– Савва Кобчик.
– Национальность?
– Рец. Горец.
– Подданство?
– Имперское.
– Сколько вам полных лет?
– Двадцать два.
– Семейное положение?
– Холост.
– Родственники имеются?
– Я сирота.
– Прописаны ли вы в сказках Налогового департамента?
– Нет. Работал по найму подмастерьем.
– Гражданская специальность?
– Кузнец.
– Образование есть?
– Неполное среднее.
– С какого времени находитесь на действительной военной службе?
– С мая прошлого года. Доброволец.
– Чин?
– Старший фельдфебель артиллерии.
Чиновник впервые оторвал свой взгляд от бумаг и внимательно посмотрел на меня.
– Однако стремительная у вас, молодой человек, карьера, – но быстро справился с чувствами и снова затараторил как автомат. – Нынешняя ваша должность?
– Помощник начальника Королевского артиллерийского полигона.
– Имеете награды?
– Имею. «Крест военных заслуг» с мечами и медаль «За полезное» от Ольмюцкого короля.
– А теперь расскажите в свободной форме то, что с вами произошло на дороге, когда на вас напали и вас при этом ранили.
Я вздохнул и принялся рассказывать, а он скрипел перышком, успевая все за мной записывать. Опыт большой видать у него в таких делах.
На утренней перевязке доктор холодно меня поздравил с успешным ходом выздоровления и переводе меня в санаторий для выздоравливающих воинов.
– Наконец-то у меня снова появится палата для четверых раненых на фронте, – последнее слово он выделил особой интонацией.
Доктор ушел, и вскоре санитары мне принесли мои вещи.
Заставили все их осмотреть, сверить с описью и за них расписаться на той же описи.
Слава ушедшим богам наградные золотые часы от Вахрумки оказались на месте, как и кошелек. В планшетке находились аттестат, солдатская книжка и тетрадь. И прочие мелочи оказались на своих местах. Ничего не украдено, что удивительно.
Полушубок и китель оказались тщательно отстираны от крови, но не зашиты.
Ленточки ордена и медали аккуратно отпороты от кителя и заложены в карман. (Иза моментом достала иголку и пришила мои награды на их законное место).
Даже искореженная пулей лядунка с патронами никуда не пропала.
Я оделся с помощью няни Изы, которой с благодарностью вручил за заботу обо мне золотой кройцер, введя ее в смущение. Постарался привести себя в бравый военный вид, насколько это возможно с примотанной к телу левой рукой. Все же меня еще несколько шатало. Не совсем я видимо выздоровел.
Ладно, будем посмотреть, что это за санаторий для выздоравливающих. О том, что есть за городом такие заведения в аристократических усадьбах, я уже слышал.
Меня, поддерживая под руки, сопроводили санитар и часовой, который стоял в коридоре около двери в мою палату к выходу из дворца. Пафосный некогда дворец, производил впечатление захваченного революцией, экспроприированного и превращенного в ночлежку обилием плотно стоящих коек с валявшимися на них телами. Спустили меня со второго этажа по широкой мраморной лестнице в просторный вестибюль, заставленный носилками со стонущими свежими ранеными с крайнего санитарного поезда, которых оформляли шустрые санитары, а дирижировавший этим действием седой фельдшер распределял увечных воинов в очереди на операцию или перевязку.
На дворе было хорошо. Главное воздух свежий, который можно было вдохнуть полной грудью, после тяжелого амбре госпитальных коридоров. Для меня, почти три недели проведшего в помещении, которое не проветривали, это было восхитительно. Мороз отпустил. С пасмурного неба падал редкий пушистый снежок. Статуи в дворцовом парке, замотанные по сезону в мешковину от мороза и заваленные снегом превратившись в нечто футуристическое по форме вызвали мою улыбку.
У парадного подъезда стояла запряженная парой больших вороных рысаков черная карета с зашторенными окнами. Кучером на ней восседал какой-то имперский кирасир в серой шинели и черной лакированной кожаной каске. Оказалось что это персональный транспорт для меня, которого на парадной лестнице дворца сдали как груз, по описи, бывший часовой еще двум таким же кирасирам с палашами в никелированных ножнах.
Мне вежливо помогли сесть в карету. Сопровождающие меня кирасиры погрузились в нее же. Один сел рядом со мной со стороны моей здоровой руки. Другой напротив.
Как только хлопнула дверь, свистнул кнут, и карета, дернувшись, тронулась с места и довольно ходко пошла.
– Шторку откройте, ефрейтор, – попросил я старшего по чину из сопровождающих кирасир.
– Не положено, – буркнул тот в ответ.
Ладно, думаю, посмотрим, что дальше будет. Уверен, что няня Иза сегодня же сообщит Плотто что меня перевели. Обязательно. Я все еще надеялся, что капитан – лейтенант найдет возможность встретиться со мной.
Ехали недолго. Слышал только обычный уличный гул, да как за каретой громко стукнули, закрываясь, массивные сворки ворот.
– Приехали, – сказал ефрейтор.
– Как называется это место? – спросил я.
– Городская тюрьма, – ухмыльнулась его наглая рожа. – Самая для вас подходящая санатория.
Ключ со скрежетом провернулся в оббитой оцинкованном листом двери, я остался один и смог осмотреться. Камера как камера. Комната три на три метра с высоким потолком и стенами крашеными немаркой коричневой краской. Высокое окно – выше человеческого роста забрано в решетку. Железная кровать. Матрац, подушка, тонкое шерстяное одеяло и постельное белье новое чистое аккуратной стопочкой. На стене вешалка на три деревянных нагеля. Стол. Два гнутых деревянных стула, чему я очень удивился, ибо гостей здесь принимать не планировал. Казарменная тумбочка, окрашенная той же краской что и стены. Вокзального типа чугунный унитаз серой эмали в коричневую крапочку в углу около двери без загородки с откинутой крышкой. Рядом жестяной умывальник. Над ним небольшое зеркало висит. Под зеркалом деревянная полочка, на которой лежит примитивная мыльница прессованного рога. В мыльнице какая – та полужидкая масса. На ощупь – мыло. Водопровод подведен, но вода только холодная. Мрачновато конечно. Но жить можно. Для одного так даже просторно.
Вот только лампочки никакой нет, ни электрической, ни масляной. Впрочем, пока день тут светло. Читать, по крайней мере, можно не напрягаясь.
Причем этот номер эконом класса находится не в самом здании тюрьмы – высоком замке красного кирпича, а в дальнем от ворот флигеле в один этаж с полуподвалом. Вот в этом полуподвале я и сижу неизвестно за что. У охраны спрашивать бесполезно. У нее обет молчания.
Незнание уже стало меня напрягать, но по читаным – перечитанным детективам я понимал, что это меня так до кондиции готовят, чтобы, значит, соскучился я по разговорам и язык распустил. Но при этом очень удивительно то, что меня никто не удосужился обыскать. А в бурках, во внутреннем кармане, между прочим, у меня наваха. Хоть и сталь – китайское дерьмо, но все же, все же…
Я несколько неловко – все же одной рукой управляюсь, разместил верхнюю одежду на вёшале. Заправил кое-как постель и лег поверх одеяла, не снимая бурок. Боялся, что одной рукой сам портянки обратно не намотаю. Выдержка выдержкой, а очко жим – жим. Понимаю, что меня специально так мурыжат неизвестностью, но внутреннее желание неистребимое такое, чтобы быстрее наступила хоть какая-то определенность.
– Млядь… Так я и не попробовал фельдфебельских пейзанок, – засмеялся я, тут же сморщившись от боли в швах на спине.
Как раз в день дорожного происшествия Эллпе обещал привезти их к вечеру в нашу хату на полигоне. Я еще для этого перед экзаменом сливянки закупил в городе. И деликатесов на закусь. Пропало все, небось. Не знаю почему, но это меня рассмешило.
Потом воспоминания перебежали на образ баронессы в гинекологическом кресле, и я понял, что пора завязывать с такими мыслями. Не то… Так недолго скатиться до себяжаления, что в моем положение чревато. Надо сначала узнать, что от меня хотят, а уже потом делать выводы. Лучше всего в такой ситуации поспать.
Разбудил меня молчаливый усатый кирасир, притащивший поднос с обедом. Внутри помещения он снял свою лакированную каску и покрывал голову неким подобием бескозырки. Судя по круглой кокарде на тулье, кирасиры были местные – ольмюцкие.
Обед был обычный солдатский: гороховый суп – пюре, каша похожая на гречневую, но не гречка. Тушеное мясо с подливой и компот. Скорее всего, для арестантов тут ничего отдельно не готовят, а кормят с котла охраны. Отсюда вывод: арестантов, таких как я пока очень мало. Или камер во флигеле мало.
Ввиду отсутствия туалетной бумаги я попросил принести мне на подтирку «хотя бы газет». И до вечера их читал от корки до корки. Все шесть штук разом.
