– Не надо утруждаться, я сам выйду. Меня так мама научила.
Он усмехнулся, и эта кривая усмешка могла означать, что он нашел меня забавным, или просто что он неоднократно в своей жизни получал по башке, отчего у него теперь и дергался лицевой нерв. Он открыл передо мной дверь, и я вышел в коридор. Я понимал, что Гилплэйн был прав, когда сказал, что я трачу время впустую. Гилплэйн был издателем, а Розенкранц писателем, и их вполне могли связывать деловые отношения.
Выйдя на улицу, я направился к своей машине и сел за руль, не включая зажигания. В конце концов, меня наняли, чтобы сидеть в машине, как напомнил мне Розенкранц, и автостоянка перед клубом Гилплэйна была ничем не хуже других мест. К тому же нам с Розенкранцем все равно предстояло возвращаться в один конец. Клуб «Морковка» не имел точных часов работы, но когда-то же он должен был закрыться. Закурив сигарету, я стал слушать пение цикад. Слабый ветерок приносил отдохновение после зноя долины. Тягучий аромат деревьев был для меня с непривычки слишком удушливым, и хотелось поскорее попасть обратно в город.
Из клуба то и дело выходили группы и парочки, и я наблюдал за парковщиком, порхавшим от машины к машине. Машины то и дело отъезжали со стоянки, прорезая светом фар ночную мглу. Через час на стоянке осталась примерно половина машин. «Бьюик» пока стоял в нескольких автомобилях от меня. Ночной ветерок усилился, и я уже начал поеживаться от холода. И меня стали глодать мысли, а не происходит ли в доме, который я так поспешно оставил, нечто такое, что я мог пропустить. Я уже собрался завести двигатель, когда на пороге появился Розенкранц и вручил парковщику свою парковочную карточку. Розенкранц был один. Парковщик убежал за машиной, и Розенкранц от скуки беседовал со швейцаром. Было без десяти минут три.
Я завелся и вырулил на дорожку впереди «бьюика» – я надеялся, что если поеду впереди, то он не заметит слежки. Той же дорогой мы возвращались обратно – мимо высившегося стеной темного леса, мимо городка, через горы и по шестому шоссе, и в конце концов снова ехали по городу, по Вудшир. Я решил не светиться и не ехать прямиком к дому, поэтому проскочил мимо поворота на Монтгомери и свернул у следующего квартала. Но, сделав это, я заметил, что «бьюик» продолжает следовать за мной.
Обогнув квартал, я встал на светофоре. И «бьюик» тоже. Если Розенкранц и заметил слежку, то не подал виду и не предпринял никаких мер, чтобы избавиться от меня. После светофора он взял курс на Харбор-Сити – скромный район, где жили люди скромного достатка. Дома здесь были все погружены во тьму, за исключением нескольких одиноких окон, где какие-нибудь «совы» спешно делали надомную работу, которую надлежало закончить к утру. Розенкранц свернул на дорожку к небольшому двухэтажному домику. В таких типовых домиках я бывал, поэтому знал, что там есть четыре комнаты на первом этаже и одна маленькая комната наверху. Перед домом стоял старенький «форд». Все окна были темные. Я медленно проехал мимо и остановился у обочины почти в конце квартала.
В зеркало заднего вида я наблюдал за Розенкранцем, когда он вышел из машины, обошел ее сзади и направился по дорожке к дому. Он открыл сетку и… отпер дверь собственным ключом. Может, этот домик принадлежит ему или он снимает его, чтобы работать здесь по ночам в тишине и покое, будучи под крепким спиртным градусом? Так подумал я, решив, что дам ему еще несколько минут и потом все-таки отправлюсь к дому, за которым меня наняли приглядывать. А сюда я всегда могу вернуться и как следует изучить этот дом при свете дня.
Но не прошло и минуты, как Розенкранц буквально вылетел из дома и стремглав помчался к своей машине. Дверная сетка сама захлопнулась за ним. Я слышал, как он завел двигатель и, визжа шинами, рванул с места. Я выждал еще минуту, прислушиваясь, не заметил ли кто-нибудь шум, но соседние дома были погружены в безмолвие.
Тогда я вылез из машины и направился к дому, по дороге осветив карманным фонариком лобовое стекло «форда» в поисках водительской лицензии, но так и не увидел ее там. Поднявшись на крыльцо, я позвонил в дверь. Мне было слышно, как звонок жужжал внутри. Розенкранц оставил входную дверь распахнутой, и через закрытую сетку мне был смутно виден небольшой холл и лестница на второй этаж. Ко мне никто не выходил, тогда я открыл дверную сетку и зашел вовнутрь.
Прислушался – никаких звуков. Закрыв за собой дверь, я нащупал на стене выключатель и зажег свет. Первое, что бросилось в глаза, – старая, потертая, хотя и добротная, мебель. Я прошел в гостиную и включил там настольную лампу на боковом столике. Золотистая краска на абажуре лампы местами стерлась, и из-под нее выглядывала белая керамическая основа. В комнате стоял диван с рыжевато-коричневой обивкой и два стула разных оттенков синего. На полу – плюшевый ковер, по-видимому, призванный изображать предмет роскоши.
Из гостиной я прошел в задний холл, откуда открытая дверь вела в спальню. Запах ударил в нос прямо с порога. Выключателя на стене я не нащупал, поэтому снова достал фонарик и поводил лучом света по комнате. На постели лежала женщина – перерезанное горло и низ живота в крови. Я заставил себя подойти к ночному столику, включил лампу и сразу узнал это лицо, которое уже видел сегодня днем. Это была Мэнди Эрхардт. Тоненькое шерстяное одеялко было откинуто в ноги и свисало на пол. Убитая истекла кровью, которой пропиталась простыня. То есть убийство произошло ну никак не в последние пять минут, что освобождало от подозрений Розенкранца. В комнате был беспорядок – одежда на полу, целая гора туфель возле кровати, не задвинутые до конца ящички комода. Но это был беспорядок неряшливой хозяйки комнаты. Никаких следов борьбы. И никаких следов обыска.
Я заглянул в тумбочку возле кровати. Там лежали расческа и щетка для волос – обе с застрявшими в них волосами, зеленая шкатулочка с несколькими недорогими украшениями, пудреница и набор косметики для лица. Я осмотрел туалетный столик и платяной шкаф – ничего, кроме одежды. То есть мисс Эрхардт, хоть и снималась в картинах, но не вела жизнь кинозвезды. Осмотрев комнату, я оставил там все как было и погасил свет. Через гостиную, а потом через холл, я прошел в столовую. Там на столе я обнаружил целый ворох киношных журналов, использованных билетов в кинотеатры, грязных тарелок, стакан с темной помадой на ободке, платежные счета и всевозможные приглашения. Здесь же лежала ее дамская сумочка, но в ней, так же как и на тумбочке в спальне, не было ничего интересного. Примерно то же самое я обнаружил в кухне.
Я поднялся наверх. В комнате стоял затхлый дух. Кровать с пологом. Какие-то коробки, наставленные одна на другую так, что нижние прогибались под тяжестью верхних. Небольшой столик на колесиках и плетеное кресло. Свет здесь не включался. Я снова спустился вниз и погасил свет. Уже в прихожей я задумался над тем, какой причиной мог бы объяснить свое присутствие здесь. Причин таких не нашлось, кроме правды. Если я расскажу все как есть, то это будет для Розенкранца алиби и, возможно, это удастся как-то скрыть от его жены. Если же я сделаю анонимный звонок в полицию, то мое имя все равно, скорее всего, потом выплывет наружу, и полиция обязательно захочет узнать, почему я скрыл свое имя. Таких анонимных деятелей в полиции очень не любят. И Ноксу это тоже не понравится. В общем, я теперь проклинал себя за любопытство. Ведь я же мог спокойно дремать сейчас в своей машине. Вздохнув, я подошел к телефонному аппарату, снял трубку и набрал номер полиции.
Глава 9
На мой вызов приехал детектив из отдела расследования убийств Харбор-Сити по фамилии Сэмьюэлс. Я такого детектива не знал, но он поверил мне на слово, и я полюбил его за это. Это был рыжеволосый голубоглазый веснушчатый ирландец, пиджак висел на нем как на вешалке, но, когда он двигался, чувствовалось, что под пиджаком есть мышечная сила. Он курил дешевые сигары, обернутые поштучно в целлофан, который он срезал перочинным ножичком и убирал в карман. И за это тоже я проникся к нему симпатией. Мы с ним топтались в столовой, пока судмедэксперт и криминалисты-фотографы занимались телом. Говорил он тихо, но убедительно.
– Эти голливудские расследования – сплошной фарс. Студия замнет эту историю, как только она выйдет на поверхность завтра. То есть сегодня.
– Но до утра есть еще несколько часов, – заметил я. – И потом, это же убийство, его не так-то просто скрыть.
– Ну да, кого убили и кто убил, этого уж точно не скроешь.
– Неужели студия может диктовать вам, ребята, такие вещи? Я думал, закон в этом городе равен для всех.
– Ха-ха! Конечно, студии не могут приказывать нам прекратить расследование, но начальство умудряется отодвигать эти дела на второй план.
– Начальство?
– Да, начальство. – Он попыхивал сигарой, когда в холл со своим саквояжем вышел судмедэксперт – молодой человек со слишком серьезным для его возраста выражением лица. – У вас есть что-нибудь для меня, доктор? – спросил его Сэмьюэлс.
