ни старых, ни молодых…
— Тамара! Быстренько! Снять лозунг над сценой, вырезать слово «молодым», сшить и снова повесить! — приказал он куда-то за кулисы.
Они прошли в фойе. Там оказалось несколько гостей. Гриша Малинин с группой заводских футболистов шел вдоль выставленной на одной из стен галереи стахановцев и в упор разглядывал каждый портрет. Ребята вполголоса о чем-то разговаривали, и Клава услышала сказанную Гришей фразу:
— Нашей личности тут быть не полагается! Не достойны…
По тону было трудно определить, сожалеет ли он, или, наоборот, доволен тем, что его портрета нет в галерее.
За длинным столом с аккуратно разложенными книгами сидели две продавщицы и что-то читали. Буфетчицы звенели посудой, перетирая стаканы. На эстраде сверкали разложенные по стульям трубы духового оркестра. Сами музыканты собрались в сторонке вокруг своего дирижера и над чем-то весело смеялись. Тараканов присоединился к музыкантам.
Клава осталась одна. Она посмотрела на часы и стиснула пальцы: «Пятнадцать минут восьмого, а литейщиков все нет? Что случилось?»
В фойе вошел начальник пролета Халатов с женой — высокой, дородной женщиной, одетой в черное шелковое платье. Зябко кутаясь в пуховую шаль, она обвела скучающим взглядом зал и неожиданно пискливым голосом сказала:
— Ну вот, говорила же я тебе… Никого еще нет.
Халатов сердито разглаживал усы.
Клава, приветливо улыбаясь, шла им навстречу. Ей не нравился Халатов, но это были первые гости, и Клава чувствовала себя обязанной принять их хорошо, радушно.
Халатов смотрел на нее колючим взглядом и, не здороваясь, отрывисто сказал:
— Где же народ, Волнова? Вы проваливаете вечер! Не умеете — не беритесь! Тоже мне — устроители балов!
Клава от неожиданности остановилась и несколько мгновений изумленно рассматривала рассерженного Халатова. «Что с ним? Чего он-то ругается?» — думала она.
— Сейчас! — почему-то сказала она и рванулась к выходу.
Клава так резко распахнула дверь в вестибюль, что мирно беседовавшие гардеробщицы замолчали и внимательно следили за ней, пока она бежала к выходным дверям.
На крыльце было пусто. Со всех сторон Дворец обступали высокие вековые сосны, только над самым зданием виднелся уголок звездного неба. Верхушки сосен мерно качались и гудели. С крыши ветром сдувало снежную пыль, она падала на гладкий бетонный пол крыльца и уносилась куда-то в сторону.
Прямо, на склоне горы светились огни соцгорода. К нему через бор вела прямая и длинная аллея, ярко освещенная цепочкой фонарей. Аллея заканчивалась решетчатыми чугунными воротами с эмблемами завода на створках. Сколько ни смотрела Клава в сторону соцгорода, аллея оставалась пустынной, никто не появлялся.
Клава уже хотела вернуться во Дворец, но в это время за ажуром ворот мелькнули две темных фигуры. Они вышли на аллею и направились к клубу, о чем-то разговаривая. Да, это был Николай Матвеевич с начальником цеха Лукиным. Как ни зябко было, но Клава дождалась, пока они поднялись на крыльцо.
— Что это значит? Почему раздетая и на крыльце? — спросил Николай Матвеевич.
— Как же! Добрая хозяйка всегда поджидает гостей на крыльце! — засмеялся Лукин.
— Николай Матвеевич! — взволнованно заговорила Клава. — Ведь никто не возражал против вечера! Почему же никого нет?
— И по этому случаю ты стынешь на морозе?
— Вы думаете, очень приятно будет, если вечер сорвется?
— А ну, прислушайся! — сказал Николай Матвеевич.
Сквозь глухой шум бора из соцгорода донеслись звуки баянов, песни, громкий говор множества голосов. И вот в воротах показалась голова колонны — это были литейщики. Николай Матвеевич и начальник цеха Лукин зашли в общежития и настояли на том, чтобы рабочие шли во Дворец организованно, колонной, с баянами и песнями.
— Видишь, литейщики — народ организованный… — сказал Соломин. — А теперь марш в клуб!
Первыми вошли в вестибюль баянисты — Коля и Семен Кузьмич. Они часовыми встали у входа, и что есть сил играли марш. На звуки баянов тотчас же откликнулся духовой оркестр.
Клубная дверь уже не закрывалась — литейщики шли непрерывным потоком.
У окон гардероба образовалась огромная очередь, но это не портило веселого настроения, которое появилось у всех еще на пути к Дворцу, в те полчаса, когда колонна литейщиков шла по заснеженным улицам соцгорода. Каждому было приятно сознавать, что он — частица такого большого, дружного и шумного коллектива, что все вместе они делают нужную работу у себя в цехе, а теперь вот, тоже вместе, собрались отдохнуть и поразвлечься в своем Дворце культуры.
Николай Матвеевич, потирая озябшие руки, ходил среди раздевающихся рабочих, разговаривал то с одной, то с другой группой. Без халата и военного кителя, в темносинем костюме, он теперь казался помолодевшим.
Клава невольно стала подражать Николаю Матвеевичу: тоже ходила от группы к группе, приглашала посмотреть витрину с диаграммами, галерею портретов стахановцев, знакомила еще не знавших друг друга девчат из разных смен.
Вестибюль быстро пустел, все вошли в фойе.
Молодежь устроила танцы. Пожилые литейщики заполнили читальный зал, иные вместе с женами неторопливо обходили портретную галерею стахановцев и довольно крутили усы, заметя свой портрет. Скромность, конечно, хороша, но все-таки каждому было лестно видеть свой портрет здесь, во Дворце, где бывают тысячи посетителей.
Около витрины с диаграммами возник ожесточенный спор между Лукиным и Халатовым. Халатов покраснел и говорил хрипло, тыча коротким пухлым пальцем в выведенную на таблице против плавильного пролета четкую цифру «94».
— Вот средний процент выполнения — видно? 94. Звезд с неба не хватаем, но работаем на совесть. Верно, товарищи?
Он оглянулся на окружающих, явно ища сочувствия. Но никто его не поддержал.
Лукин стоял против него, то и дело поправляя очки. Ему был неприятен такой разговор, кругом стояло много рабочих, — но и молчать было нельзя, раздражение было трудно скрыть.
— Средний процент — показатель относительный, на него ориентируются либо лодыри, либо чиновники. Вы смотрите, как у вас смены работают: «Беспалов — 116, Фомичев — 95, Сорокин — 71». Почему такая разница при одинаковых условиях? Вы изучали вопрос? Легче всего прикрыться средним процентом. Но от вашего среднего процента до стахановского цеха дистанция огромного размера.
По фойе пробежал Тараканов, изо всех сил потрясая колокольчиком.
— Занимайте места! Занимайте места! Начало!
Он был весел и возбужден, видя вокруг себя столько народа. Честное слово, молодежная суббота литейщиков должна получиться на славу! Жаль, что из завкомовцев, кажется, никто не пришел, — посмотрели бы они, как ожил Дворец. Дело, настоящее дело!
Потрясая звонком, он убежал за кулисы готовить самодеятельность.
Глава четвертая
МОЛОДЕЖНАЯ СУББОТА
Наконец президиум был выбран, регламент утвержден. Клава поднялась на трибуну. Бросилась в глаза круглая головка микрофона. Вид его смутил Клаву, и она поспешно отвела взгляд от блестящей коробки.
В зале установилась тишина, откуда-то
