Старуха кивнула, но Григорий знал, видел по ее мутным глазам, что она плохо слушает его и, вероятно, думает о том, о чем ей думать совершенно не следовало.
— А Славку выбросьте из головы, — велел он, подымаясь из-за стола. — Наградили меня брательником, срамотище подумать.
— Гришуня, — сказала старуха, — вы же оба-два мои сыны.
— Я с этим прохиндеем ничего общего иметь не желаю! — крикнул Григорий. — И вы меня, пожалуйста, с ним не равняйте. Я еще пока баланду в колонии не пробовал. И пробовать не собираюсь. А вашему Славке хлебать ее пять лет.
— Гришуня, — сказала старуха, — а из чего ее варят?
Он уже дошел было до двери, но, услышав вопрос матери быстро вернулся.
— Вы что, совсем сбрендили?
На пороге кухни показалась невестка.
— Ты у нее лучше спроси, — сказала Таисия, — зачем она деньги копит? По дворам ходит, побирается…
— Не ври на меня, Тая, — сказала старуха.
— Я вас в последний раз спрашиваю, — подступился к ней сын, — перестанете вы позорить меня?
— Чем же, сынок? — удивилась старуха.
Она даже попыталась погладить его по руке, которую он положил на спинку стула, но Григорий убрал руку.
— Добьетесь вы, мама, что я вас пристрою в Дом хроников. Гоже будет, да?
— По крайней мере там в байню станет ходить, — сказала Таисия. — По три недели не мывшись.
— Да отстань ты со своей байней! — рявкнул Григорий.
— Не ори, паразит!
И они начали лаяться между собой, и старуха знала, что, чем больше они грызутся, тем хуже будет потом ей.
3
Деньги она действительно копила. От Славика пришел перевод — сто рублей. Старуха сходила на станцию, узнала, сколько стоит билет в оба конца; оставалось на руки не густо.
Билет она погодила брать, решила сперва приработать маленько, да и не просто было управиться с покупками. Гришка денег для брата не даст, это она знала.
Наступили для бабки деловые ночи: спала она и так-то дыряво, а теперь сон и вовсе перестал брать ее. Лежала и все прикидывала, высчитывала, как получше, повыгодней купить. Грамоты было у нее три класса, но считать бабка умела и даже записывала цифры в тетрадку, не полагаясь на свою память.
Покупки надо было до отъезда припрятывать, она договорилась с учительницей, что будет сносить их к ней. Забирать в магазине сразу помногу старуха остерегалась, таскать большой груз ей было не под силу. Выпросила она в магазине большой картонный ящик и складывала в него пакеты. И еще дала ей учительница толстый длинный чемодан.
Приработать в поселке копейку было трудно, люди управлялись со своим хозяйством сами. Однако старуха довольствовалась такими грошами, что от ее помощи не отказывались: у кого за ребенком присмотрит, где примоет полы, кому грядки прополет. А иногда за эту работу ее только кормили — тоже было сытнее, нежели дома. Получая за свои труды полтинник, старуха думала: «Славику на полкило сахара». Когда она переводила в уме полученные деньги на продукты для сына, ей всегда казалось, что заплатили ей хорошо. Особенно любила она пересчитывать свой заработок на крупу — пшена выходило много.
Сборы в дорогу подходили к концу. Ящик и чемодан были набиты доверху. Учительница Вера Сергеевна попыталась приподнять груз с пола и охнула.
— Как же ты, бабуся, их понесешь?
— Люди подмогнут.
— Ведь тебе же ехать с пересадками?
— Не знаю, милая, на билете, должно, написано.
Оставалось сказать Гришке, что она уезжает. Старуха все откладывала этот разговор, но сын сам начал. Таисия ушла на свой молокозавод, Григорий покормил двух поросят, налил воду индюку, курам и сел на ступеньки разводить пилу — он собирался в лес заготавливать дрова.
— Привезу две машины, кубов двенадцать, — сказал он. — За неделю, мама, мы с вами распилим их. А с Таисии стребуем за это на литр. Как полагаете, мама, — даст?
Он засмеялся, взглянув на старуху. Она отвела глаза.
Отложив трехгранник, которым он направлял зубья, Григорий велел:
— Выкладывайте, чего надумали?
— Не серчай, Гриша, — сказала старуха, — надумала ехать к сыну.
— А я кто? — спросил он. И, засопев, сказал: — Назад можете не вертаться.
Старуха печально улыбнулась.
— Послухал бы, чего говоришь, — сказала она. — Ведь ты хороший, Гриша.
— Вы мне баки не забивайте! — крикнул он. — Слово даю: поедете к Славке в колонию — все, крест, нету у меня матери! Хоть судитесь со мной!
— Совсем очумевши, — сказала старуха.
На другой день она собралась и поехала. Учительница Вера Сергеевна велела двум старшеклассникам помочь старухе; они донесли ее багаж до шоссе и поставили его на обочине.
Она села на чемодан. Мимо проносились машины в город — шоссе было бойкое, ходовое, — пыль курчавилась из-под колес и повисала сухим облаком над дорогой. Бабка не скучала, не томилась, она знала, что ее подберут. Была у нее с собой бутылка воды, теплой и невкусной от солнца. Посасывая воду из горлышка, бабка свободно жила сейчас у обочины, сидя на богатстве, которое она скопила оголодавшему сыну.
Раза два шоферы грузовиков притормаживали подле нее, полагая, что с этой бабки можно содрать приличную сумму, но, рассмотрев старуху и увидев, что ничего рыночного она не везет с собой, шоферы нажимали на газ и катили дальше.
Часа через полтора остановился возле нее самосвал, пожилой шофер высунулся из окошка кабины:
— Тебе куда, мамаша?
Старуха рассказала, что надо ей в город, на станцию, а оттуда путь ее лежит далеко: поездом трое суток, и еще, сын писал, километров пятьдесят на попутке.
Шофер попался понятливый, он спросил:
— В колонию, что ли?
Она радостно закивала, шофер понравился ей. Он вышел из своего самосвала, погрузил старухину поклажу в порожний кузов, а саму старуху взял к себе в кабину.
— Ты вот что, мамаша, — сказал шофер, — ты не сиди молча: я вторые сутки не сплю, могу закемарить за баранкой. Ты пой.
Она не разобрала того, что он говорил. Тогда он крикнул:
— Глухая?
— Недослышиваю, — ответила старуха.
Не понижая голоса, шофер во второй раз пояснил:
— Можем мы с тобой разбиться к чертовой матери, если я засну за рулем. Поняла?
— Поняла, — сказала старуха.
— Твоя задача — не давай мне спать, мамаша. Ставь передо мной вопросы, а я буду отвечать.
— Тебя как зовут? — спросила старуха для начала.
— Минаев, Степан Данилович.
— Семейный?
— По второму разу.
— Разошедшись или померла жена?
— Умерла, — сказал шофер. — Замечательная была женщина… Объясни мне, мать, если можешь, почему всякая сволочь живучее хороших людей?
— Не знаю, — сказала старуха. — Не буду врать.
— Третьего дни показывали у нас в Доме культуры кино. Нашли на Кавказе столетних стариков, сняли, как они чай пьют в саду, как прытко персики с дерева обирают. А я смотрю на них и думаю: какую же вы, заразы, спокойную жизнь прожили, если дотянули до ста лет!
— Может, невестки у них хорошие, — сказала старуха. — Или зятья.
Но шофер не слушал ее.
— Это ж сколько надо близких людей похоронить за такой срок, и чтоб душа не надорвалась! Это ж надо только об себе думать, чтоб так долго жить!.. Ты прикинь, мать, цифру подлости за сто лет: чего они насмотрелись на своем веку? Вон ты оглохла совсем, и душа в тебе держится на самом кончике…
— Верно, — сказала старуха. — Сработавшись я, устала уже маненько.
— А до ста годов тебе еще дудеть лет двадцать. Выдюжишь?
— Куда мне, — сказала старуха. — И так зажилась.
— Ты с какого года?
— Не знаю, милый.
— Пенсию получаешь?
— Нету у меня пензии, — вздохнула старуха.
— А за что взяли сына?
— За драку.
— Убил кого?
— Не, — сказала старуха. — Было сотрясение мозог. Выздоровел. Ходит. Кабы не милиция, они б и так замирились.
Дорога разворачивалась плоская, однообразная, ни кустика по обочинам. Пожилому шоферу захотелось спать с новой силой. Он вел машину, высунув голову в боковое окошко, чтобы встречным ветром сдувало с лица сон.
В городе у вокзала он выгрузил старухину поклажу, снес ее на тротуар и пошел к машине, но, оглянувшись на глухую к городскому шуму бабку, совсем тощую и махонькую в толпе быстрых и уверенных людей, шофер выматерил себя громко за свою дурью жалость, воротился и занес багаж в здание вокзала к кассам.
Старуха всю дорогу, покуда сидела в машине, зажимала в кулаке трешку, выделенную для расплаты с шофером. Однако денег он с нее не взял. Только сердито спросил:
— Камней ты сюда наложила, что ли? — И пнул ногой картонный ящик. — Харчи небось?
— Продукты, — заулыбалась старуха.
— Сына-то как зовут?
— Славик.
— Сволочь твой Славик, — сказал шофер. — Ну, бывай здорова. Счастливо доехать, мамаша.
