между Мондегу и Тахо происходили серьёзные беспорядки, причём они повторились, когда французы предприняли второе вторжение в Португалию в марте 1809 г. Учитывая, что виновными в этих злодеяниях, жертвами которых повсеместно являлись представители имущих классов, часто были поборы правительства, решение обратиться с просьбой о направлении британских офицеров для командования армией приобретает новый социальный смысл.
Итак, ясно, что в Португалии, как и в Испании, сопротивление французам сопровождалось насилием в отношении имущих классов. Один британский офицер, служивший в португальской армии, писал своему отцу в октябре 1809 г.:
«Знаете ли, характер этого народа и его дурные наклонности не улучшаются… революционным состоянием, в котором он теперь пребывает»[180].
Однако разложение власти здесь не зашло так далеко, как в Испании. Захватчики, в 1809 г. разбитые Веллингтоном при Порту, быстро убрались за границу, и после этого, даже во время третьего французского наступления 1810–1811 гг., когда крупная армия под командованием маршала Массена дошла до самых ворот Лиссабона, основная часть страны оставалась незахваченной. Поэтому здесь отсутствовала возможность обширной войны нерегулярных сил, которую пережили испанцы. Между тем, центральные власти не старались подражать честолюбивому реформизму испанских либералов. И ещё, самим французам так и не хватило времени, чтобы интегрировать Португалию в наполеоновскую империю, как они поступали с остальными своими завоеваниями. Поэтому социальные отношения здесь не были так серьёзно подорваны, как в Испании или, в сущности, в Калабрии, но повальная нищета и опустошения военного времени привели к тому, что разбой ещё долго продолжался после ухода французов.
Обратившись к Тиролю, мы вновь видим картину социального и политического недовольства, уходящего своими корнями в XVIII столетие. Так, при Габсбургах тирольцы пользовались весьма привилегированным статусом, который освобождал их от воинской повинности и позволял им решать вопросы о налогообложении, к тому же у них было провинциальное законодательное собрание, состоявшее в основном из крестьян. Однако, как и во всей империи, эти привилегии были подорваны реформами Иосифа II (1780–1790), который был полон решимости ввести воинскую повинность, централизованное правление и единообразную систему налогообложения во всех своих владениях. В Тироле данные реформы вызвали недовольство, к тому же чувства обитателей этой провинции, кроме того, разжигались религиозной политикой Иосифа, которая помимо прочего привела к роспуску всех светских братств, закрытию трети тирольских монастырей, «очищению» традиционных религиозных обрядов с целью уничтожения суеверий и фанатизма, эмансипации протестантов и евреев и реорганизации церковных приходов и епархий. Когда 1789 г. принёс не только серьёзные наводнения, но ещё и декрет, налагающий имеющие обратную силу ограничения на возможность требования возмещения убытков, происходящих от уничтожения светских братств (который начал действовать, когда дружеские светские общества оказывали обширное покровительство крестьянам), следствием стали повсеместные бунты, подогреваемые горячими протестами тирольских сословий. Иосиф, столкнувшись с сопротивлением, более бурным, чем в других местах, отменил свои военные и административные реформы, поэтому свободы Тироля сохранились вплоть до наполеоновской эпохи. Они как таковые не могли не стать прямым вызовом централизованной политике баварского главного министра Монтгеласа, когда в 1806 г. Тироль уступили Баварии. Тирольское законодательное собрание было ликвидировано; провинцию разбили на три округа (Kreise) и само её название было уничтожено; были приняты меры по введению воинской повинности и баварской налоговой системы; в Тироль назначили многочисленных «иноземных» чиновников; кроме того, было принято множество мелких мер, чтобы усилить видимость ассимиляции: так, например, название характерного для этого района плода изменили с «императорской груши» на «королевскую грушу». К тому же, разумеется, католические чувства тирольцев оскорбляли религиозные реформы, которые мы уже описывали (они фактически основывались на Иосифовой модели, которая вызвала такой гнев двадцать лет тому назад). Всё это сопровождалось экономическим спадом: баварский протекционизм и континентальная блокада нанесли удар по и без того слабой местной промышленности, была серьёзно подорвана торговля — отсюда, вероятно, заметна роль трактирщиков в организации восстания и руководстве им, — к тому же предложенный низкий курс обмена австрийских бумажных денег привёл к огромным финансовым убыткам.
Вследствие этих факторов эрцгерцог Иоганн и другие представители партии войны, которая тогда сформировалась в Вене, не столкнулись с трудностями при разжигании заговорщической деятельности в Тироле с помощью ряда местных состоятельных граждан, из которых больше всего известен трактирщик Андреас Гофер (Andreas Hofer). Тироль, в значительной мере воодушевлённый небольшой численностью баварского гарнизона и появлением австрийских войск на его границах, когда Австрия в апреле 1809 г. вновь начала войну, вовремя восстал против угнетателей. Как и в других местах внешним объединяющим принципом стали верность признанной династии и католическая религия, но этот легитизм и здесь лишь скрывал другие интересы. Подвергались нападению многие из тех, кто выиграл от Иосифовых реформ или присоединения к Баварии, преследовались евреи, был разграблен ряд мелких городов, но, как можно видеть, внимание повстанцев было сосредоточено на защите традиционного тирольского образа жизни. Гофер, бывший членом мятежного парламента в 1789 г., в ходе планирования восстания прилагал огромные усилия, чтобы внушить венским властям необходимость полного возрождения тирольских привилегий; новобранцы-крестьяне, которые брались за оружие, делали это под флагом Тироля, а не династии; и вскоре взаимоотношения между тирольцами и венскими представителями омрачились из-за споров о налогообложении и границах императорской власти, не говоря уже о решимости Гофера отменить антиклерикальные меры, введённые в царствование Иосифа II (в отличие от, скажем, упразднения императором политической свободы Тироля, они так и не были аннулированы). Когда австрийцам после Ваграмского сражения пришлось подписать мирный договор, раскол стал ещё более явным: самобытность Тироля отстаивалась не только перед Баварией, но и перед Австрией. Итак, резюмируя вышесказанное, можно утверждать, что большая часть наполеоновской Европы при империи страдала от общих печалей, но лишь в очень немногих районах это недовольство вылилось в открытое восстание. Там, где это случалось, решающим фактором было сочетание подходящей территории, традиций бандитизма или нерегулярных военных действий и крайней социально-политической напряжённости. Восстания, часто подталкиваемые находящимися в изгнании или разгромленными династиями, повсюду принимали легитимистский облик (так, бунтовщики в Голландии носили оранжевые ленточки, а в Северной Италии размахивали австрийскими и венецианскими флагами), но это, очевидно, далеко не всё: хотя необходимы дополнительные исследования, представляется вероятным, что повстанцы-крестьяне в Калабрии, Испании, Португалии и Тироле подталкивались прежде всего сочетанием давнишнего социально-экономического недовольства и решимости сохранить традиционное общество. Если это так, то вряд ли стоит удивляться тому, что даже в реформистской Пруссии реакцией местных властей на внешне антифранцузские крестьянские волнения стало призвание оккупационных войск для помощи в
