Хотя Мишель де Л'Опиталь исполнял обязанности канцлера при Екатерине уже в первые дни правления Карла IX, он был официально назначен на эту должность только в марте 1561 года. Этот образованный человек с обширными знаниями в области права помогал Екатерине развивать многие из ее идей, озарявших ее под действием неких глубинных инстинктов, внутреннего чутья. Ее предварительные решения, базирующиеся на здравом смысле, требовали элегантного оформления. Королева-мать обладала способностью разбираться в ситуации, а Л'Опиталь переводил монаршую волю в необходимую для политического аппарата форму. Он также помогал королеве-матери составлять распорядок дня. С помощью Л'Опиталя ее речи приобретали такую точность и весомость, которые поражали и восхищали слушателей.
Екатерина заплатила Бурбону за сговорчивость, сделав его, как и обещала, наместником короля, а также освободив его брата Конде 8 марта 1561 года. Но, когда Бурбон заявил на одном из первых заседаний частного совета, что в случае, если королева-мать заболеет, он заменит ее на посту, Екатерина немедленно пресекла его поползновения: «Брат мой, я могу сказать только одно: никогда я не буду столь больна, чтобы уклониться от службы королю, моему сыну. Я бы попросила вас отказаться от вашего предложения. Случай, который вы предусматриваете, никогда не наступит». Возможно, она боялась и того, как бы «флорентийский недуг» — так условно называли отравление ядом — не скосил ее самое, если она оставит для Бурбона эту лазейку. Теперь Екатерина сама вскрывала все поступающие депеши, прежде чем их подавали королю, который никогда ничего не подписывал, пока его матушка не прочтет и не одобрит документа, а любое распоряжение Карла всегда сопровождалось письмом от королевы. Председательствуя на королевском совете, Екатерина принимала все политические решения, внешние и внутренние, она распоряжалась наградами и бенефициями, как подобает монарху. Карлу было всего десять, до его совершеннолетия оставалось еще четыре года, так что в планы королевы-матери входило править долго.
Екатерина, несмотря на невзрачную внешность, с первого взгляда выдававшую в ней особу незнатного происхождения, все же умудрялась сохранять необходимое в ее положении достоинство. Лицо ее отяжелело, большой нос и глаза навыкат стали еще заметнее. Светло-каштановые волосы почти полностью скрывала вуаль, а оливковая кожа отличалась гладкостью. Талия ее раздалась, ноги же оставались хорошей формы, а руки по-прежнему поражали красотой. Она могла очаровывать элегантными манерами, но, воодушевившись или погрузившись в дела, отставляла в сторону женственность и царственность, становясь грубовато-энергичной. «За едой или на ходу она всегда говорит о делах с теми или другими господами», — замечал венецианский посол. «Она отнюдь не ограничивается одной политикой, но думает о других вещах, столь многочисленных, что я не знаю, как ей удается сохранять интерес к такому множеству дел и материй». Екатерина любила быстро ходить, разговаривая со своими министрами. Отличалась королева еще и жадностью к еде. «Ее аппетит просто непомерен, она уже весьма дородная дама», — пишет посол. Несварение желудка из-за переедания часто мучило Екатерину, хотя в остальном ее здоровье было отменным.
Царственная и серьезная, когда этого требовала ситуация, Екатерина обладала великолепным чувством юмора и порой первая заходилась от хохота. Она обожала комедии и клоунов, но при виде чего-либо сентиментального не могла сдержать слез. Королева продолжала увлекаться охотой. «Она любит упражняться, много ходит и ездит верхом, весьма активна, охотится с королем, своим сыном, с редкой отвагой углубляясь в заросли, преследуя дичь». Эта женщина сильных страстей и крайних противоречий сумела сочетать в себе гремучую смесь энергичной итальянской матроны и гордой, величественной французской королевы.
В первые дни после смерти Франциска Екатерина написала дочери, королеве Елизавете Испанской. Глубина кризиса, в котором очутилась Франция, приоткрывается этом письме:
«Мадам, дочь моя, гонец передаст вам много новостей, кои я сейчас опускаю, дабы письмо не получилось длинным. Все, что скажу я — вам не стоит беспокоиться; пребывайте в уверенности, что я справлюсь с собой и все преодолею, так что у Господа и всего мира будут основания одобрить мои действия, ибо моя главная цель — славить Господа во всем и сохранять авторитет, не для себя, но для королевства и процветания ваших братьев, столь любимых мною, ибо они происходят из того же источника, что и вы».
Затем она пишет о своем прежнем несчастье, о нынешних страхах и изоляции:
«Дочь моя возлюбленная, вверьтесь Господу, ибо вам доводилось видеть меня столь же счастливой, как и вы теперь, не знающей иного горя, кроме того, что я не была любима так, как мне хотелось бы, королем и вашим отцом. Он оказывал мне почести большие, чем я заслуживала, но я любила его столь сильно, что вечно пребывала в страхе, как вам известно, и вот Господь забрал его от меня, а затем, не удовольствовавшись этим, взял и вашего брата (вы знаете, как я его любила), оставив с тремя малыми детьми на руках, с разделенным королевством, где нет ни единого человека, не одержимого собственными страстями, кому я могла бы доверять. Посему, милая моя дочь, памятуя о моем примере, не позволяйте себе, как бы сильно ни любил вас супруг, какими бы почестями и удовольствиями вы ни наслаждались ныне, забывать о Господе, ибо он может и благословить вас, и подвергнуть тем же испытаниям, что и меня, а я бы скорее умерла, нежели пожелала бы вам этого, ибо, боюсь, вряд ли вам под силу те тяготы, которые я выносила и выношу по сей день, несомненно, только с Господней помощью».
Письмо являет собой исключительный образец искренности Екатерины, раскрывшей свое сердце перед юной дочерью. До сих пор спорят, доказывает ли оно, что Екатерина не желала той власти, которую получила. В любом случае она, разумеется, ревностно защищала эту власть от любой угрозы и со временем все более рьяно охраняла свое положение, хотя мотивы такого поведения — во всяком случае поначалу — диктовались необходимостью. Как отметила сама Екатерина, на кого еще могла она рассчитывать в грандиозном деле управления Францией? Не потому ли Екатерина так желала теперь стать заметной, что слишком долго пробыла в тени? Родилась она в богатой семье, привыкла к роскоши, усвоила аристократические привычки. Она считала, что слава, связанная с ее положением, — ее неотъемлемое право; однако теперь настало время не расточать средства, а урезать себя во всем. И, чтобы задать нужный тон, она начала с сокращения королевского бюджета.
Финансовый кризис неотступно терзал Францию. Поэтому Екатерина нуждалась в том, чтобы Генеральные штаты одобрили ее предложения и поддержали в отчаянной попытки собрать деньги. Несмотря на смерть Франциска II, заседание решили все-таки провести, и Екатерина мобилизовала все свои силы. Гиз был наготове с небольшой армией; Бурбон оставался послушным; в провинции, как и в иностранные державы, были отправлены письма, объявляющие о новых полномочиях Екатерины и подчиненной роли Бурбона. Прибытие коннетабля с четырьмя сотнями вооруженных людей подтверждало, что он него можно ждать проблем, особенно сейчас, когда Екатерина заявила, что Гиз остается командующим армией. Но Монморанси хорошо понимал: при такой смене режим, он и его семья будут иметь больше шансов на процветание, нежели при Франциске II и клике Гизов. Устраивать сейчас волнения было бесполезно, стоило дождаться, пока не будет утверждена новая расстановка сил. Таким образом, Екатерине удалось объединить свой фронт, хотя бы поверхностно, перед самым созывом Генеральных штатов.
Исторически назначение Генеральных штатов состояло в «представлении жалоб королю и сборе денег», но собирались они редко и нерегулярно[39]. Королеве-матери важно было представить группировки Гизов, Бурбона и Монморанси лояльными и умиротворенными — какой бы невероятной ни казалась эта картина. Сидя на церемонии открытия вместе с Екатериной и детьми, все они, каким бы странным ни выглядело их содружество, укрепляли образ правительницы Франции, власть которой весьма сильна. Таким образом, наиболее беспокойным представителям намекнули: Екатерина может снова приблизить к себе самых могущественных дворян. В своей речи, обращенной к депутатам, Л'Опиталь ясно дал понять, что королева-мать считает все решения относительно того, кому занимать трон, окончательными и не желает ворошить прошлое.
Для депутатов стало ударом, когда они поняли, что их собрали не для дискуссий на высоком уровне, но для выколачивания денег. Если войны и щедрые дары Генриха истощили наследство короля Франциска II, то краткое правление последнего оставило Екатерину с пустой казной. Даже обычный способ добывания денег путем продажи должностей — по сути, узаконенная коррупция — до такой степени изжил себя, что не мог помочь делу. Из крестьян нещадно выжимали деньги еще во время войн Генриха II, что сделало их попросту нищими, и теперь штаты должны были изобрести какой-нибудь новый способ пополнить казну. Это вызвало к жизни фантомную идею сотрудничества между штатами и королевской властью, ибо теперь, когда монархия была не в силах финансировать правительство, она утратила и независимость. Канцлер должен был попросить Штаты помочь в выкупе заложенных драгоценностей, должностей и обычных источников королевского дохода, которые в данный момент пришли в упадок. Из трех сословий, составлявших Генеральные штаты (знать, духовенство, простолюдины) наибольшую тревогу испытывало духовенство, ибо их богатств еще по-настоящему никто не касался. Это сословие было подходящим объектом для грабежа. В результате канцлер попросил Генеральные штаты увеличить фонды и придумать такие ходы, которые позволили бы королевской фамилии стать независимой от тех же штатов! Как только цветистый покров языка законов был сорван, остались голые факты: предложения отличались крайней дерзостью.
