— Потщились, государь!.. Чтоб не уронить исконней славы оружья русского!
— Не витийствуй, воевода! Тебе сие ни к чему! Кто славно воюет, тот и без красного слова приятен мне. За десять верст слышал твою говорю с литовцем. Такая говоря мне боле по сердцу.
Иван помолчал, поласкал Морозова глазами, довольно спросил — не столько у Морозова, сколько у себя самого:
— Не вылез, стало быть, литвин?
— Не вылез, государь, — ответил Морозов, хотя и понимал, что Ивану не нужен был его ответ. Отмолчаться на вопрос Ивана, даже будучи уверенным, что тот не ждет ответа, мало кто решался: редко на лице Ивана отражалось то, что было в его душе.
— Ну так и не вылезти ему вовсе! — засмеялся Иван. Он был возбужден, радостен — непритворно радостен и непритворно приветлив и добр. Не часто доводилось Морозову видеть его таким… Последний раз после взятия Казани да еще при освящении Покровского собора на рву видел Морозов в глазах Ивана этот чистый, наивный, ребяческий блеск. — Не вылезти!.. — снова повторил Иван, не переставая смеяться. — Поутру мы ему такое учиним, перекреститься не сможет литвин! Против главных ворот выставим весь стенной наряд, а из остального учнем палить по острогу — калеными ядрами, чтоб подпустить красного кочета литвину! Поглядим, как он закудахчет на его подворье!
— По посаду всего сручней палить с островка, что на Двине, — заметил Морозов. — Туда легкий наряд поставить да стрельцов с пищалями… Лед на Двине крепок, можно и большой наряд переволочить и бить из-за Двины. С двинского боку стена острога послабей!
— Дело говоришь, воевода, — довольно сказал Иван. — Вот подойдут полки, сберемся на совет… Послушаю вас всех! А тебя — более других. Ты тут уж пораскинул глазами, повынюхал слабины у литвина… А войско то, как мыслишь, не кинется на нас?
— Две тыщи конных, государь, — проть нашей силы! — усмехнулся Морозов.
— Две тыщи, — повторил Иван тоном Морозова. — Упомни, как ливонский маршалок Филипп Белль кинулся с пятью сотнями супротив наших двенадцати тыщ!
— Белль безумец был, государь!
— Безумец? Мне бы поболе таковых безумцев в воеводы! Я ему на то и голову отсек, чтоб не имели мои воеводы супротив себя такого храброго воинника. Магистр ливонский Фюрстенберг мне за него десять тыщ талеров выкупу сулил. Десять тыщ!.. Фридерик дацкой у них за двадцать тыщ все эзельские и пильтенские земли купил, а тут за единого человека — десять тыщ! Но я отсек ему голову, бо и тридцатью тыщами не окупил бы того урона, который мог причинить мне Белль, вернись он снова в Ливонию.
5
К полуночи все русские полки подошли к Полоцку. На совете у царя решено было охватить город полукольцом — от Полоты до Двины, поставив у Полоты, против Великих ворот. Большой полк с тяжелым стенным нарядом, а полки правой и левой руки выставить не справа и слева от Большого полка, как обычно делалось при осадах, а оба полка вместе — слева, ближе к Двине, оставив между ними раствор для передового полка.
Сторожевой полк по совету Морозова переведен был по льду за Двину и поставлен на южных подступах к городу — вдоль противоположного берега Двины, чтобы отразить удар пришедшего на помощь Полоцку литовского войска, если бы оно все-таки решилось напасть на русские полки.
До самого рассвета воеводы расставляли полки по местам, а с рассветом, лишь только первые всполохи света очистили небо от черноты и последние хлопья тьмы растворились в стылой белизне, литовцы увидели под своими стенами, вместо вчерашней, немногочисленной рати, огромнейшее русское войско, заполнившее все окрест на несколько верст. Войска было так много, что, казалось, не только земля, но и небо занято им.
Царь еще до рассвета облачился в доспехи, велел оседлать своего актаза 92 и вместе с дворовыми воеводами, с князем Владимиром, Алексеем Басмановым, Серебряным и Шуйским, под охраной татар поехал поближе к городу. По пути их встретил Морозов, Воевода был растерян, испуган — от вчерашнего его бодрого вида не оставалось и следа. Царю поклонился так, будто клал голову на плаху. Иван заметил это, встревоженно и недовольно спросил:
— Что приключилось, воевода?
— Как и сказать тебе, государь?.. — Морозов совсем поник под Ивановым взглядом. — Сердца нет во мне… — Он окинул взглядом Басманова, Серебряного, Шуйского — словно бы просил у них помощи, но те так же встревоженно смотрели на него. Князь Владимир в испуге даже отстал от Ивана, уступив свое место около него Морозову.
— Ну?! — тревога в Иване переходила в злость.
— Тысяцкий мой, Хлызнёв-Колычёв, пропал, государь, — на едином духу выпалил Морозов.
— Пропал? — поначалу спокойно и даже разочарованно переспросил Иван, но вдруг лицо его стало бледнеть. — Сбежал! Собака! — яростно зашипел Иван и жестоко хлестанул плеткой по холке своего актаза. Конь вздыбился с жалобным ржанием — Иван чуть было не вылетел из седла. — Догнать! Схватить! Схватить!! — завопил он; губы его почернели, щеки тряслись, как у старика. — Басманов!.. Шуйский!.. Догнать! Я его на кол!.. Своими руками!..
— Не догнать его, государь, — спокойно сказал Басманов. — Беглому одна дорога, а погонщикам — сто!
— И ты?! — Иван замахнулся на Басманова плеткой и вдруг разом сник, уронив руку с плетью себе на колени. — Пусть ему!.. — сказал он тихо и скорбно, как о покойнике. — Одной гаведью 93 стало мене на русской земле. Нам об ином пристало думать, воеводы… Перед нами Полоцк… Твердыня литвинов! Нам ее надобно сокрушить!
— Сокрушим, государь! — сказал ему осмелевший князь Владимир. — Вели починать!
Иван встал на стременах, несколько минут внимательно смотрел на город. Над полоцким детинцем медленно поднималось знамя. Издали оно казалось маленьким лоскутком, взвитым в небо случайным порывом ветра, и вот-вот должно было быть унесено им, но лоскуток поднялся почти до середины неба и замер, словно приклеился к нему, как осенний измокший лист.
— Почнем, — сказал Иван, — но допрежь, по неизменному христианскому обычаю, пошлем им сказать, чтоб сдались подобру, на милость, без пролития крови и тяжкой порухи.
— Довойна знамя поднял над детинцем, — сказал Басманов. — Не примет он нашего слова.
— В том его воля. А я обычая не хочу порушить, — твердо сказал Иван. — Наряжайте гонца. Да быть ему почестней! Пусть видит Довойна, что шлем не простых, которых вызволять не станем, коль он не выпустит их от себя.
— Кого велишь — из детей боярских, из воевод? — спросил Басманов.
— Воеводу шлите, а с ним детей боярских.
— Тогда Пронского пошлем, — сказал Басманов.
— Пронского нельзя слать, — не очень твердо вступился за своего воеводу князь Владимир. — На нем вся моя дружина.
— А что, коли Оболенского послать?! — предложил Серебряный. — И в чести — князь и воевода… Молод токмо, да не со своего ума говорить станет — государево слово повезет.
— Шлите Оболенского, — согласился Иван. — Грамоту пусть о моих печатях везет. Обетует всем живот без плена, воеводе и архиепископу отъезд свободный с майном и семьями, а наемным, ежели они ляхи или иные чьи, — також свобода.
Серебряный и Морозов отправились снаряжать Оболенского к поездке в Полоцк, а Иван с оставшимися при нем воеводами объехал исполчившиеся полки и спустился к Двине, чтобы посмотреть на островок, о котором говорил ему Морозов.
На Двине посошники рубили проруби. Басманов спешился, сошел на лед, заставил прорубщиков измерить его толщину, вернувшись к Ивану, сказал:
— Лед не больно тяжел, но хорош — в две пяди… На Ловати в Луках был потоньше. Там легкий наряд без моста перетянули, а тут, мню, и тяжелый перетянем.
— Не спустит Довойна знамя, нынче и перетянем, — сказал Иван. — Все дальнобойные за Двину поставим и нацелимся на посад. На островок стрельцов посадим с легким нарядом. Стена перед ним невысока — через нее палить будут. Ладное место, будто для нашего дела как раз и устроено! Сколь от него до острожной стены? — спросил Иван у воевод.
— Полсотни саженей, не более, — первым ответил Басманов. — Средним зарядом — в самый раз!
— Поболе, — уверенно сказал Шуйский. От него до берега, поди, саженей пятьдесят — прямиком, да от берега до крайней прибрежной стрельницы еще, поди, пятьдесят!.. А стена от башни вон каким загибом идет по-над берегом!.. Видать, затон обходит?! Сто-полтораста саженей, не менее!
— И то ладно, — сказал Иван. — Нам, чтоб на сто саженей под стену подобраться, пять дней туры двигать надобно! А тут разом хоп! — и под стеной! И посад — как на ладони! А кто верней угадал, тому от меня нашеломник с рысиной пастью… Какой у Курбского был — помните?.. Покуда он не утерял его вместе с шеломом да чуть было и не с головой в здыбке с Радзивиллом — под Невелем! Ловок тот, дьявол, — чуть помедлив, добавил Иван с искренней завистью. — Сам на здыбки ходит! Копьем, рекут, управляется, как баба ухватом! Я б супротив него устоял, как мните? — вдруг спросил он и хитровато оглядел враз обнишкие, растерявшиеся лица воевод. — Копьем я не силен, — как бы выручая их, признался Иван, — а вот мечом?.. С мечом устоял бы?
