Клэр.
Дана бросила на нее умоляющий взгляд.
Не могли бы вы ненадолго оставить нас? Мне
надо поговорить с ним. Наедине.
Но… — Клэр запнулась и обратилась ко мне: — Филип? Можно, — кивнул я. Мы будем на кухне, — сказала Клэр. — Если что крикни.
Подождав, пока Клэр ушла, Дана примостилась на ступеньках — полусидя-полулежа, голова к голове. Наблюдая за ней сквозь неплотно прикрытые веки, я заметил, что она смертельно напугана, но не мог понять, что ее так взволновало. Боится за мою жизнь? Но она, наверное, уже поняла, что я вне опасности. Хочет, чтобы я держал язык за зубами? Но ведь одно ее присутствие здесь, сейчас, выдает ее с головой. Золотистая, пушистая головка склонилась надо мной, почти касаясь лица. Даже разбитым носом я почувствовал запах ее духов. Мягкий голос… по выговору не поймешь, откуда она… и в глазах — мольба.
Не знаю, смею ли я просить, — начала она прерывистым шепотом.
Даже в несчастье эта девушка была необычайно привлекательна. Я и прежде признавал, что она хороша, но попадать под влияние ее чар не случалось. Мимолетные дежурные улыбки, кото-
рыси она меня походя дарила, не позволяли почувствовать истинную силу ее обаяния; теперь же, когда именно на меня были направлены мощные флюиды, я поймал себя на мысли, что готов сделать для нее все.
Чем я могу вам помочь? — спросил я. Пожалуйста, верните мне то, что я написала для Джорджа Миллейса, — настойчиво попросила Дана.
Я ничего не ответил, лишь прикрыл уцелевший глаз. Дана превратно истолковала мое молчание и вновь страстно, умоляюще зашептала:
Я понимаю, вы, наверное, думаете сейчас, да как она смеет обращаться ко мне с просьбой, пусть даже самой незначительной, как смеет надеяться на снисходительность… на милосердие, когда Айвор такое сделал.
В ее голосе слышались стыд и отчаяние, негодование и мольба. Просить о чем-то человека, которого ее отец… любовник… едва не отправил на тот свет, — задача не из легких, но у Даны хорошо получалось.
Верните мне ее, верните, умоляю вас… Айвор ваш отец? Нет. Тогда кем же он вам приходится? У нас была… связь…
Ну, уж мне-то могла и прямо сказать, подумал я не без ехидства.
Пожалуйста, верните мне пачку сигарет, — вновь попросила она.
Что-что? Я совершенно не понимал, о чем она.
Не сочтите за труд рассказать о своей связи с Айвором ден Релганом… а также с лордом Уайтом, — сказал я, изо всех сил напрягая одеревеневший язык, чтобы речь звучала внятно. А если я расскажу… Вы отдадите мне? Для меня это так важно, а вам ничего не стоит, отдайте, прошу вас…
Должно быть, мое молчание внушило ей надежду, и она пустилась в объяснения, поспешные, сбивчивые; просила о снисхождении, но была не слишком строга к себе. Из потока обрушившихся на меня бессвязных слов я должен был' понять, что Дана — всего лишь
маленькая слабая женщина, что ее принудили, воспользовавшись ею, как орудием, сама же она ни в чем не повинна.
Я искоса наблюдал за ней, приоткрыв единственный зрячий глаз.
Мы с Айвором знакомы около двух лет… мы не были женаты, никогда не жили под одной крышей, просто…
«Просто занимались любовью», — холодно подумал
я.
Я актриса. — Она выдержала небольшую паузу, ожидая, должно быть, что я стану возражать, но что я мог сказать? Попросить ее предъявить документы? Нет сил. Оставалось лишь снять шляпу перед ее профессиональным мастерством. Однажды, — продолжала она, — это случилось прошлым летом, Айвор явился ко мне возбужденный и довольный, его прямо распирало от гордости, сказал, что ему в голову пришла отличная мысль, и если я помогу ему, он… ну, словом, он меня не обидит… то есть, вы понимаете, он хотел сказать…
Можно было не продолжать. Не обидит… Ясно, что он предлагал ей крупную взятку.
Айвор сказал, что один его знакомый явно ищет любовного приключения. Прежде Айвор никогда не брал меня на скачки, а тут говорит, пойдем, я скажу, что ты моя дочка, посмотрим, клюнет он на тебя или нет. А еще сказал, что его приятеля считают холодным, как лед, то-то
будет хохма, когда он в меня влюбится. Да, так и сказал… Он, говорит, только и ждет, чтобы его кто-нибудь подцепил — по всему виднб: на
молоденьких девушек заглядывается, ручки им
пожимает, треплет по щечке, ну, в общем, вы понимаете, что я имею в виду.
Неужели хорошенькие девушки считают в порядке вещей, когда мужчина средних лет ищет сексуальных удовольствий и пожимает им ручки?
И вы согласились, — сказал я.
Она кивнула.
Он был такой славный, Джон Уайт… он
понравился мне, понимаете… Я просто улыбалась ему… Мне было приятно, совсем не трудно, а он…
Айвор оказался прав: он искал женщину, тут я и подвернулась.
Тут ты и подвернулась, хорошенькая и не слишком строгая. Бедный лорд Уайт, его поймали, потому что он сам этого хотел, одураченный своим дурацким возрастом, ностальгией по юности.
Я понимала, что Айвор использует Джона в своих целях, но не видела в этом ничего плохого. Почему бы и нет? Все шло хорошо, пока мы с Айвором не поехали на неделю в Сен-Тропе.
Красивое лицо затуманилось от неприятного воспоминания. Теперь его черты исказились гневом.
И эта сволочь Джордж Миллейс написал Айвору, чтобы я оставила лорда Уайта в покое, а то он покажет ему наши фотографии… Господи, как же я его ненавидела… но вы ведь отдадите мне… пожалуйста, умоляю вас, отдайте… если кто-нибудь узнает — я погибла… Верните мне, я вам заплачу, только верните…
Пора выкладывать карты на стол, подумал я.
Что же я должен вам вернуть? — спросил я. Как что? Пачку сигарет, разумеется. Там еще написано… Ах, да. Но почему вам пришлось писать на пачке сигарет? Джордж потребовал список, ну а я, конечно, ни за что не хотела давать, тогда он сказал, на, напиши красным фломастером на целлофане — никто не принимает такие вещи всерьез, и ты потом всегда сможешь отказаться… я согласилась и… — Внезапно она прервала свою исповедь. Видно, в душе у нее шевельнулось подозрение. — Она ведь у вас, эта пачка? Вам Джордж Миллейс передал ее вместе с фотографиями… да? А что за список вы ему написали? — спросил я. О, господи, — в ужасе выдохнула она. — Я тут перед ним распинаюсь, а у него и нет ничего! — Она резко встала. Гневное лицо стало почти некрасивым. — Дерьмо собачье! Жалко, что Айвор не прикончил тебя, подонок. Уж сделал бы тебя так, чтобы ты никогда не встал. Надеюсь, тебе как следует врезали.
Не напрасно надеешься, детка. И вправду, как следует, подумал я, не чувствуя, как ни странно, ни малейшей злобы на Айвора ден Релгана. Я погубил
его жизнь, он пытался изувечить меня, но, в общем, я вышел из этой схватки с меньшими потерями. Конечно, мне здорово досталось, но это пройдет.
Скажите Айвору спасибо, — промямлил я.
Но она была слишком взбешена и раздосадована тем, что выдала себя, чтобы как следует оценить мой юмор. Оставляя за собой аромат духов, она прошумела шелками через холл и пулей вылетела из дома, на прощанье хлопнув дверью. Воздух еще долго дрожал от ее мощных флюидов женственности. Слава богу, таких, как Дана, немного, а то и спятить недолго.
Из кухни вышли Джереми и Клэр.
Чего она от тебя хотела? — спросила Клэр. Неважно… У меня этого все равно нет.
Они принялись расспрашивать, в чем дело, но я попросил подождать до завтра, завтра я все равно расскажу, а сегодня…
Они послушались.
Присев рядом со мной на ступеньки, Клэр погладила мою ладонь.
Ну, как ты? Очень худо? — спросила она.
Я и вправду чувствовал себя неважно, но, не желая в этом признаваться, спросил:
Который час? Без двадцати четыре, — ответила Клэр, взглянув на часы. — Тебе надо поесть, принести чего-нибудь? Не надо.
Они разогрели суп и съели его с хлебом — не густо, но жить можно. В голову лезли дурацкие мысли. Я думал о том, что впервые провожу время, лежа на ступеньках и вдыхая паркетную пыль. Раздавленный тяжелой, мучительной болью, я чувствовал, как ноет каждый мускул, каждая косточка. Но ничего, приступы больше не повторились, и я знал, что вскоре ко мне вернется способность двигаться. С каждой минутой все больше хотелось встать и пойти в ванную — видно, действительно я приходил в норму. В конце концов желание принять душ стало настолько непреодолимым, что я отважился сесть.
