амфетамины, седативные «Секонал», «Валиум», «Торазин», антидепрессант «Тофранил» и плацебо. Но конкретные ответы мы получили только после завершения серии экспериментов. Результаты меня поразили. Я не угадал ни одного средства, за исключением «Торазина». Из-за нейролептика я почувствовал усталость, думать было сложно, меня не волновало происходящее вокруг. Позднее, проходя ординатуру, я попробовал литий. Но все, что я почувствовал, – это жажда и сильное желание справить нужду.
Потрясающая эффективность психотропных препаратов заметно повлияла на основы нашей отрасли и подняла ее профессиональный статус. Мы больше не были белыми воронами среди других специалистов, ведь теперь у нас появились свои лекарства. В 1963 году в обращении к Конгрессу Джон Кеннеди признал изменения, происходящие в области охраны психического здоровья: «Новые препараты, разработанные в последние годы, позволили большинству людей, страдающих ментальными расстройствами, получить быстрое и эффективное лечение и вернуться к привычной жизни. Благодаря этому прорыву длительное или пожизненное заключение в огромных безрадостных психиатрических больницах ушло в прошлое».
Разумеется, столь кардинальные изменения затронули и психиатров.
Пионеры психофармакологии
Во время учебы в Университете Майами (штат Огайо) я представлял себя в разных направлениях медицины: хирургии, акушерстве, кардиологии, рентгенологии, неврологии и, время от времени, психиатрии. Труды Зигмунда Фрейда открыли для меня мир психики и дали возможность погрузиться в деятельность самого загадочного органа при помощи вдумчивого анализа. Но кое-что, заметно отличающееся от чтения трудов Фрейда, натолкнуло меня на мысль о том, что мозг можно познать с помощью биологии, химии и системы нейронных связей. Во время работы над книгой я обнаружил, что у нас с Бобом Спитцером похожая история профессионального развития: и я, и он в юности экспериментировали с ЛСД (диэтиламидом лизергиновой кислоты).
Если ваше взросление приходилось на 1960-е годы, то вы знаете, что употребление наркотиков для «расширения сознания» было весьма распространенным явлением. Однако мой подход был несколько иным. В 1968 году вышел психоделический мультфильм «Желтая подводная лодка», вдохновленный песнями группы Beatles, а через год состоялся фестиваль «Вудсток» в Бетеле. Именно в то время я решил попробовать психоделики. У меня не было стремления присоединиться к очередному хеппенингу[20] хиппи. Будучи человеком осторожным, к выбору наркотиков я подошел очень тщательно (обычно люди с такой внимательностью покупают машину). Тогда были распространены марихуана, амфетамины, барбитураты и галлюциногены, и я взвесил все достоинства и недостатки каждого из них. Решив, что моя цель – лучше понять мир и самого себя (задача, пожалуй, чересчур амбициозная), я прочитал несколько увлекательных книг – образцов контркультурной прозы, где подробно описывались дикие трипы, вызванные галлюциногенами. Среди них были «Многообразие религиозного опыта» Уильяма Джеймса, «Двери восприятия» Олдоса Хаксли и «Учение дона Хуана» Карлоса Кастанеды. В конце концов я нашел нужный мне наркотик – диэтиламид лизергиновой кислоты, который был королем среди психоделиков.
Я решил отправиться в трип вместе со своей девушкой Нэнси и заранее все тщательно распланировал. ЛСД поставлялся в виде марок – небольших бумажных квадратиков. Мы с Нэнси употребили примерно по 100 микрограммов и направились к кампусу. Стоял теплый весенний день. Через пятнадцать минут я почувствовал покалывание: оно началось в области живота, а потом распространилось по всему телу. Вскоре у меня изменилось зрительное, слуховое и тактильное восприятие. Трава и деревья стали ярче: их зелень показалась мне невероятно насыщенной. На руках появились чудесные узоры, напоминающие калейдоскоп. Они то приближались, то отдалялись. Мы шли мимо поля, и звуки, которые с него доносились, сливались в арпеджио.
Наконец, как я и планировал, мы добрались до церкви недалеко от кампуса, зашли внутрь и сели на скамью. Созерцание восхитительных витражей и потрясающей красоты алтаря подарили нам истинное наслаждение. До этого момента ЛСД влиял в основном на наше восприятие. Теперь же впечатления были более сильными и глубокими. Работая с пациентами, я часто обращаюсь к этому воспоминанию. Пока я рассматривал церковное убранство, на меня снизошло чувство, будто сам Господь обращается ко мне и делится тайным знанием. Целый каскад озарений прошел через мой разум, а затем и через душу. Меня поразила их глубина. В кульминационный момент голос прошептал: «И никто никогда не узнает». Казалось, что в этих словах заключена истина: никто не узнает об открытиях, которые породило сознание, ведь большинство людей не смогут войти в подобное состояние. А если и смогут, то у них не получится восстановить в памяти эти бесценные крупицы информации. Я думал, что Нэнси переживает такой же трансцендентный опыт.
«Теперь мы будем регулярно посещать церковные службы, чтобы поддерживать духовную связь!» – взглянув на нее, воскликнул я. Она с раздражением посмотрела на меня и резко ответила: «Но ты еврей!»
Уже потом мы поняли, что ЛСД подействовал на нас совершенно по-разному. Пока я блуждал по метафизическим просторам эмпирического знания, она размышляла об отношениях с отцом. Он был типичным белым англосаксонским протестантом, принадлежащим к Епископальной церкви. Его предки были среди тех, кто приплыл в Америку на корабле Mayflower. Моя девушка переживала, что скажет ее отец, если узнает, что она встречается с евреем.
Но самое сильное разочарование я испытал, когда достал свои заметки, где кратко описал собственные открытия во время трипа. Мне казалось, что после того, как действие наркотика закончится, я смогу вернуться к жемчужинам мысли и вновь прикоснуться к космической мудрости. Теперь же, пересматривая хаотичные записи, я понял, что они или до ужаса посредственные («Любовь – это главное»), или совершенно бессмысленные («Листья – это зеленые облака»). Каждый раз, слыша или читая о том, что Сас, Лэйнг и другие противники психиатрии говорили об «особом пути шизофреника», я вспоминал свой опыт и «великие мысли». Если человек считает, будто он обладает тайным знанием (неважно, из-за ментального расстройства или из-за наркотиков), то это не значит, что так и есть на самом деле.
Однако трип подарил мне открытие, за которое я благодарен и по сей день. Забытье, вызванное ЛСД, к утру рассеялось, но меня поразило то, что такое невероятно маленькое количество химического вещества (50–100 микрограммов – меньше крупицы соли) способно так сильно повлиять на мое восприятие и эмоции. Удивительно, что ЛСД так заметно изменил мыслительный процесс. Это означало, что на химию мозга могут воздействовать и другие препараты, в том числе с лечебной целью. Во времена, когда учение Фрейда все еще занимало главенствующее положение в американской психиатрии, личный опыт с психоделиками заставил меня выйти за рамки психодинамической теории и по-другому взглянуть на ментальные расстройства. Я осознал, что в извилинах мозга кроется нечто связанное с биохимией.
До появления хлорпромазина, имипрамина и лития люди с серьезными ментальными расстройствами были обречены на безрадостное существование, а их родственники
