В западной крепостной стене имелись высокие ворота с портиком над ними и парами пилястр по бокам. Всё оштукатурено и выкрашено нестрашный песочный цвет.
Они въехали под романскую арку. Двери были в косую полоску ёлочкой, как будка квартального надзирателя.
Мандерштерн сошёл с саней и негромко постучал. В маленьком окошечке появилось лицо солдата.
— Сейчас, Ваше высокопревосходительство!
Створки ворот заскрипели и разошлись в стороны.
Впереди была узкая замерзшая протока с деревянным мостом через неё, а на другом берегу — белое одноэтажное здание, длинное, как барак, с окнами снизу на две трети закрашенными белилами. Над крышей здания возвышались кроны нескольких деревьев.
Мостик вёл к единственной двери тоже выкрашенной «ёлочкой», рядом с ней стояла будка охраны.
Над дверью, что самое смешное, тоже был портик.
— Здесь содержался царевич Алексей? — спросил Саша. — В его ведь честь назвали?
— Нет, Ваше Императорское Высочество, — ответил генерал.
Солдат, который открыл ворота, услышав обращение, вытянулся во фрунт и салютовал саблей.
— Я тоже так думал, — продолжил Мандерштерн, — но нет. Царевича заключили в Трубецкой бастион.
Он махнул рукой куда-то влево и назад.
— А равелин построен при Анне Иоановне и назван ею в честь её деда царя Алексея Михайловича, — продолжил генерал.
— Бироновщина, — сказал Саша. — Не самый радостный период в истории России.
— Кстати, государь хотел, чтобы я вам Трубецкой бастион тоже показал, — заметил генерал, возвращаясь в сани.
— Это меня папа́ воспитывает, — хмыкнул Саша. — Да я с удовольствием. Только давайте сначала равелин посмотрим.
— Лакей ваш останется здесь, — сказал генерал.
— А кто будет мандарины таскать? — поинтересовался Саша. — Нет, я конечно и сам могу.
— У нас есть кому, — успокоил комендант.
— Что ж, закон есть закон, — согласился Саша. — Митя, выходите.
Митька сошёл с саней. Кажется, с облегчением.
Кучер крикнул лошадям: «Но!» Сани тронулись, переехали через мост и остановились у полосатой двери.
Когда они сошли с саней, солдат в будке салютовал саблей. И двери открылись.
«Интересно царевичу Алексею тоже салютовали? — подумал Саша. — Или при Петре ещё не было такого обычая? Алексей же не перестал быть царевичем, став арестантом».
За дверями был короткий сумрачный коридор.
Здесь унтер отстал, скрывшись за дверью слева.
— Куда пропал ваш денщик, Карл Егорович? — поинтересовался Саша.
— Сейчас вернётся, после того, как обыщут.
— Меня не будут обыскивать?
— Нет! Что вы!
— Ну, если закон один для всех, — проговорил Саша.
Коридорчик оканчивался помещением с тремя глухими дверями: справа, слева и напротив. Над последней было узкое окошко под потолком, в которые ровно ничего не было видно.
— Что там за стеной? — спросил Саша.
— Прогулочный садик, я вам покажу.
И он отпер дверь в сад.
Дворик за ней имел треугольную форму, и прямо напротив была вершина треугольника. Он был несколько больше прогулочных камер в СИЗО будущего, и над ним не было крыши. Даже солнце проникало сюда и освещало снег. Полдень, конечно, но всё равно образец милосердия. Более того, Саша насчитал около полутора десятка деревьев.
В центре садика была явная, правда, засыпанная снегом клумба и по периметру несколько кустов. А рядом, на солнышке стояла деревянная некрашеная скамья, что уж совсем как в лучших домах Ландона.
Только узкие окна по периметру садика, расположенные также высоко, как над входной дверью, напоминали о том, что это одна из самых страшных тюрем России.
— Круто! — искренне сказал Саша. — Только очень тихо.
В садике действительно царила странная тишина, только сиял под солнцем снег, и лежали на нём короткие синие тени.
Глава 20
— Декабристы сидели здесь? — спросил Саша.
— Да, — кивнул Мандерштерн, — в равелине.
И сделал Саше знак рукой, приглашая подойти к небольшому дереву.
— Эту яблоню посадил поэт Батеньков.
Под яблоней стояла ещё одна лавочка, что совсем уж разврат: не как в лучших домах Ландона, а как в лучших тюрьмах Амстердама.
Из Батенькова Саша не помнил ни строчки, хотя фамилия была знакома.
— Сколько он здесь сидел?
— Девятнадцать лет, — доложил комендант.
И лавочка резко потеряла очарование.
— К концу заключения мог есть яблоки с той яблони, которую посадил, — добавил комендант.
Из-за стен послышался шум и, кажется, приглушённый звон посуды.
Часы пробили полдень.
— Обед? — спросил Саша. — Можно мне посмотреть, как мои гостинцы раздают?
— Хорошо, Ваше Императорское Высочество.
Они вернулись в комнату с тремя дверями. Правая была отрыта. За ней был коридор со сводчатым потолком. Слева шли двери камер, а справа глухая стена сада с маленькими окошечками под потолком.
Коридор нёс на себе явные следы недавнего ремонта: был выкрашен серой краской с красной каймой у потолка и посередине устлан мягким ковром. В той же стене, куда выходили двери камер, располагались изразцовые печи, которые топили из коридора. У очагов лежали наколотые дрова.
Было тепло, так что Саша сбросил ментик и перекинул через руку.
По коридору вышагивали навстречу друг другу два солдата с обнажёнными саблями, но не было слышно шагов. Когда встречный солдат поравнялся с ним, Саша заметил, что на ногах у него мягкие войлочные туфли.
В каждой двери было маленькое окошечко, прикрытое зелёной шерстяной занавеской.
У ближайшей камеры суетились двое солдат, ефрейтор, фельдфебель и плац-адъютант. Все без оружия.
Один из солдат с черными усами и бакенбардами приподнял край занавески и заглянул внутрь. Другой вынул ключи, замок заскрежетал, и дверь начала отворяться.
Посмотреть на это стоило, ибо процесс раздачи пищи радикально отличался от кормления арестантов и в советской, и в постсоветской тюрьме.
Никаких тележек с огромными кастрюлями под командованием толстой тётки или мужика в фартуке, которые, вооружившись половником разливают суп по тарелкам и подают его в кормяк.
Исключительно представители военного ведомства. Фельдфебель держал в руке большую корзину с мандаринами, ефрейтор — две корзины: с лимонами и шоколадками, один солдат — ведро с водой, второй — деревянный поднос с обедом. На нём — три оловянных тарелки, закрытые крышками, тарелка поменьше, тоже под крышкой, и кружка тёмного металла, видимо, тоже оловянная. Плац-адъютант осуществлял общее руководство.
В камеру один за другим вошла вся делегация. В коридоре резко запахло табаком и сыростью из узилища.
Дверь закрыли, и Саша не мог видеть, что там происходит.
— Это от великого князя Александра Александровича, — послышалось из-за двери.
И кто-то негромко ответил:
— Благодарю.
Вскоре делегация вернулась в коридор, но по содержимому корзин, трудно было судить, насколько они опустели.
— Карл Егорович, а Попечительное о тюрьмах общество имеет право посещать это место? — спросил Саша.
— Нет, для них открыты только тюрьмы гражданского ведомства. А здесь крепость. И секретный дом равелина.
Об обществе попечения о тюрьмах
