Энн, в бессознательном стремлении помучить Октавиуса, приближается к ступеням.
Энн. Что же вы не пошли с ними, Тави?
Октавиус (глаза его сразу подернулись слезами). Вы раните мое сердце, Энн, требуя, чтобы я ушел. (Сходит вниз, на лужайку, чтобы спрятать от нее свое лицо.)
Она с ласковой улыбкой следует за ним.
Энн. Бедный Риккк-Тикки-Тави! Бедное сердце!
Октавиус. Оно принадлежит вам, Энн. Простите меня, но я должен высказаться. Я люблю вас. Вы знаете, что я люблю вас.
Энн. Все это напрасно, Тави. Вы ведь знаете, что мама твердо решила выдать меня замуж за Джека.
Октавиус (остолбенев). За Джека?!
Энн. Трудно поверить, не правда ли?
Октавиус (с нарастающей обидой). Так, значит, все это время Джек меня дурачил? Значит, он меня потому отговаривал жениться на вас, что сам хотел стать вашим мужем?
Энн (испугавшись). Нет, нет! И не вздумайте затевать с ним разговор. Он еще решит, что это я вам сказала. Джек, я уверена, сам не разбирается в своих чувствах. Но из завещания моего отца ясно: он хотел, чтобы я вышла за Джека. И мама ни о чем другом слышать не хочет.
Октавиус. Но нельзя же вечно приносить себя в жертву желаниям родителей!
Энн. Отец любил меня. Мама тоже меня любит. Для меня же лучше, если я буду следовать их желаниям, а не своим эгоистическим прихотям.
Октавиус. О Энн! Бы — и эгоизм! Но поверьте мне — хоть я и не могу быть беспристрастным в этом деле, — есть еще другая сторона вопроса. Зачем вам обманывать Джека и выходить за него, если вы его не любите? Зачем вам губить мое счастье и свое собственное, если вы можете когда-нибудь полюбить меня?
Энн (глядит на него с оттенком жалости). Тави, милый мой, вы очень славный, очень хороший мальчик.
Октавиус (печально). И это все?
Энн (лукаво, несмотря на жалость). Это очень много, уверяю вас. Ведь вы готовы всю жизнь боготворить землю, по которой я ступаю, правда?
Октавиус. Правда. Это звучит смешно, но я не преувеличиваю. Это так, и это всегда так будет.
Энн. «Всегда» — большой срок, Тави. Вот видите, я же должна показать себя достойной такого обожествления! А если бы я вышла за вас замуж, вряд ли мне бы это удалось. Зато если я выйду за Джека, вам никогда не придется испытать разочарование, — во всяком случае, пока я не состарюсь.
Октавиус. Я тоже состарюсь, Энн. Но даже в восемьдесят лет один седой волос любимой мною женщины сильнее заставит меня трепетать, чем самые толстые золотые косы самой прекрасной юной головки.
Энн (почти растроганно). Вот это поэзия, Тави, истинная поэзия! Ваши слова вызывают у меня странное чувство: будто я слышу отзвук каких-то прежних существований. Разве это не лучшее доказательство бессмертия нашей души?
Октавиус. Но вы верите мне, что это правда?
Энн. Для того, чтоб это стало правдой, Тави, вам надо не только любить меня, но и потерять.
Октавиус. О! (Быстро садится на стул у садового стола и закрывает лицо руками.)
Энн (убежденно). Тави! Ни за что на свете я не хотела бы разрушать ваши иллюзии. Я не могу ни взять вас, ни отпустить. Но я знаю, что для вас будет самое подходящее. Вы должны сохранить верность мне и остаться сентиментальным старым холостяком.
Октавиус (в отчаянии). Я убью себя, Энн.
Энн. О нет, этого вы не сделаете, вы слишком добры. Вам совсем не плохо будет житься. Вы будете любезничать с женщинами, станете регулярно посещать оперу. Разбитое сердце — очень приятная болезнь для лондонца, если он имеет приличный годовой доход.
Октавиус (значительно поостыв, но думая, что к нему просто вернулось самообладание). Я знаю, Энн, вы хотите мне добра. Джек внушил вам, что цинизм лучшее для меня лекарство. (Встает, полный сдержанного достоинства.)
Энн (лукаво наблюдает за ним). Вот видите, вы уже начинаете разочаровываться во мне. Этого я и боялась.
Октавиус. Джека вы не боитесь разочаровать.
Энн (в экстазе злорадства, освещающем ее лицо, говорит шепотом). Я просто не могу: он мной ничуть не очарован. Джеку я готовлю сюрприз. Рассеять отрицательное впечатление гораздо легче, чем оправдать репутацию идеала. Ах, когда-нибудь я пленю Джека!
Октавиус (возвращаясь в стадию тихого отчаяния и начиная бессознательно испытывать удовольствие от мысли, что сердце его разбито и положение безнадежно). Я в этом не сомневаюсь. Вы всегда будете пленять его. А он — глупец! — думает, что вы его сделаете несчастным.
Энн. Да. Пока что в этом вся сложность.
Октавиус (самоотверженно). Хотите, я скажу ему, что вы его любите?
Энн (поспешно). Ой, нет! Он сейчас же опять сбежит.
Октавиус (шокированный). Вы хотите выйти за человека замуж против его желания?
Энн. Какой вы все-таки чудак, Тави! Если женщина твердо решила добиться мужчины, при чем тут его желание? (Шаловливо смеется.) Я вижу, вы шокированы. Но вы, по-моему, уже начинаете радоваться, что сами избегли опасности.
Октавиус (потрясенный). Радоваться! (С упреком.) И это вы мне говорите!
Энн. Но если бы в самом деле это было так тяжело для вас, разве вы стали бы искать новой пытки?
Октавиус. А разве я ищу?
Энн. Ведь вы же вызвались сказать Джеку, что я его люблю. Это, конечно, жертва, но, как видно, она дает вам некоторое удовлетворение. Может быть потому, что вы поэт? Вы точно соловей, который прижимается к шипу розы, чтоб лучше петь.
Октавиус. Все это гораздо проще. Я люблю вас и хочу, чтоб вы были счастливы. Вы меня не любите — значит, сам я не могу дать вам счастья; но я могу помочь вашему счастью с другим.
Энн. Да, казалось бы, это просто. Но когда мы что-нибудь делаем, мы едва ли знаем — почему. В сущности, самое простое — это прямо подойти и схватить то, чего хочется. Я, должно быть, не люблю вас, Тави, но иногда у меня является желание как-нибудь сделать из вас мужчину. Вы ничего не смыслите в женщинах.
Октавиус (почти холодно). Предпочитаю не меняться в этом отношении.
Энн. Тогда вам нужно держаться от них подальше и только мечтать о них. Ни за что на свете я бы не согласилась быть вашей женой.
Октавиус. Мне не на что надеяться, Энн, и я примирюсь со своей судьбой. Но вы, вероятно, не представляете себе, как это больно.
Энн. У вас такое мягкое сердце! Просто удивительно, до чего вы с Вайолет непохожи. Вайолет тверда, как камень.
Октавиус. Ах, нет! Я уверен, что в душе Вайолет настоящая женщина.
Энн (нетерпеливо). Почему вы так говорите? Разве если женщина рассудительна, трезва и практична — значит, она не настоящая женщина? Вы бы предпочли, чтоб Вайолет была дурочкой или чем-нибудь еще хуже, вроде меня?
Октавиус. Еще хуже… вроде вас? Что вы хотите сказать, Энн?
Энн. Ах господи, не ловите меня на слове. Но я очень уважаю Вайолет. Она всегда умеет поставить на своем.
Октавиус (со вздохом). И вы тоже.
Энн. Правда, но ей это как-то проще удается, не приходится никого обольщать.
Октавиус (с чисто братским равнодушием). Вайолет было бы трудно обольстить кого-нибудь. Хотя она хорошенькая.
Энн. Ничуть не трудно; стоит ей только захотеть.
Октавиус. Но какая же порядочная женщина станет сознательно играть на инстинктах мужчины?
Энн (воздевая руки к небу). О Тави, Тави! Рикки-Тикки-Тави! Да поможет бог женщине, которая станет вашей женой.
Октавиус (при звуке знакомого прозвища страсть его оживает). О зачем, зачем, зачем вы так говорите? Не мучайте меня! Я вас не понимаю.
Энн. Вдруг это будет лгунья, кокетка, завлекающая мужчин?
Октавиус. Неужели вы считаете меня способным жениться на такой женщине, после того что я знал и любил вас?
Энн. Гм!.. Во всяком случае, имей эта женщина голову на плечах, она этого не допустит. Ну ладно. Сейчас мне некогда больше разговаривать. Скажите, что вы меня простили, и вопрос будет исчерпан.
Октавиус. Мне не за что вас прощать, и вопрос уже исчерпан. А если не исчерпаны мои страдания, вы по крайней мере не увидите, как кровоточит рана.
