– И-золь-да Хаи-мовна Гот-либ. Странное сочетание.
– Мне оно не кажется странным.
– Гм-м-м… Вы – дочь спецпереселенцев?
Иза в замешательстве уставилась в окно. Он уже спрашивал ее об этом при поступлении в институт.
– Да.
– Родители живы?
– Нет. – В переносье защипало от подкативших слез. – Там же написано, что я воспитывалась в детдоме.
– Искренне вам сочувствую, – скорбно вздохнул Борис Владимирович. – Детям иногда приходится платить за ошибки родителей… И тем более, Изольда Хаимовна, тем более мне необходимо побеседовать с вами.
В окне сквозь подсиненное сумерками стекло проступили мамины понятливые глаза. «…Мы с папой не виноваты перед теми, кто сделал нас несвободными. Мы никого не обманывали, не предавали и ни к кому не испытывали вражды. Ты мне веришь?» В маленьком сальто памяти мелькнула белая крысья голова, отсвечивающие красным глазки и оскал острозубой пасти…
Старшекурсники откуда-то вызнали, что раньше Блохин работал в КГБ. Почему его перевели в институт, история умалчивала. Наверное, человека со специфическим опытом работы сочли полезным в учебном заведении, где вызревает будущее коммунистической идеологии и культуры.
– Наша организация несет большую ответственность за морально-политический облик каждого студента. Поэтому я обязан предупредить вас, Изольда: как дочери переселенцев, вам надо быть осторожнее в дружбе с некоторыми людьми.
Борис Владимирович повременил и продолжил, не называя имен:
– Кое-кто из ваших товарищей заблуждается. Интересуется вещами, которые противоречат званию комсомольца… Не находите?
Он посмотрел выжидающе. Складки, пролегшие от носа к углам его скользких губ, подобрались, подбородок выступил вперед. С таким лицом стоят на остановке в ожидании запаздывающего автобуса. Красноречивая мимика почему-то не сообщила выразительности голосу.
– Много сил потратили советские воспитатели, чтобы вырастить вас достойным членом нашего общества. С далекого Севера сюда приехала хорошая, честная девушка. Так по крайней мере мы полагали вначале. Однако порядочность ваша оказалась неглубокой, а характер – ветреным и неустойчивым. Вы легко поддались пагубным влияниям и не заметили, как изменились под их воздействием. Ошибочность вашего выбора становится несомненной. Тяжело смотреть на то, во что вы превращаетесь, может быть, сами того не желая.
– Во что я превращаюсь?
– В особу, чье формалистское отношение к общественным мнениям начинает меня удивлять. Я хочу вам добра, а вы держите какую-то упрямую дистанцию, будто я вам… м-м-м… враг. Не хотите поговорить со мной… – Борис Владимирович пожевал губами, подыскивая нужные слова, – …о причинах ваших нездоровых на сегодняшний день мировоззрений… О своих так называемых друзьях.
– Так называемых?
– Да. По нашим наблюдениям, вы принимаете за настоящую дружбу поверхностное приятельство с людьми, которые используют вас в своих интересах, либо собираются это сделать. Вам известно, например, что Андрей Гусев посещает церковные службы?
– Нет…
– Вы знаете, какие намерения связывает Ксения Степанцова со студентом Московского госуниверситета Патриком Кэролайном?
– Не знаю.
Борис Владимирович сокрушенно покачал головой:
– Вот видите. Выходит, они кое-что от вас скрывают. Тем не менее подрывная работа в вашем отношении ведется ими успешно. «Друзья» без труда увлекли вас джазом.
– Что в этом плохого?
– Ну-ну, не стройте из себя невинную овечку. Эта музыка чужда восприятию советских людей и считается уродливым явлением эстрады во многих странах. Очень жаль, что сын уважаемого кубинского революционера, коммуниста, поклоняется джазу, но в их стране другая культура, совершенно не сравнимая с нашей. К тому же Кэролайн – студент не нашего вуза. А как понять комсомолку Ксению Степанцову? Отчего, скажите мне, ее нежданно-негаданно обуяла тяга к концертному пению джазовых импровизаций? Что привело к иностранной музыке простую деревенскую девушку – праздное любопытство, обычное легкомыслие? Или Степанцова вовсе не так проста и преследует неведомую нам тайную цель?
Парторг забыл, что несколько месяцев назад сам с удовольствием слушал и хвалил чуждую музыку. Уставился на Изу с яростным упреком, будто обвиняя ее в пособничестве государственной измене. Ненависть еще сильнее выбелила дымчатые глаза, жилы на курьей шее взбухли от натуги сдержанного гнева.
– Неужели вас ни разу не потревожила мысль о подозрительности поведения подруги? Между прочим, не столь дальние родственники Ксении сбежали от правосудия советской власти. Живут и здравствуют за рубежом. Она рассказывала вам об этом?
– Родственники Ксюши уехали туда давно, до революции…
– Действительно, сектанты Степанцовы имели разногласия еще с дореволюционной законностью. Значит, Ксения ими гордится?
– Нет, нет, она не… говорила, – забормотала Иза в ужасе.
– А вы? – голос ее мучителя внезапно пресекся и завибрировал. – Тоже мечтаете жить за границей? Спите и видите себя в объятиях какого-нибудь дельца, креза, финансового воротилы? Он вас целует, трогает вас, вам это приятно…
Борис Владимирович прижал ладони к багровеющим щекам: левую задергал нервный тик. Угол рта задрался, обнажив сбоку сталь фиксы и потемневшую десну, в крыльях раздутых ноздрей резко проявилась едва подавляемая злоба.
Иза не смотрела в льдистые глаза. Они принадлежали хищнику.
– Вы! Вы! – Блохин привстал, крича и прыская слюной. – Та, кого я считал непорочной, как дитя! Вы без стыда целуетесь с мальчишками прямо на улице, при всех, на ходу! Что вы со мной делаете, Сулами… Изольда?!
Повеяло свиным душком парторговского пота. Близкий то ли к обмороку, то ли к апоплексическому удару, Борис Владимирович до полусмерти перепугал собеседницу. Почудилось, сейчас ринется, начнет рвать, кусать, душить… Иза инстинктивно откинулась к спинке стула, прикрыла локтем лицо.
Движение девушки, вызванное его припадком, отрезвило взопревшего от разноречивых чувств Блохина.
– Простите, – сдавленно выдохнул он и рухнул в кресло.
Сумасшедший? Иза готова была поверить. С первого дня встречи Борис Владимирович следил за ней с маниакальной настойчивостью, а сегодня выяснилось, что он держит под колпаком и ее окружение. Иза чувствовала свою беззащитность и слабость, как если бы парторг оказался упырем из рассказа Алексея Константиновича Толстого и пил из нее кровь.
В воздухе медленно рассеивались свинячий дух, выброс звериного тока и адреналин. Багровость сходила со щек хозяина кабинета, носовые складки устало обтекли края вспухших губ. Борис Владимирович пришел в себя.
– Сложно сохранять благодушие, когда сознательные комсомольцы портятся на глазах, – прежним черствым голосом объяснил он свое поведение, сосредоточенно перекладывая на столе стопки бумаг. – Не смею вас больше задерживать. Но предупреждаю: если кто-нибудь попытается вовлечь вас в антинародную деятельность, в чем бы она ни выражалась, вы обязаны незамедлительно сообщить об этом мне. Политическое состояние студентов факультета кульпросветработы должно быть идеальным. Если же вы примете позицию невмешательства и предпочтете соглашаться с вредоносной пропагандой, ваша дальнейшая учеба в этом институте будет поставлена под сомнение.
Иза молча встала и повернулась к двери. Холодный взгляд буравил ей спину.
– До свидания, Изольда. Надеюсь, вы понимаете, что наш разговор был конфиденциальным.
Буйный приступ Бориса Владимировича, странные его слова вызвали в Изе расплывчатое ощущение разлитой кругом угрозы. Так было в детстве, когда Изочке впервые открылась причина маминой обособленности, напоминающей надменность. Теперь все чаще мерещилось, что воздух заряжен нечеловеческим током парторга. Иза задыхалась в этом воздухе, как Лариса в образцовом городе, окутанном колючей проволокой.
В голове бурлила смесь обиды, страха, безответных вопросов – точно уксуса капнули в ложку соды. Появилась привычка настороженно осматриваться на людях – Иза чувствовала присутствие Блохина, еще не видя его. Пронзительные глаза действовали на нее магнетически. Как-то раз она наткнулась на них, обернувшись к гардеробному зеркалу. Борис Владимирович усмехнулся и там, в отражении, приподнял в знак приветствия шляпу.
Иза закрыла глаза: «Меня здесь нет. Не вижу, не слышу». Этому приему самоуспокоения научил маленькую Изочку дядя Паша. Наверное, ему была знакома слепая «позиция невмешательства».
Глава 13
Дамба
У каждого человека есть мысли ни с кем не делимые. Нормальные люди обычно раскрывают свои секреты из потребности в понимании, оправдании или жалости. Ларису секреты распирали независимо ни от чего, без оглядки на будущее, и прорывались стихийно, неукротимо, как воды из сломленной дамбы. Пароксизмы болтливости возникали независимо от места и часов действия, требуя немедленного освобождения. Очередной словесный рецидив нашел на нее во время общекурсовой лекции по научному атеизму. Лариса обреченно покрутила головой в поисках потенциального слушателя. В актовом зале, где проводилась лекция, ступенью ниже сидела Ниночка и прилежно конспектировала речь преподавателя. Боязнь вылететь из института и, как следствие, крушение планов, связанных с Гусевым, привели-таки несознательную Ниночку к смирению и учебе.
