Принц Альберт сообщал, что дочь королевы принцесса Виктория вела себя во время крещения с величайшим достоинством и как «истинная христианка». «Когда ее разбудили, она совсем не плакала и за веем наблюдала с превеликим удовольствием, причем наибольшее внимание обращала на яркие огоньки свечей и сверкающие пуговицы людей в униформах. А все потому, что она изначально была девочкой умной, сообразительной и наблюдательной».
Однако ее мать пребывала далеко не в столь благодушном настроении, так как к этому времени была снова беременной, а оттого подавленной и отчаянно безрадостной. «Что делает меня особенно несчастной, — объясняла она потом, — так это ощущение того, что первые два года моего замужества были практически полностью испорчены этим неблагодарным занятием. Я не могла получать удовольствие от жизни, не могла путешествовать по стране или просто гулять со своим мужем. Если бы подождала хотя бы один год... было бы совсем другое дело». А теперь ей пришлось «страдать, терпеливо переносить эту боль... ощущать себя глубоко несчастной... оставить все свои привычные развлечения и танцы... постоянно помнить о предосторожностях» и т. д. Она чувствовала себя «привязанной к дому», со «связанными крыльями» и быстро пришла к выводу, что женская доля является «наиболее неприемлемой и разочаровывающей».
«Бедная женщина, — жаловалась королева, — является рабыней мужа душой и телом». Будучи беременной, она чувствовала себя как корова или собака, а не как человеческое существо. В это время она становилась раздражительной, сердитой и часто теряла терпение. Именно тогда постоянно возникали споры с мужем. В такие моменты принц Альберт уходил из комнаты, а она следовала за ним и давала волю своим чувствам. А принц запирался в своей комнате и писал ей письма, после чего у королевы появлялись чувства раскаяния и жалости к мужу. Она пыталась подавить в себе негативные ощущения, однако со временем они снова переполняли ее и вновь возникали споры. А в минуты относительного затишья королева садилась за стол и изливала душу в своем дневнике.
Дважды в течение октября 1841 г. королева Виктория впадала в отчаяние из-за ощущения, что роды будут преждевременными. И все это время она пребывала в отвратительном состоянии «подавленности и депрессии». Конечно, она любила детей, но при этом терпеть не могла сам процесс рождения и демонстрировала совершенное равнодушие к новорожденным. Они казались Виктории гадкими, безобразными и «противными субъектами». Их она даже грудью не кормила, как кормила ее мать.
Одна мысль о том, что скоро появится еще одно отвратительное создание, повергала ее в уныние и переполняла душу отчаянием. Она родила 9 ноября и с ужасом убедилась в своей правоте. «Мои страдания были настолько сильными, что невозможно выразить словами. Не знаю, что бы я делала без своего доброго и отзывчивого мужа, который поддерживал меня в эту минуту». Мальчик родился в двенадцать минут одиннадцатого и сразу же был продемонстрирован министрам. Его должны были назвать Эдуардом в честь дедушки и Альбертом в честь отца. А для матери было вдвойне приятно, что ее сын будет носить это «дорогое для нее имя».
Что же до министров, то они остались чрезвычайно довольны рождением наследника. Мальчик родился крупным и здоровым, что вызвало у них особый восторг. После рождения первого ребенка короля Георга III почти восемьдесят лет назад ни один правящий монарх не порадовал свое королевство рождением законного наследника. Поэтому роялисты очень надеялись, что с рождением этого мальчика монархия укрепит силы и не даст повода ее противникам говорить об упадке и деградации. По всему городу были произведены артиллерийские салюты, а на улицах и площадях Лондона царило праздничное оживление. Люди собирались в большие группы и радостно пели «Боже, храни королеву!». А премьер-министр счел необходимым выступить с праздничной речью перед депутатами и поздравил нацию с рождением принца Уэльского. Консервативная газета «Таймс» не преминула отметить, что «королевство захлестнуло всеобщее чувство радости». «Какая радость! — написала бабушка новорожденного герцогиня Кентская, несомненно, выражая общее мнение. — Какое это счастье для нас всех, какое блаженство!»
Королева Виктория также испытывала некоторое облегчение из-за рождения принца Уэльского, однако это событие так и не восстановило ее прежнее ощущение радости и беззаботности. И хотя принц, которого поначалу называли «мальчиком», а потом — просто Берти, родился здоровым, королеву не покидал страх, что со временем он станет болеть, как это случилось с принцессой Викторией. Она тоже родилась здоровой и крепкой, а потом превратилась в бледную и исхудавшую девочку, здоровье которой вызывало у родителей серьезное беспокойство. Именно в этот момент и произошла первая серьезная ссора в королевском семействе.
Причиной этой ссоры стала баронесса Лецен, которая давно уже опасалась, что растущая любовь королевы к мужу и привычка во всем полагаться на его помощь самым серьезным образом подрывает ее влияние при дворе. Разумеется, вокруг баронессы были люди, которые считали ее довольно интересной и умной женщиной. Среди них можно назвать прежде всего Чарльза Гревилла, леди Литтлтон, а поначалу и барона Штокмара. Конечно, не было никаких сомнений в том, что баронесса глубоко предана королеве и не мыслила своей жизни без служения ей. Это было зафиксировано даже в дневнике королевы, которая вела его с раннего детства. Однако самые теплые отзывы о баронессе Лецен относятся к кенсингтонскому периоду жизни Виктории, а после коронации и замужества тон этих отзывов стало более сдержанным.
Баронесса Лецен прекрасно понимала, в чем источник столь печальных для нее перемен, и сильно ревновала Викторию к мужу, не без оснований полагая, что тот настраивает жену против нее. Она по-прежнему считала, что «только она одна может заботиться о королеве надлежащим образом, как делала это в прошлом». А многие представители партии тори думали, что она оказывает дурное влияние на королеву своими симпатиями к партии вигов и весьма презрительным отношением к принцу Альберту. Кроме того, многие тори подозревали баронессу в нечистоплотности и решили, что она не должна иметь беспрепятственный доступ к финансам королевского двора. При этом все противники баронессы часто повторяли, что та провоцирует постоянные скандалы, распускает сплетни и вообще преувеличивает даже самые незначительные ошибки принца Альберта. Словом, как утверждал Джордж Энсон, баронесса использует любую возможность, чтобы подорвать влияние принца на Викторию, и «готова на все ради спасения королевы». И пока баронесса остается при дворе, заключает Энсон, «мы всегда будем подвержены различного рода скандалам и конфликтам».
Джордж Энсон написал меморандум на имя королевы о своей беседе с баронессой, которая состоялась 21 июня 1842 г. В тот день он отправился к баронессе Лецен, чтобы поговорить с ней об одном неуравновешенном армейском офицере, который сделал официальное заявление о своей любви к королеве. Баронесса сообщила об этом лорду-гофмейстеру, но при этом наотрез отказалась доложить принцу Альберту, на чем настаивал Энсон. Поведение принца, заявила баронесса с «возмущением и негодованием», «делает невозможным для нее любое общение с ним. Он обращается к ней с крайне непозволительным тоном, а она считает себя слишком гордой и независимой, чтобы терпеливо сносить все его упреки... Однажды он уже потребовал, чтобы она покинула королевский дворец, на что баронесса ответила, что принц не имеет никакого права выдворять ее из королевского дома».
Лорд Мельбурн согласился с ней по этому поводу. Принц действительно «не имеет никакого права требовать такой жертвы. А если он станет настаивать на этом и даже пригрозит, что сам уйдет из дома, если в нем останется баронесса Лецен, то королева вполне может ответить, что ему придется подумать о возможности жить без нее».
Принц Альберт был вне себя от ярости. Скандал разрастался с каждым днем, и он уже не мог сносить все выходки этой «сумасшедшей и тупой интриганки», которая, по его мнению, «обезумела от жажды власти» и «считает себя полубогом, а всех тех, кто с ней не согласен, — преступниками». А королева Виктория, продолжал жаловаться принц Альберт барону Штокмару, которая «по всем другим вопросам демонстрирует здравый смысл и справедливость, просто не видит всего этого, поскольку никогда не находилась вдали от баронессы Лецен и, как всякая прилежная ученица, привыкла относиться к своей гувернантке как к какому-то пророку с непогрешимыми взглядами на жизнь. Кроме того, некий несчастный жизненный опыт, который они вместе обрели в Кенсингтонском дворце, до сих пор крепко связывает их воедино, и баронессе удалось убедить королеву в том, что всем своим замечательным качествам она обязана прежде всего ей... И нет никакой надежды на то, что наступит хоть какое-то улучшение, пока королева будет иметь возможность ежедневно видеть баронессу. А без нее королева станет намного счастливее и спокойнее».
