молча, оценивая ситуацию. Потом протянул руку и, взяв барсетку, заметил:
– Тяжелый предмет.
И уточнил:
– Из чистого золота?
– Из чистого, – утвердительно кивнул Суворин.
– Откуда? – спросил Макарыч, не торопясь раскрывать барсетку.
– Это – клад, Георгий Макарыч, – шепотом пояснил Панкрат. – Его нашел я и двое студентов, которых потом из-за этого убили.
– Так сдай его в музей от греха подальше, – посоветовал Макарыч, тем не менее раскрывая барсетку и с любопытством разглядывая медальон.
– Страшная какая баба, – заметил он, раскрыв его. – Это ж надо было такое страхотье в золото и изумруды упрятать.
– А видишь там маленькую капсулу? – спросил Панкрат и объяснил: – Это кровь ее. Так что вещь эта не просто ценная. Она представляет огромный научный и исторический интерес.
– Ну какой тут может быть интерес? – возмутился Макарыч. – Уж очень она страшна для клонирования. Я бы воздержался.
– Дело не в клонировании, – рассмеялся Панкрат. – По крови многое узнать можно. Родственников богатых, например, отыскать. Или просто заинтересованных людей. Вещь-то историческая. Да, в общем-то, я и собирался ее отдать в музей и положенное вознаграждение вложить в церковь, которую мы с этими парнями строили. Да не успел. Убили их, – помрачнел Суворин и надолго замолчал.
Георгий Макарыч тоже несколько минут сидел молча. Потом спохватился и приказал:
– Ешь давай. Парней твоих мы сейчас все равно не воскресим, а дело, обещаю, обмозгуем.
Он вложил медальон в барсетку и, положив ее на край стола, придвинул к себе тарелку с кулешом.
Ужин прошел в полном молчании. Но это была не та ситуация, когда собравшимся не о чем было разговаривать. Просто каждый думал о своем. Панкрат вспоминал, как они с Макарычем племянника его, Димку Волкова, освобождали из плена. А Георгий Макарыч думал о том, какой неугомонный этот Суворин и что до всего-то ему дело.
«Нет чтоб отдать этот медальон с ужасной бабищей в музей от греха подальше, – рассуждал он. – Ан нет! Будет теперь «землю рыть», пока со всеми неправыми не разберется».
– Это что ж, медальон вроде как приманка? – спросил он, убирая со стола грязную посуду.
– Вроде как, – согласился Суворин. – Да и слишком уж он кровавый, чтобы в музее за стеклом храниться. Не стоит женщина, изображенная на нем, такой памяти. Даже после смерти за ней кровавый след тянется.
И тут он рассказал Георгию Макарычу все, что знал о любовнице французского генерала Фуше.
– А помнишь, Георгий Макарыч, как мы с тобой в орешнике в засаде сидели и условились открыть огонь, когда ты жабой прокричишь? Так я тогда так и не понял, – засмеялся он, – по чьему сигналу палить начал.
– В том-то и дело, что жаба настоящая орать стала, – с серьезным видом ответил Макарыч. – Так что не вдвоем мы с тобой Димку моего из плена вызволили, а втроем. Я, ты и жаба. Вот такой у нас секрет.
– А «калашников» и сейчас при тебе? – улыбнулся Панкрат, вспомнив, как Макарыч «завалил» вертолет, на котором должны были увезти его племянника. Картина была впечатляющей. Особенно когда хвост развалился на части.
Он достал пачку сигарет и протянул Макарычу.
– Статья 222 часть первая. «Незаконное приобретение и хранение оружия», – отрапортовал тот, закуривая.
Панкрат тоже закурил.
– Понимаешь, Макарыч, – произнес он, выпуская облако голубоватого дыма, – не могу я спать. Глаза закрою и вижу лица студентов, которых из-за этого медальона убили.
– Ав органы обращался? – задал Макарыч резонный вопрос.
– Вот органы-то на меня сейчас и наезжают, – кратко объяснил Панкрат.
– Официально?
– Какое там официально! – усмехнулся Панкрат. – Дело давно закрыли, убийство парней на труп списав.
– Дорогая, видно, безделушка.
– А я про что! – выпалил Панкрат и глубоко затянулся. – Но ты не беспокойся, Макарыч. Я сюда к тебе без следов прибыл. Пикап этот не мой. Так что все будет в порядке. Спи спокойно.
Через двадцать минут он распрощался с Макарычем и, прежде чем сесть в машину, посмотрел по сторонам. Деревья, в основном вековые сосны и ели, поднимаясь к югу на холм, полностью закрывали хутор. Деревни отсюда не было видно. А там, где деревья расступались, была неширокая, но хорошо утрамбованная дорога. По ней и поехал пикап в обратном направлении.
К тому времени, когда Суворин добрался до шоссе, он совершенно расхотел спать. Было такое чувство, что медальон, который он оставил у Макарыча, все это время тяготил его. Теперь, избавившись от него, Панкрат почувствовал некоторую легкость и даже оптимизм. Он вдруг заметил, что деревья, стоявшие по краям дороги, все еще, несмотря на уходящее лето, ярко зеленели, а небо было светлым и чистым и таким высоким, каким оно бывало только в середине лета.
Проехав правый поворот, Суворин свернул к придорожному кафе, чтобы выпить кофе. На маленькой стоянке не было ни одной машины. Он закрыл пикап, вошел на веранду и сел на один из плетеных стульев, стоявших вокруг круглого пластикового стола.
Через стекло чисто вымытого окна, выходящего на веранду, на него пристально смотрела девушка лет двадцати. Панкрат, решив, что это официантка, приветственно кивнул ей головой.
Через пару минут она вышла, тихо закрыв за собой дверь. Подошла к столу и, отодвинув один из плетеных стульев, села напротив.
– Так ты не официантка? – спросил он, догадываясь, что перед ним дама, путешествующая автостопом.
– Нет, – ответила она приятным, хорошо поставленным голосом. – Я…
– Нет-нет, – возразил Суворин, не дослушав. – Не надо рассказывать, что ты сбежала из глубинки от тупых родителей и учителей. Это меня не проймет.
– А что, заметно, что я из провинции?
– Конечно, – улыбнулся он. – А что в этом удивительного, если ты действительно из провинции?
– По одежде? – спросила она.
– Я не анализировал, – отпарировал Суворин.
– Худощавый, бледный, с задумчивыми глазами, – она склонилась над столом, опершись локтями о стол и приблизила к нему лицо. – Нет, пожалуй, такие мужчины не вызывают у меня вожделения.
Она облизала губы и, резко отшатнувшись от него, села на стул.
– А что вызывают у тебя такие мужчины?
– Воспоминания.
– О
