Наполеон, принимая решение о свержении Бурбонов, был уверен, что Испания в худшем случае ответит единичными беспорядками, но тут он серьёзно ошибался. Сначала французских солдат приветствовали как спасителей Фердинанда, но это продолжалось недолго: до тех пор, пока их обычный стиль поведения не начал вызывать раздражение. В то же время в народе росло беспокойство в отношении намерений Наполеона. В результате весь апрель в Мадриде, Бургосе, Толедо и Витории вспыхивали волнения, достигшие кульминации в известном восстании Дос де Майо (Dos de Mayo) в Мадриде. К концу апреля стали поступать известия о затруднительном положении Фердинанда, и общественное мнение в Мадриде крайне накалилось. Когда 2 мая распространилась новость о том, что французы собираются вывезти последних оставшихся в Мадриде членов королевской семьи, перед дворцом собралась огромная толпа, пытавшаяся помешать их отъезду, на что французы ответили стрельбой. Однако множество мадридцев, услышав ружейные залпы, высыпали на улицы, нападая на всех французов, которых удавалось найти. За один-два часа положение в столице вышло из-под контроля, но Мюрат вскоре прислал подкрепление, вошедшее в город со всех сторон, и через несколько часов всё успокоилось.
Но в остальной части Испании всё происходило не так, как в столице. Испанские гражданские и военные органы власти — в большинстве своём, укомплектованные людьми, назначенными Годоем, — столкнувшись с растущим волнением, делали всё от них зависящее, чтобы поддержать порядок. Тем не менее, поступая таким образом, они открывали дорогу революции, поскольку их сотрудничество с французами объединяло сопротивление с возрождением прежнего внутреннего недовольства. Переворот в Аранхуэсе повсюду сопровождался нападениями на приверженцев фаворита, а теперь по всей Испании недовольные группы всех сортов ухватились за возможность отомстить, выдвинуться самим или протолкнуть свои идеи. Так, ультрамонтанский клир добивался восстановления имущества церкви, а недовольные магнаты, желавшие воскресить власть дворянства, выступали заодно с янсенистами и либералами, которые совсем не стремились повернуть время вспять, а, наоборот, хотели смести барьеры, мешавшие дальнейшим преобразованиям. Опорой и тех и других были группы младших офицеров, низкое происхождение которых — в большинстве своём они являлись выходцами из мелкого дворянства (hidalguia) или даже третьего сословия — мешало их продвижению, и фермеров-арендаторов, безземельных работников и городской бедноты; всем им Годой представлялся воплощением зла, а Фердинанд VII — спасителем. Но ненависть к Годою была не единственным фактором, сплотившим это движение. В бурбонской Испании армия пользовалась привилегированным положением в обществе и государстве. Её следующие из этого претензии причиняли беспокойство значительным слоям имущих классов, тем более, что шансы на удовлетворительную карьеру в офицерском корпусе были невелики, если не считать высшего дворянства. В то же время под влиянием Просвещения армия воспринималась как экономическое бремя, угроза здоровью, моральным устоям общества и опора деспотизма. Между тем у населения вызывали негодование армия, принудительный постой, армейские реквизиции транспорта и рабочей силы. Таким образом, к 1808 г. отрицательное отношение к войне в Испании приобрело значительную силу и теперь вносило свой вклад в имевшееся беспокойство.
Таким образом, становится понятно, что, несмотря на всеобщие выражения лояльности Фердинанду VII, ряд восстаний, которые в то время вспыхнули во всех незахваченных районах Испании, начавшись 23 мая в Картахене и Валенсии, обусловливались мощными внутренними интересами. Эти восстания часто организовывались группами заговорщиков и иногда возглавлялись людьми, объявляемыми противниками Годоя; они уничтожали официальные органы власти и учреждали вместо них новые, обычно в форме провинциальных комитетов или хунт. Даже когда местные гражданские или военные власти призывали к сопротивлению, их призывы игнорировались, а сотрудников в лучшем случае кооптировали в хунты, а в худшем смещали, заключали в тюрьму или убивали, иногда после того, как они переходили на сторону повстанцев. Среди погибших были четверо генерал-капитанов, четверо военных губернаторов, начальник артиллерийской академии в Сеговии, трое коррехидоров, интендант, отставной генерал, убитый только за то, что был зятем любовницы Годоя, и офицер милиции, принимавший участие в подавлении восстания в Валенсии в 1801 г. Даже когда сторонникам Годоя удавалось удержаться на видных должностях, им часто ещё долго не давали покоя — самым ярким примером этого является победитель Байлена, генерал Кастаньос (Castanos), который во время восстания командовал крупным соединением, отрезавшим Гибралтар: он, спасённый любовью к нему народа, поддержал повстанцев и был всего лишь отстранён от командования.
Сначала в рядах испанских повстанцев отсутствовало политическое единство и каждая провинциальная администрация имела свой индивидуальный оттенок. Однако общим для всех была ненависть к Годою и растущая решимость преобразовать Испанию, хоть и отсутствовало согласие в отношении того, как этого добиться. Как решался этот вопрос, будет рассмотрено в другой главе. Здесь мы займёмся целями, существовавшими в воображении толпы, совершившей революцию. Данные, которыми мы располагаем в отношении этого, очень запутанны. В тех частях страны, куда действительно вторглись французы — напомним, что в мае 1808 г. французы оккупировали только отдельные части Каталонии, страны басков и Наварры, узкую полосу вдоль главной дороги к Мадриду и район, непосредственно примыкающий к столице, — народное сопротивление часто с самого начала носило отчаянный характер. Точно так же, например, в Арагоне, Валенсии и Андалусии оскорбительное поведение французов иногда заставляло многих местных жителей браться за оружие. Если же мы рассмотрим Галисию, находившуюся далеко от каких-либо источников опасности, то здесь таких настроений почти не было. Не только находилось очень мало желающих стать добровольцами, но многие молодые мужчины устраивали поспешные свадьбы, бежали через границу в Португалию или отрезали себе указательный палец правой руки, чтобы не попасть под набор рекрутов, который проводила провинциальная хунта. Более того, как только какая-нибудь область освобождалась, военный энтузиазм резко снижался. Так, если взять в качестве примера Леон, то его население, временно избавленное от опасности байленской победой, видимо, потеряло всякий интерес к войне. Как сокрушался один британский офицер:
«Часто представляется, будто бы Испания не хочет оборонять себя. Во всех… городах местные жители сотнями слоняются без дела, совершенно… погруженные в абсолютную лень. Тот ли это отважный, патриотический и пылкий народ, о котором так напыщенно шумела печать»[174]?
В результате этой явной узости интересов многочисленные новобранцы, поставленные под ружьё в мае 1808 г., вернулись домой, к тому же оказалось крайне сложным добыть рекрутов для регулярных армий, направленных навстречу французам на Эбро. Сам вид французов мог гальванизировать жесточайшие вспышки сопротивления, точно так же, как длительный опыт их правления стимулировал партизанскую войну, но, тем не менее, остаётся общее впечатление о
