Сделаю для вас всё возможное в рамках моих представлений о справедливости.
— Ваши представления о справедливости совпадают с изложенными в одном довольно пространном документе, который вам приписывают? — спросил Муравский.
— Разумеется, — сказал Саша. — Один к одному. В Билле о правах. Надеюсь, ещё встретимся на свободе.
Саша, комендант и унтер вышли из камеры.
— В библиотеку? — спросил Мандерштерн.
— Давайте, — кивнул Саша.
— Вы заметили его замешательство, Александр Александрович? — спросил Мандерштерн по дороге.
— После моего последнего вопроса?
— Да.
— Это трудно было не заметить.
— Вы собираетесь рассказать об этом государю?
— Скажем так, если будет понятно, что это может ему повредить, то нет. Если не может — то с удовольствием перескажу его ответ и опишу сцену с рукопожатием.
— А как вы это поймёте?
— Без материалов дела никак. Я не знаю, насколько там ужас, ужас, ужас.
— Не думаю, что ужас. Мне кажется, они просто слишком молоды, неопытны и совсем не безнадёжны.
— Я тоже так думаю, но нужно исходить из фактов.
Мандерштерн вздохнул. Кажется, с облегчением.
Библиотека находилась в одном из «номеров», то есть камер, и состояла из пяти не до конца заполненных полочек.
Целую полку занимали толстые журналы. Присутствовали, например, «Отечественные записки» за 1845 год и за 1849. Но в промежутке с 1846 по 1848 номера отсутствовали вовсе.
— Этот журнал не Фёдора Михайловича? — спросил Саша, демонстрируя коменданту «Отечественные записки» за 1849-й.
Мандерштерн не сразу понял, о ком речь.
— От Достоевского остались? — пояснил Саша.
— Скорее всего. Тогда комендантом был Набоков, но, как мне рассказывали, литератор Достоевский просил прислать ему журналы, где выходили его повести, но взял с собой на каторгу только церковнославянский перевод Библии.
— Не разрешили больше взять? — спросил Саша.
— Нет, почему? Просто у них традиция оставлять для будущих сидельцев свои книги.
Ну, да. Стандартный способ пополнения тюремных библиотек.
— «Отечественные записки» 45-го года от Батенькова, — продолжил Мандерштерн. — Он жаловался, что все книги, которые ему выдавал комендант, он прочитал несколько раз, Библию более сотни раз, а из журналов получал только «Христианское чтение». Так что в конце его заключения ему разрешили выписать несколько журналов и газет.
Под журналами всё было полностью занято часословами, катехизисами, псалтырями, житиями святых, описаниями путешествий по святым местам и библиями на церковнославянском, французском и немецком.
Ещё ниже располагалась русская классика: от Кантемира до Гоголя. А также русский прозаический перевод пьес Шекспира.
И книги на немецком, французском и латыни. На французском, понятно, больше всего. Даже Шиллер на французском.
И, наконец, несколько книг по истории, медицине, географии и ботанике.
— Местами неплохо, но жиденько, — резюмировал Саша.
За библиотекой был цейхгауз.
— Всю одежду, бельё, деньги и прочее имущество отбирается по прибытии в равелин, — прокомментировал комендант, — и хранится здесь. Описи составляются в камере и подписываются смотрителем и арестантом.
— А на свидания с родственниками? — поинтересовался Саша. — Тоже в казённом?
— Нет, выдаём своё. И на допросы тоже.
Сашу заинтересовал объект, столь неожиданный в данном месте, что Саша с трудом верил своим глазам. Собственно, у окна стояла глубокая дубовая ванна.
— Это ванна или я сплю? — поинтересовался Саша.
— Разумеется ванна, — кивнул комендант. — Два раз в месяц водим в баню. Но для арестантов, сидящих в малом коридоре, ванну готовим здесь.
— Малый коридор — это тот, где мы до сих пор были?
— Да, есть ещё большой. Я вам покажу.
— Маловато дважды в месяц, — сказал Саша. — Я бы тут умер. Хотя бы раз в неделю для желающих. Или это через батюшку?
— Да, нет. Но у нас и для караульной команды два раза в месяц.
— Для всех одна ванна?
— Нет, здесь есть поддежурная комната, где приготавливаются ванны для обитателей большого коридора.
И Саша почувствовал острый прилив верноподданических чувств.
Недалеко от ванны, у стены, рядом с книгами, стоял средних размеров сундук. Мандерштерн отпер его большим старинным ключом и откинул крышку.
— Здесь у нас ножные и ручные кандалы, шейные кандалы с цепью и смирительная рубаха.
— Вы испортили мне всё впечатление от ванны, — заметил Саша. — Надеюсь, это только музейные экспонаты?
— Было предписание уничтожить цепи, колодки и рогатки ещё в начале правления вашего дедушки, когда здесь ещё были заключены участники декабрьского мятежа. Уничтожили не всё, но с тех пор ни разу не применяли.
— Лучше сдать в музей, — сказал Саша. — И водить экскурсии.
Кандалы вид имели весьма брутальный, с широкими браслетами со скруглёнными кромками и тяжёлыми цепями. Скобы на ножных кандалах были отогнуты на концах и имели проушины, соединенные кольцами с одной стороны, а с другой в отверстия были вставлены толстые железные штифты.
— Кандалы ведь применяют до сих пор?
— Да, но не в качестве наказания. Только для перевода в другое место.
— Вы с какого года комендант?
— С пятьдесят второго.
— Много здесь народа побывало при вашей власти?
— До киевских студентов шесть человек.
— За восемь лет?
— Да.
Русская Бастилия! Во французской, когда её взяли восставшие, было семеро не лучших представителей человечества. Даже ни одного политического: фальшивомонетчики, сумасшедшие и убийца.
Но не спасло от народного гнева.
Зато потом господа революционеры до отказа заполнили Консьержери.
— И почти три года в равелине не было никого, — уточнил комендант.
— Мой добрый папа́, — усмехнулся Саша. — И что на него нашло с этими студентами!
Он взял в руки кандалы.
Всё это хозяйство было порядком ржавым и оставляло на пальцах рыжие следы, так что Саша был готов поверить в долгое их неприменение.
Рядом с кандальным сундуком стояла четырехъярусная деревянная подставка с винными бутылками.
— Арестантам дают вино? — удивился Саша.
— Да, — кивнул Мандерштерн, — по престольным праздникам и в царские дни. По стакану.
— Ничего себе!
Саша взял одну из бутылок красного. Фетяска.
— Знакомая марка, — усмехнулся он. — В кадетском лагере баловались. Всё молдавское?
— Да.
— А где сидел Достоевский? Известен номер камеры?
— Да, пойдёмте, — сказал Мандерштерн. — Это в большом коридоре.
Большой коридор от малого принципиально не отличался: те же двери камер с одной стороны и окна в сад под потолком — с другой.
— Вот номер семь, — сказал комендант, — и номер девять. Но пустить внутрь не могу. Номера заняты.
— Понятно, — кивнул Саша.
Из малого коридора послышался приглушённый шум.
— Что там? — поинтересовался Саша.
Ответ явился сам собой. В большой коридор вошли двое солдат и унтер с четырьмя корзинами с белыми холщовыми мешочками на дне.
— Это ваши подарки с Круглого рынка, Ваше Императорское Высочество, — объяснил комендант.
— Всё переделывать пришлось, Ваше Высокопревосходительство, — пожаловался унтер Мандерштерну. — Очень длинными верёвками завязали. Пришлось всё резать вчетверо и перевязывать.
— Я предлагал, чтобы мы сами всё сделали, — заметил комендант.
