нуждаются в управлении. Языки, например, не нуждаются в услугах полиции употребления и грамматистов - хотя в европейских языках эти самозваные защитники целостности уже давно в избытке. Одно из главных утверждений предыдущей главы состоит в том, что народные религии в этом отношении похожи на языки: они вполне могут позаботиться о себе сами. Ритуалы сохраняются сами собой, независимо от того, прилагает ли кто-то серьезные усилия для их поддержания. Мемы могут приобретать новые трюки.
адаптации, которые могли бы помочь им обеспечить долголетие своих родов, независимо от того, ценил ли их кто-либо. Таким образом, вопрос о том, приносили ли народные религии когда-либо явную пользу людям - являются ли составляющие их мемы мутуалистическими, а не комменсалами или паразитами, - можно пока оставить без ответа. Польза от народных религий может показаться очевидной - но мы должны напомнить себе, что польза для генетической пригодности человека - это не то же самое, что польза для его счастья или благосостояния.
Счастье может и не сделать нас более плодовитыми, а это главное для генов.
Даже к языку следует относиться настолько нейтрально, насколько это возможно. Возможно, язык - это просто дурная привычка, которая распространилась! Как такое может быть? Вот, например: Как только язык стал модной привычкой среди наших предков, те, кто не успел быстро освоить язык, оказались практически вне брачной игры.
Общайтесь или оставайтесь бездетными. (Это теория полового отбора языка: болтливость как павлиний хвост для Homo sapiens. Согласно этой теории, возможно, если бы ни у кого из нас не было языка, мы все были бы лучше в плане потомства, но как только дорогостоящее препятствие в виде языка появилось у самок, самцы без него, как правило, умирали без потомства, поэтому они не могли позволить себе не сделать инвестиции, как бы это ни усложняло их жизнь). В отличие от хвостовых перьев, которые приходится отращивать с тем оборудованием, которым вас наделили родители, языки распространяются горизонтально или культурно, поэтому мы должны рассматривать их как участников драмы, с их собственными перспективами воспроизводства. Согласно этой теории, причина, по которой мы любим говорить, подобна той, по которой мыши, зараженные Toxoplasma gondii, любят дразнить кошек: языки поработили наши бедные мозги и сделали нас охотными соучастниками их собственного распространения!
Это надуманная гипотеза, поскольку вклад языка в генетическую пригодность слишком очевиден. Нас уже более шести миллиардов, мы заполонили планету и монополизировали ее ресурсы, в то время как наши ближайшие родственники - безъязыкие бонобо, шимпанзе, орангутанги и гориллы - находятся под угрозой вымирания. Если отбросить гипотезы о том, что секретом нашего успеха является способность к бегу или безволосость, мы можем быть вполне уверены, что мемы языка были мутуалистами, повышающими приспособленность, а не паразитами. Тем не менее, выдвижение гипотезы напоминает нам, что генетическая эволюция не способствует счастью или благополучию напрямую; она заботится лишь о количестве наших потомков, которые выживают, чтобы произвести на свет внуков и так далее. Народная религия вполне могла сыграть важную роль в 158 Снятие заклятия
размножения Homo sapiens, но пока мы этого не знаем. Тот факт, что, насколько нам известно, все человеческие популяции имели ту или иную версию этого заболевания, не доказывает этого. Во всех известных человеческих популяциях была и обычная простуда, которая, насколько нам известно, не является мутуалистом.
Как долго народная религия могла существовать у наших предков, прежде чем она начала трансформироваться? Мы можем получить некоторое представление об этом, взглянув на другие виды. Очевидно, что птицам не нужно понимать принципы аэродинамики, которые диктуют форму их крыльев. Менее очевидно, но все же верно, что птицы могут быть непонятливыми участниками таких сложных ритуалов, как леки - места брачных встреч, которые иногда называют "ночными клубами природы", где самки местной популяции вида собираются, чтобы понаблюдать за соревновательными выступлениями самцов, которые демонстрируют свои возможности. Смысл леков, которые также встречаются у некоторых млекопитающих, рыб и даже насекомых, очевиден: леки окупаются как эффективный метод подбора пары при определенных условиях.
Но животным, которые участвуют в леках, не нужно понимать, почему они делают то, что делают. Самцы демонстрируют себя и выставляют напоказ, а самки внимают им и позволяют делать свой выбор, руководствуясь "велениями сердца", которые, сами того не ведая, формировались в ходе естественного отбора на протяжении многих поколений.
Может ли наша склонность к участию в религиозных ритуалах иметь аналогичное объяснение? Тот факт, что наши ритуалы передаются через культуру, а не через гены, вовсе не исключает такой перспективы. Мы знаем, что специфические языки передаются через культуру, а не через гены, но существует также генетическая эволюция, которая настроила наш мозг на все более искусное приобретение и использование языка.3 Наш мозг эволюционировал, чтобы стать более эффективным обработчиком слов, и, возможно, он также эволюционировал, чтобы стать более эффективным исполнителем передаваемых через культуру привычек народных религий. Мы уже видели, как гипнотизируемость могла стать тем талантом, для которого был сформирован центр Whatsis, представленный в главе 3. Чувствительность к ритуалам (и музыке) может быть частью этого пакета. Нет никаких оснований полагать, что животные имеют представление о том, почему они делают то, что делают инстинктивно, и люди не являются исключением; глубинные цели наших "инстинктов" редко бывают нам понятны. Отличие нас от других видов заключается в том, что мы - единственный вид, которому небезразлично это незнание! В отличие от других видов, мы испытываем общую потребность в понимании, поэтому, даже если никто не должен был понимать или задумывать какие-либо новшества в дизайне, которые создали народные религии, мы должны признать, что люди, будучи по природе любопытными и рефлексивными, и имея язык, на котором можно сформулировать и переформулировать свои удивления, скорее всего - в отличие от птиц - спросили бы себя, в чем смысл этих ритуалов. Но не все. По-видимому, у некоторых людей любопытство не очень сильно. Судя по разнообразию, которое мы наблюдаем сегодня вокруг, можно с уверенностью сказать, что лишь у небольшого меньшинства наших предков было время или склонность задаваться вопросом о том, чем они занимались со своими сородичами и соседями.
Наши предки-охотники-собиратели во времена палеолита, возможно, жили относительно легко, с изобилием пищи и свободного времени (Sahlins, 1972), по сравнению с тяжелым трудом, который потребовался, чтобы заработать на жизнь, когда более десяти тысяч лет назад было изобретено сельское хозяйство, и население стало расти взрывообразно. С начала неолита и до самого последнего времени на шкале биологического времени - последние двести поколений - жизнь почти всех наших предков была,
