– Наконец-то переедем из нашего клоповника в человеческое жилье! – радовалась она и тут же грустила: – Праздники придется самим справлять. А то ведь всей коммуналкой гуляли. Весело…
В общежитии на улице Байкалова мама с Изочкой тоже весело отмечали праздники с соседями. Иза вспоминала те дни, и чудилось, что камешек на груди теплеет. Сердолик-сердечко, осколок родины. Иза и на ночь не снимала с шеи шнурок с куриным богом.
– Позову соседей на новоселье, – мечтала вслух теть-Рита. – Пусть с детьми приходят. Как раз к тому времени коричные яблоки поспеют в саду у моих стариков на Лосином острове. Сладкие-сладкие, самые вкусные. Еще возьму малышам пирожных, конфет, марципанов…
Когда Иза впервые увидела в булочной наименование «Марципан», она очень удивилась. Мама рассказывала, что семья Нидереггеров из немецкого города Любек хранит в секрете рецепт изготовления этого лакомства. Папа Хаим угощал Марию марципанами в фирменном кафе. Они ездили в Любек до войны. И нате вам – редкое, по маминому утверждению, кондитерское изделие «с божественным вкусом» свободно продается за девять копеек в булочных и киосках Москвы! Иза попробовала и разочаровалась – марципан оказался обыкновенной плюшкой с арахисом.
Вкуснее всех сластей – мортыжки. Матушка Майис взбивала свежие сливки с голубицей и выкладывала на противень пышные сиреневые лепешечки. С мороза мортыжки пахли снегом. Молоком, можжевельником, таежной ягодой…
Глазки у теть-Риты острые, фигура как у медвежонка, сама шустрая и говорливая. Затирает шпатлевкой щели и балагурит:
– Сын у меня спортсмен, самый сильный в классе. И самый высокий! Я рядом с ним Дюймовочка. После школы на физкультурника пойдет учиться.
– В техникум? – спрашивает старшая в бригаде Светлана Евгеньевна.
– Выше бери! В вуз.
– Молодца, – хвалит Светлана Евгеньевна.
– Полы в выходной мыла, а сынок взял под мышки – и раз! – посадил на шкаф: «Не путайся под ногами, мамуля, сам вымою!» Ума не приложу, как мы с Михаилом такого баскетболиста спроворили! Муж-то всего на четыре сантиметра меня выше, и не сказать, что красавец. Ну и я не Нонна Мордюкова. А Виталька… – Теть-Рита закатывает глаза к потолку. Ей не хватает слов. – Прям Аполлон, вот!
Светлана Евгеньевна вздыхает:
– Тебе, Рит, и с мужем повезло. Непьющий…
– Ага. Как от язвы вылечился, так перестал пить, я аж заскучала. Говорю ему: «Отчего же, Миша, одну-то рюмочку не принять для обеззараживания нутра?» А он: «Ты меня, мать, не соблазняй, я вчистую завязал!»
О чем бы бригадирша ни сказала – все с восторгом. О сыне – с восторгом, о муже – с восторгом, о квартире – с восторгом и благодарностью.
– Ой, спасибо Никите Сергеичу! Иначе бы мы прозябали в нашей комнатушке до смерти. Леониду Ильичу спасибо. И профсоюзу, и Дмитриеву-прорабу, и начальнику Рыбакову, всем-всем!
Легкий человек теть-Рита.
– Больно мелкие эти «хрущевки», – возмущается младшая малярщица Тося. – Двадцать два метра! Убила бы проектировщиков за такую планировку. Комнаты как клетки, потолки низкие, стол в зале поставишь на праздники, и потанцевать негде.
Потолки действительно не рассчитаны на взращивание баскетболистов. Поневоле вспоминаются «сталинские» хоромы Песковских высотой в три метра, а может, выше.
– Лишь бы танцевать тебе! – раздражается теть-Рита на леноватую Тосю. – Трудись давай!
– А я что делаю – груши на заборе околачиваю? – огрызается та, выглаживая угол затиркой: шир, шир-шир! Даже по звуку понятно – ленится Тося и злится.
Мастерок бригадирши звучит ласково: шлеп – ши-и-ир, шлеп – ши-и-ир… Словно не строительный инструмент, а музыкальный. Двигается теть-Рита энергично, но экономно, без суеты, к работе относится с любовью, по-хозяйски все восемь официальных часов и два неофициальных для перевыполнения плана. Примирительно кивает Тосе:
– Спой что-нибудь.
– С песней веселее, – вторит Светлана Евгеньевна. Не знают, как умеет петь Ксюша, а то бы ее попросили.
– Виновата ли я, виновата ли я, – охотно мурлычет Тося, – виновата ли я, что люблю?
Лучше бы спела что-нибудь другое.
Низко надвинув на лоб косынку, хмурая Ксюша работает молча. Ни слова за день, будто заперли в ней живой родник. Патрик уехал на Кубу. Всю весну сокрушался, что время идет медленно и, пока он учится, другие геологи успеют открыть новые месторождения. А недавно получил весть о начатых изысканиях.
Провожать в аэропорт ездили гурьбой. Лицо Ксюши пламенело нежно, как рассвет между байкальскими сопками, толстые косы закрутила калачами у висков. Патрик был печален и старательно развлекал девушек рассказом о животном мире Кубы: «Крокодил кайман кусаться сильно… Удав боа красивый… Опасность – душить… Птицы попугай, колибри мальенький, с мой мизинц. Красивый, крыло махать быстро-быстро. Кушать цветок»…
Патрик хотел к себе домой, и Ксюша хотела к себе домой, а любовь хотела оставить их вместе – неважно где. Три эти желания, как в басне Крылова, рвались в разные стороны и не вписывались в реалии жизни. Патрик вернется осенью в Москву, Ксюша воспрянет, но что им делать с кучей препятствий позже, когда он окончит учебу и обязан будет уехать насовсем? Далекая Куба лежала между влюбленными камнем преткновения, и ни обойти было Ксюше этот карибский остров, ни объехать. Легче исключить из жизни вместе с Патриком.
Проводив его, Ксюша в тот же день купила треску и приготовила на ужин кубинский рыбный пирог: обжарила до румяной корочки шарики-орешки из легкого дрожжевого теста и, выложив их на сковороду, закрыла их тресковым филе с кольцами репчатого лука. Полила маслом… Дивный запах стряпни распространился по этажу. Андрей, верный поклонник Ксюшиных запеканок, продегустировал первым и внес рецепт в толстую записную книжку. Наверное, пирог еще вкуснее, если печь его в горячем пепле, завернув в фольгу. Андрей собрался в Пермь с ребятами из группы Юрия. Оттуда они пешим ходом доберутся до таежной реки, поживут в палатках, будут ночами петь у костра песни Визбора, а днем – фотографировать скалы и удить рыбу…
Малярщицам жарко, и Тося сняла рубашку. На ней закатанные до колен трико и белый сатиновый лифчик, потемневший в подмышках от пота. Теть-Рита ворчит:
– Опять баню устроила. Сейчас прораб придет…
– Он на меня не смотрит.
Это правда. Прораб Дмитриев, суровый мужчина с вопросительными бровями домиком, вчера всего раз покосился на Тосю. Заметил, что ходит полураздетая, и больше не глянул из принципа или по другой причине.
Если честно, едва Дмитриев явится, не спускает глаз с Изы, словно давно что-то у нее спросил и терпеливо ждет ответа. Хорошо хоть редко приходит. Некогда прорабу на стройке.
Тося взяла кисть и нарисовала пронзенное стрелой сердце на кухонной стене.
– Зачем краску изводишь? – огорчилась Светлана Евгеньевна.
– А чего ее жалеть, не моя же и не ваша. Все равно красить.
Краска была красивая, нежно-голубая. Новоселам должна понравиться кухня цвета неба. Изе бы понравилась, будь это ее квартира.
– Теть-Рита, а несемейным людям когда-нибудь станут давать квартиры?
– Станут, – заверила бригадирша. – Да и ты в старых девах не засидишься.
– Закрутишь с нашим прорабом и не засидишься, – игриво подмигнула Тося.
– Зачем вы так, – покраснела Иза, – Дмитриев ведь женатый.
– Жена – не стена! – развеселилась Тося. – А ты, главное, не теряйся, хватай жизнь, пока горячо!
Теть-Рита сердито передразнила:
– «Хватай жизнь!» Не слушай ее, Иза. Ты молоденькая, успеешь встретить единственного, с кем рай где угодно – в отдельной квартире, в коммуналке, в шалаше…
– Не всем везет. – Тосины шалые глаза сверкнули тоской и обидой. – Мне вот не повезло.
– И ты молодая, еще найдешь, – посочувствовала Светлана Евгеньевна.
– Да нет уже. Кто с ребенком возьмет? Обманул он меня, молодую, а самому полтинник почти…
– Так много! – вырвалось у Изы.
Светлана Евгеньевна наставительно сказала:
– Один ученый открыл, что любви все возрасты покорны.
– Алименты содрать не могу, сбежал, стрекозел! – разбушевалась Тося, и бригадирша сделала ей замечание:
– Не выражайся при студентках.
– Стрекозел – он такой и есть! – вскрикнула Тося с надсадой. – Нечего прикрывать подлеца обходными словами!
– Мужики всякие бывают, – согласилась, вздохнув, теть-Рита.
Тося сразу увяла, глаза погасли, и бедовое лицо, горестно сморщившись, стало некрасивым.
– Вы, девчонки, чести ронять не торопитесь. Учитесь на чужих ошибках.
…Помнится, на одном из стихийных «домашних» праздников в детдомовской комнате Изочка не поняла, почему девчонки-соседки обвинили семнадцатилетнюю Галю в «нечестности». Кого обманула правдивая, ласковая Галя? Потом Полина объяснила, что это такое – девичья честность, то есть честь, и растолковала Изочке значение слова «любиться» в худшем варианте, пакостными словами, которые хулиганы украдкой пишут на стенах заборов и туалетов. Изочка без того долго не в силах была избавиться от видения на Зеленом лугу: двое, слитые в одно, снились ей по ночам, тонко стонала от неведомого счастья горлинка… И сейчас пришла на ум непристойная мысль – случалось ли «такое» у Ксюши с Патриком?
