– Кем стану? – спрашивает она. Она думает о чем-то другом и потому спрашивает машинально, а не помогая ему.
– Моей женой?
Она вздрагивает, услышав его слова; она тронута его мужеством и искренностью, но понимает, что должна причинить ему боль.
А как это сделать, чтобы ему было легче? Может, самый прямой ответ – самый лучший. Думая так, она отвечает:
– Джордж, это невозможно. Смотрите!
Она протягивает руку, сверкающую драгоценностями.
– На что смотреть? – спрашивает он, не понимая.
– На это кольцо. – Она указывает на несколько бриллиантов на безымянном пальце, добавляя при этом: – Я обручена.
– О Боже! – восклицает он почти со стоном. –Это правда?
– Да.
На какое-то время наступает молчание; ее ответ не рассердил его, а глубоко опечалил.
С отчаянным усилием он берет себя в руки и наконец отвечает:
– Дорогая Гвен! Если я по-прежнему могу называть вас так… вы всегда будете для меня такой… я буду теперь вечно жить во тьме, в ожидании смерти – да, стремясь к ней!
Отчаяние имеет свою поэзию, как и любовь; оно часто превосходит любовь в красноречии; и Джордж Шенстон удивил Гвен и заставил ее почувствовать боль. Она не знает, что ответить, и радуется, когда оркестр заиграл новую кадриль – лансье (Старинная форма кадрили. – Прим. перев.).
По-прежнему партнеры – на танец, но не на жизнь, они возвращаются в гостиную и присоединяются к танцующим; и Шенстон проходит через фигуры кадрили с печальным сердцем и вздохами.
Она тоже опечатлена и даже возмущена, видя капитана Райкрофта визави с мисс Пауэлл; на лице у него довольное, спокойное и почти циничное выражение; а ее лицо сияет торжеством!
В этот момент крайнего несчастья, предельной боли от ревности, повтори Джордж Шенстон свое предложение, она могла бы сорвать кольцо обручения с пальца и ответить:
– Согласна!
Но этого не произошло, как ни сложились обстоятельства. В гороскопе жизни Гвен ждут еще более тяжелые страницы.
Глава двадцать девятая
Ревнив, как тигр
Сейчас чуть позже двух ночи, и бал заканчивается. Не очень поздно, но многие живут далеко и им придется еще долго ехать по дорогам в холмах.
По обычаю танцы завершаются галопом. Музыканты, спрятав инструменты в чехлы, уходят из зала; вскоре зал совершенно пустеет, лишь двое слуг гасят в нем лампы, поглядывая, не обронил ли кто из гостей ленту или другое украшение.
Гости джентльмены дольше задерживаются в столовой за кларетом и шампанским; а в прихожей стоит шум, и на лестнице поток леди, в плащах и капюшонах, спускающихся к выходу.
Вскоре толпа редеет, гости усаживаются в поджидающие экипажи и разъезжаются.
Среди них и сквайр Пауэлл; и капитан Райкрофт, не без внимания многих, провожает девушку, с которой так часто танцевал, до самых дверей.
После обычных церемоний прощания он остается на крыльце. Это большой портик, с коринфскими колоннами, и капитан стоит в тени одной из таких колонн. На лице у него еще более глубокая тень, а в сердце тьма, какой он никогда в жизни не испытывал. Он чувствует, что погубил себя, но не испытывает ни сожаления, ни раскаяния. Напротив, в груди его кипит гнев. И он считает этот гнев оправданным. Вот женщина – не мисс Пауэлл, а Гвен Винн, – женщина, которой он отдал сердце и в ответ получил ее признание; и не только признание в любви; он сделал ей предложение, и она приняла его; он сам одел ей на палец кольцо; и теперь, после всего этого, она откровенно, в его присутствии, флиртует!
Не в первый раз замечает он флирт между нею и сыном сэра Джорджа Шенстона; правда, все это мелочи, но они заставляли его тревожиться. Однако сегодня дело обернулось серьезно и причиняет ему всепроникающую боль.
Сейчас он не думает о своем собственном поведении. Ибо к влюбленным прежде всего относится поговорка о бревне в собственном глазу. Он думает только о ее неподобающем поведении, не помня о своем. Если она просто дразнит его, кокетничает, то и это достойно осуждения. Но ему ее поведение кажется бессердечным, зловещим, чем-то гораздо хуже обмана. Флиртовать, будучи обрученной, – что же она будет делать, выйдя замуж?
Он не оскорбляет ее прямыми обвинениями. Подозрения недостойны и его и ее; он еще не вполне им поддался. Тем не менее ее поведение кажется ему непростительным и необъяснимым; но он все же хочет получить объяснение, и потому медлит, когда все остальные разъезжаются.
Но он в нерешительности. Помимо полупечального, полунегодующего выражения, на лице его также выражение неуверенности. Он колеблется, спорит с самим собой, как действовать дальше; может быть, уйти не попрощавшись? Он настолько рассержен, что готов вести себя неприлично; и если бы дело было только в вежливости, он не остался бы. Но дело не только в этом. Он считает, что имеет право знать причину.
И вот, когда он приходит к такому решению, ему предоставляется возможность. Попрощавшись с миссис Линтон, он возвращается к двери и стоит здесь со шляпой в руке, уже надев пальто. Мисс Винн тоже здесь, прощается с гостями, своими близкими друзьями, которые оставались в числе последних. Когда они уходят, он приближается к ней; она словно случайно задерживается у входа. Но это все притворство с ее стороны; на самом деле она заметила, что он задерживается, и несколько раз посматривала в его сторону, прощаясь с друзьями. И ее удивление тоже притворно, когда, отвечая на его приветствие, она говорит:
– Капитан Райкрофт! Я думала, вы уже час как уехали!
– Мне жаль, мисс Винн, что вы считаете меня способным на такую невежливость.
«Капитан Райкрофт» и «мисс Винн» вместо «Вивиана» и «Гвен»! Плохое начало, предвещающее еще более плохой конец.
Его ответ, почти исповедь, лишает ее преимущества, и она почти смущенно отвечает:
– О, конечно, нет, сэр. Но тут было так много народу, и в таком случае можно не обращать внимания на формальности.
– Верно. И, рассчитывая на это, я давно мог бы уйти, как вы и предполагали, если бы не…
– Если бы не что?
– Если бы не хотел поговорить с вами – наедине. Можно?
– О, конечно.
– Не здесь? – спросил он с намеком.
Она осмотрелась. Вокруг суетились слуги, ходили взад и вперед, из столовой выходили музыканты: там их кормили холодной дичью, ветчиной и поили остатками вина.
Приняв быстрое решение, но ничего не говоря, она спускается с крыльца; он следует за ней. Она не хочет оставаться здесь, где их все видят и многие могут услышать. У нее на руке индийская шаль – для прогулок вечером в саду; набросив ее на плечи, Гвин идет по гравийной тропинке.
Рядом проходят они в направлении садового домика, как ходили много раз раньше, хотя никогда не были в таком настроении; никогда не были так напряжены и молчаливы: ни словом не обмениваются, пока не доходят до павильона.
