– Сколько?
– По официальным данным, восемнадцать. А по неофициальным – даже меньше семнадцати, чуть ли не пятнадцать.
– Ну и что? Сейчас-то ей уже больше восемнадцати.
– А то, что все это теперь выплывет наружу – сколько ей было тогда лет или сколько не было… и вся эта ее история с каким-то там тюремным надзирателем…
– Каким еще тюремным надзирателем?
Нокс раздраженно отмахнулся.
– Да не знаю я, слухи это все, но слухи неприятные!.. А когда они смешаются с судебным разбирательством здесь, то представь себе, что получится. Говорю же тебе, газеты будут трезвонить без умолку неделями, а может, и месяцами.
Я покачал головой, пытаясь как-то соотнести эту хрупкую миловидную женщину, которую я видел вчера, с жестоким кровавым убийством.
– Но против нее же нет прямых улик, только косвенные.
– А им большего и не надо. Ее же не собираются за это повесить. Просто устроят шумиху с ее арестом, а то, что, может, и до приговора-то не дойдет, так кого это волнует? Волнует только нас. Вот нас это очень сильно волнует.
Я снова покачал головой.
– Я вижу, ты расстроился, – сказал Нокс.
– А ты пришел только для того, чтобы рассказать мне все это лично?
– Да, это и еще то, что ты уволен. – Он сунул руку в карман пиджака и, достав оттуда конверт, бросил его на стол. Но я даже не потянулся за ним.
Он печально покачал головой.
– Прости, Деннис, я знаю, что нехорошо так вот отматывать назад, но…
– Через старого друга иногда можно и перепрыгнуть. Я уже слышал это вчера. Мне это тогда не понравилось, а сейчас нравится еще меньше.
– Ну и отлично. Тогда просто возьми деньги и радуйся, что ты не вляпался глубже, чем уже вляпался. – Он затушил сигарету в моей пепельнице и встал. Потом, кивнув на дверь, сказал: – А если Стёрджен попытается втянуть тебя…
– Ой, не беспокойся. Я уже вне игры.
Потом, держась за дверную ручку, Нокс сказал мне:
– Мы же уже не на государственной службе, Фостер. Мы уже не народные слуги.
– Все мы кому-нибудь да служим, – сказал я.
– Вот хотелось бы мне знать, кому, по-твоему, ты служил сегодня ночью, – сказал он.
С этими словами он вышел, оставив мою дверь открытой и потом громко хлопнув дверью приемной.
Глава 11
Мне, конечно, хотелось как-то собраться с мыслями, прежде чем иметь дело со Стёрдженом, но он уже стоял на пороге. Шляпу он больше не прижимал к животу, а просто держал ее в опущенной руке. Выпятив грудь и вскинув подбородок, он изо всех сил старался изобразить нечто вроде гордого вызова, но получалось у него плохо, потому что он явно переигрывал. Тон его был сухим и строгим, когда он заговорил:
– Мистер Фостер, у меня есть для вас работа.
Я жестом предложил ему присесть, и он занял стул, соседний с тем, на котором только что сидел Нокс.
– Полагаю, мистер Нокс уже сообщил вам, что они подозревают Хлою в… – он перевел дыхание, – в том, что случилось с Мэнди.
Я затянулся своей наполовину недокуренной сигаретой.
– Да, сообщил. И это как-то сказалось на съемочном процессе? Вы сегодня не снимаете? – спросил я.
Он наблюдал за тем, как я курю, но по выражению его лица трудно было понять, что это было – отвращение к табачному дыму или желание тоже закурить. Я не стал предлагать ему сигарету.
– Из-за смерти Мэнди и из-за этих разбирательств полиции с Хлоей… мне пришлось утром отложить съемки. Но днем я должен буду отснять одну бобину пленки.
– То есть фильм не закроют, и съемки все-таки продолжатся?
– Эпизоды с Мэнди почти все уже отсняты. Мы просто попросим Шема переписать несколько финальных сцен, и все будет отлично.
– Вы имеете в виду мистера Розенкранца? Человека, чью любовницу убили сегодня ночью и чью жену подозревают в этом убийстве? Ой, ну я не сомневаюсь, что он охотно засядет за пишущую машинку.
На лице Стёрджена выразилось недовольство.
– Да, я имею в виду Шема Розенкранца. Но к чему сейчас подобные вопросы? Я пришел предложить вам работу. Не хотите узнать какую?
Не ответив, я продолжал:
– Для вас, наверное, было большим облегчением узнать, что съемки картины продолжатся? Вам ведь нужна эта картина, не так ли? От нее зависит ваша карьера. Или меня неверно проинформировали?
– Подождите, а что вы предлагаете?
– Я? Я не предлагаю ничего. Я только предполагаю, что у вас есть все основания не желать, чтобы на Хлою Роуз повесили убийство мисс Эрхардт. Тем более что с мисс Эрхардт вы уже распрощались навсегда.
Он встал.
– Ваши намеки возмутительны!
– Какие это мои намеки? Я, наверное, что-то пропустил? – сказал я и одарил его лучезарной улыбкой.
Он неохотно опять сел на стул.
– Но вы не намерены хотя бы выслушать мое предложение насчет работы?
– Вы хотите, чтобы я доказал, что Хлоя Роуз не убивала Мэнди Эрхардт.
– Совершенно верно, – ответил он с кратким кивком.
– Вы меня извините, но я не могу принять ваше предложение, – сказал я.
– Не можете? Но как же так, мистер Фостер?! Ведь эти неприятности возникли у нее отчасти и по вашей милости, так неужели вы не хотите помочь ей выпутаться из них?
– Я только что пообещал вашему начальнику безопасности держаться в стороне от этого дела. К тому же я и сам не хочу за него браться.
– Нокс взял с вас обещание не браться за мое дело?
– Нокс не брал с меня никаких обещаний, – произнес я, вставая. – Вся эта история была непривлекательной с самого начала. У вас, киношников, принято обращаться друг с другом как с декорациями, но я – не декорация. Я просто честный парень, пытающийся заработать на жизнь. Честно заработать. И такие истории мне не нужны. Так что в вашем сценарии нет для меня роли.
– Послушайте, но вы же не можете допустить, чтобы у Хлои разрушилась карьера, вся жизнь!..
– Ой, да бросьте вы! Вы прекрасно закончите свою картину, и она даже принесет вам больше денег, чем вы думали, потому что в ней снималась актриса, которую убили. Так что не надо лить тут крокодиловы слезы. Мой ответ – «нет». И позвольте закончить на этом разговор.
Он попытался опять выпятить грудь, но гордой позы не получилось, потому что я возвышался над ним. Тогда он тоже встал.
– Нет, я не готов закончить этот разговор. Я собирался заплатить вам хорошенькую сумму. – С этими словами он полез в карман, достал оттуда дорогой кожаный бумажник и вынул из него пачечку купюр.
Я жестом отмахнулся от предложенных денег и сказал ему:
– Если вы это не уберете сейчас, то я могу сделать что-нибудь такое, о чем мы оба пожалеем.
Он сначала стоял с деньгами в руке, видимо, чувствуя всю глупость своего положения, потом торопливо сунул их обратно в бумажник.
Взяв со стола конверт, оставленный Ноксом, я направился с ним к сейфу и по дороге, чтобы как-то разбавить неловкую тишину, спросил:
– А мисс Эрхардт вообще много снималась?
– Нет, это была ее первая картина, если не считать ролей, где она числилась дублером.
Я кивнул с таким видом, словно это что-то означало для меня, убрал конверт в сейф и запер его, после чего подошел к двери и жестом предложил моему гостю освободить помещение.
– Вот, пожалуйста, у нас там приемная, а мне нужно работать.
Он посмотрел на меня с таким видом, словно из него выкачали весь воздух, потом осторожно обогнул меня, словно я был какой-то свежевыкрашенной поверхностью, о которую он боялся испачкать одежду, и вышел. Я закрыл за ним дверь и запер ее.
Я еще постоял возле двери, прислушиваясь к его шагам сначала в приемной, потом в коридоре, и к звуку лифта.
Потом я растерянно огляделся. Делать мне было абсолютно нечего. Если бы я посидел в своем кабинете подольше, то, может быть, дождался бы какого-нибудь клиента. Какую-нибудь богатую толстуху-вдовушку, у которой «похитили» собачку, или какую-нибудь юную бедняжку-сестру, разыскивающую своего пропавшего брата.
Что делать с чеком в сейфе, я тоже пока еще не решил. Деньги эти казались мне грязными. Все-таки студии обычно не нанимают частных сыщиков следить за своими звездами. Сами звезды да, могут нанять сыщика, но не студии. А если еще прибавить сюда это убийство, то вся история в целом казалась мне какой-то подставой. Но кому устроили эту подставу? Ответ вертелся где-то рядом, но я никак не мог ухватить его. Никто не мог знать, что я окажусь вчера ночью в Харбор-Сити. Что-то здесь было не то, но я при этом не собирался выяснять, что именно.
Так я вышагивал по кабинету от стола к сейфу и обратно. Вышагивал и твердил себе: «Это не твое дело, Фостер! Тебе заплатили, чтобы ты бросил это дело». Но все эти самоувещевания не помогали, костюмчик, так сказать, не подходил, воротник слишком уж туго сдавливал шею. К тому же я пока еще не обналичил чек, так что, считай, мне пока не заплатили.
«Дурак ты, Фостер, и больше никто!» – продолжал твердить я себе.
На это мне тоже ответить было нечего. В моей профессии вообще работают люди, которые способны признать, что они дураки, и люди, которые не способны этого признать. Я был способен это признать, но от этого ничего не менялось.
