– Любовь, - сказала Маша. - Дружба. Не на жизнь, а на смерть.
– Просто у тебя, - усмехнулся Коля.
– Просто потому, что верно, - заметила Маша. - Знаешь, я никакого представления не имею о твоей прошлой жизни. Все твои рассказы - как сказки Андерсена. Я не ходила по земле, на которой ты вырос. Можешь смеяться, но я никогда не могла отличить рожь от пшеницы.
– А я все время мечтал, во сне видел, - горячо сказал Коля, - как мы с тобой в ночное с конями идем, по мокрой траве бродим. И ты встаешь рано-рано - с петухами и заводишь квашню. Ты хоть знаешь, что это такое?
– А ты знаешь, что такое "эгрет"? - парировала Маша. - Ну и молчи!
– Без эгрета можно прожить, - спокойно сказал Коля. - Подумаешь, заколка в волосы. А вот без квашни - с голоду помрешь, Маша.
Она изумленно посмотрела на него.
– Все просто, - Коля показал ей словарь. - Читаю на досуге помаленьку. Год назад лектор сказал: теория, говорит, трансцендентального идеализма, - инфернальна по своей сущности. С тех пор читаю словарь.
…Пришла Маруська. Расцеловалась с Машей, потом осторожно - с Колей. Сказала, по-бабьи всхлипнув:
– Если моего Витьку будешь в поле зрения держать - осаживай его, Горячий он слишком. А у меня, Коля, кроме него, - нет никого. Он мне вместо сына и брата младшего.
– Все понял, не беспокойся, - кивнул Коля. - Я ему в случае чего на рожон лезть не позволю, ты будь уверена.
– Завидую вам, ребята, Из-за Витьки, конечно. Насколько вы будете к нему ближе, чем я. - Маруська с тоской взглянула на Машу: - Может, не поедешь? Опасно все же. Ты ведь не оперативник, как-никак.
– Я - жена оперативника, - с гордостью сказала Маша. - Ты за меня не волнуйся, Маруся. Я не буду мужу обузой.
Трамвай шел привычным маршрутом: Садовая, потом Измайловский. Коля смотрел, как за окном неторопливо проплывали серые, слившиеся в сплошную стену дома, и вдруг поймал себя на мысли, что ему до боли дороги эти прямые, как удар хлыста, улицы и вообще - весь этот город, который еще совсем недавно казался слишком сухим и холодным. Он поймал себя на мысли, что о Ленинграде думает: "у нас", а о Псковщине: "там, у них", и усмехнулся: что делать? Ленинград стал второй родиной.
– Надо было на кладбище сходить, - вдруг сказала Маша.
– Да, - кивнул Коля. - Когда вернемся - сходим.
– Надо бы теперь, - со значением произнесла Маша, и Коля понял: она допускает, что можно и не вернуться.
– Все будет хорошо, - улыбнулся Коля. - Где наша ни пропадала! Ты не беспокойся - там все в порядке, могилы ухожены, ребята были, рассказывали…
– У Лицкой умер отец, - сказала Маша. - Кто теперь будет ухаживать за ее могилой?
– Мы, - просто ответил Коля. - Вернемся и займемся этим.
Трамвай остановился у скверика, перед вокзалом. Коля не был здесь десять лет - с того памятного дня, как первый раз ступил на перрон. Он с удивлением обнаружил, что здесь ничего не изменилось, как будто и не прошло десяти лет. То же здание вокзала - приземистое, неуклюжее. "Почему оно мне тогда показалось красивым?" - подумал Коля. Такие же, как тогда, люди - с мешками, чемоданами, перевязанными крест-накрест бельевыми веревками, плачущие дети, издерганные матери и обалдевшие от суеты милиционеры и железнодорожники. Единственное новшество, которое автоматически отметил Коля, заключалось в огромном транспаранте: "Товарищ! Твоя обязанность помочь главной стройке страны! Новый автозавод-гигант решено строить в районе Нижнего Новгорода!" Транспарант протянулся через весь фасад вокзала, но, казалось, на него никто не обращал внимания.
Маша перехватила Колин огорченный взгляд:
– Уже обиделся - вижу. Ну как же - никому нет дела до главной стройки страны. Что же, по-твоему, все должны стоять перед этим лозунгом и митинговать!
– Ты как всегда права, дорогая, - грустно пошутил Коля. - Только десять лет назад именно так и было бы. У тебя нет ощущения, что мы утрачиваем какие-то очень важные свойства, а? Ты не думала, почему мы их утрачиваем?
– Не знаю… - Маша задумалась. - Прошла радость победы, прошла острота. Революция стала повседневностью. Я неправа?
– Может быть, - кивнул Коля. - Только я не исключаю и другое. Многие думали, что революция - это "ура-ура" и сплошная романтика. А это работа. Подчас - изнурительная, грязная работа… без "спасибо", без чипов и орденов. Не всем это понятно, не всем по нутру. Ладно, при случае поспорим.
…Вагон брали штурмом. Коля влез через окно, бросил на обе верхние полки чемодан и вещмешок, потом втащил Машу:
– Ничего. - Он вытер пот со лба. - Это до Порошина. Там полегчает.
– Вне всякого сомнения, - саркастически улыбнулась Маша. - Вот тебе простой пример: до семнадцатого года можно было ездить вполне прилично.
– Ты же отлично понимаешь, - обиделся Коля, - последствия разрухи: вагонов мало, пути не в порядке. Вот если лет эдак через двадцать такое будет. Да нет, не будет. Не может быть!
– Дай бог, - сказала Маша. - Попробуем уснуть?
Это прозвучало как нелепая шутка. Словно в ответ на Машино предложение из соседней секции донеслись заливистые переборы гармошки, чей-то звонкий голос запел:
Петербургские трущобы,
А я на Крестовском родился,
По кабакам я долго шлялся
И темным делом занялся!
– Как бы нас не обчистили, - вздохнула Маша.
– Отскочат, - сказал Коля. - Не детский сад.
Усталось, бессонные ночи, измотанные нервы брали свое. Незаметно для себя Коля и Маша заснули мертвым сном. Вагон покачивало на стыках, галдеж, переливы гармошки, пение, дым махорки и дешевых папирос - все это подействовало, как самое сильное снотворное.
…Коля проснулся на станции - поезд стоял. Вдоль прохода, переступая через ноги, руки и головы, шел старичок проводник. В руках он держал грязный фонарь со стеариновой свечкой.
– Какая станция? - спросил Коля, зевая.
– Никольское, - отозвался проводник.
– Следующая - Балабино, - весело подтвердил снизу рыжеватый мужик в поддевке с тощим мешком за спиной. - А тебе какую надо?
Коля хотел было ответить, но вдруг всмотрелся и ахнул: рыжеватый был не кто иной, как деревенский дурачок Феденька - тот самый грельский Феденька, которого он, Коля, так зло ударил в свою последнюю памятную свалку с грельскими мужиками. "Однако он поумнел, - почему-то со смехом подумал Коля. - И совсем не изменился, будто и не прошло десяти лет. "Инфантильность - первый признак серьезного психического заболевания…" - вспомнил Коля лекцию по судебной психиатрии. - "Значит, он болен? И был болен тогда? Ничего не понять…"
– Сейчас все лозунги в моде, - тараторил Феденька. - Я вот тоже лозунг сочинил - теснота сближает! Эй, мироед! - толкнул он могучего мужика на нижней скамейке. - Отзынь на три лаптя! Дай сесть! Садись, Вася, - Феденька освободил место для своего попутчика - бритого, лет пятидесяти, с невыразительным стертым лицом.
"Странный Вася, - продолжал размышлять Коля. Ему становилось все тревожнее и тревожнее. - Не к добру эта встреча. А собственно, почему? А черт его знает - почему. Или нет - ин-ту-и-ци-я! Вон оно, это трудное слово! Именно она! Феденька еще тогда, в Грели, вызывал неясную тревогу своей странностью, необъяснимыми поступками, жестокостью. У соседки собаку убил колом…"
– Вот и сидим рядом, - удовлетворенно сказал Феденька, - я, то есть сельский пролетарий, и Вася, то есть сельский интеллигент, и враг нашему делу - ты! - он зло ткнул мужика в плечо.
– Окстись! - испуганно отодвинулся тот. - Какой я тебе враг!
– Мне - не знаю, а вот РСФСР - это точно! - весело сказал Феденька. - Сколь у тебя земли, лошадей, а?
– Не твоя печаль! - побелел мужик. - Отстань!
– Угадал я, - удовлетворенно кивнул Феденька. - Вася, скажи ты.
– Ликвидировать любую зажиточную сволочь, - сказал Вася. - Вот очередная и главная задача Советской власти! Мы - республика бедных слоев населения. Нам богатых не надо. Не царский режим.
"А ведь они контры… - подумал Коля. - Провокаторы. Этот дуралей приедет к себе в деревню - такой бузы наведет. Ведь как будет? Он станет доказывать: "Говорят, мол! Сам слыхал". Ах, как оно страшно, это "сам слыхал". - Коля свесил голову вниз. Феденька заметил Колю:
– А я лично, гражданин, хочу мира. С другой стороны взять: режем друг друга, расстреливаем, а зачем? Мы - русские, мы друг с дружкой в мире жить должны! Правда, Вася?
– Россия - одна, - подтвердил бритый. - Она не для инородцев всяких. Она для русских!
– Русские тоже разные бывают, - не выдержал Коля.
– А разных - туда, - тихо сказал Вася. - К стенке заразу всякую.
– Вот! - кивнул Феденька. - Устами этого человека говорит народ! А ты, дядя, из каких будешь?
– Питерский, - сказал Коля. - Ладно, давай спать.
Маша спала как убитая. Она ничего не слышала.
Коля закрыл глаза. Сон навалился мгновенно, будто голову вдруг сунули в темный, душный мешок и наглухо завязали. "Нельзя спать. Нельзя… - вяло сопротивлялся Коля. - Мало ли что…"
Кто-то дернул его за ногу, повторил тихо:
