— Причем тут проценты? Я говорю о вашей уверенности лично. Да или нет!
Игорь выдержал взгляд Баюна и спокойно ответил:
— Да.
Тот вздохнул и согласно кивнул. Он, молча, встал и вышел на улицу. Следом вышел и Кутх. И только после этого Лорхен расслабилась и вздохнула. Наконец она могла снять защитный экран с места переговоров.
Для наблюдателей Доминатов здесь ничего предосудительного не произошло. Все было скрыто за барьером непроницаемости.
— Мы ведь не советовались с Альфой, — тихо проговорил Игорь.
— Знаю. Но я имею четкие указания: нужно остановить Михаила. Цель оправдывает средства, слышал о таком выражении?
— Императив цели?
— Да, — уверенно кивнула она, а сама подумала: «А, может, все-таки это испытание, как говорил Кутх?»
68.
В супермаркете было очень многолюдно. Понятное дело: в выходной день многие спешили скупиться. Особенно много было желающих у отдела со спиртными напитками.
Маша, не спеша, прошлась среди рядов с овощами, внимательно разглядывая цены и сравнивая их с рыночными. Потом свернула к стеллажам с посудой. Тут она задержалась надолго, разглядывая новехонькие стеклянные разноцветные тарелки.
— Т-с-с! — кто-то зашипел из-за угла.
Маша оглянулась, но решив, что ей показалось, продолжила любоваться посудой. Когда она еще позволит себе что-то подобное купить. А так хоть помечтает, — усмехнулась она сама себе.
«Когда мы с Андреем…» — подумалось ей, но она тут же осеклась.
«С Андреем» — эта фраза так резанула по душе, что снова навернулись слезы.
Ушел, пропал без вести. Только однажды, когда сказали, что он в психиатрической больнице. А потом снова пропал.
Маша отогнала эти мысли и снова вернулась к посуде.
— Т-с-с! Эй!
Маша снова огляделась: никого.
Она сняла с полки стеклянную гусятницу и стала пристально ее оглядывать.
«Чего это одни толстеют, а другие едят, сколько хотят, и остаются такими, какими были? — грустно подумалось ей. Она внутренне оглядела себя со стороны. — Метаболизм? Чего у меня все не так как у людей?»
— Эй! Эй!
Отодвинув в сторону тележку, она решительно шагнула за угол.
У стеллажа с полотенцами стоял невысокий старичок. Вид у него был явно не респектабельный.
— Вы ко мне обращались? — подошла Маша поближе.
— Да, — заискивающе улыбнулся тот.
— Я вас слушаю, — сухо продолжила Маша.
Старичок вытянул из кармана грязного холщового плаща бумагу. Потом достал кисет с табаком (причем Маша успела отметить, что тот выглядел явно лучше всего, что окружала этого странного человека). Насыпал табака и стал мастерить самокрутку. Сделал он это довольно ловко. Чувствовался навык.
Чиркнув спичкой, он затянулся и пустил пару колечек.
Запах табачного дыма на удивление был очень приятным. Видно в кисете лежала не какая-то дешевая махорка.
Секундой позже, Маша сообразила, что они находятся в супермаркете, и по правилам здесь курить нельзя.
— Меня зовут Антоном Павловичем, — представился старичок. — Но вы зовите меня Баюн.
— Что? Как?
Старик снова затянулся. Маша успела его разглядеть: широкая борода лопатой, пожелтевшее морщинистое лицо, вязанная черная шапка с распускающимся от времени балабоном, затертый плащ с заплатками на локтях, на ногах серые просившее есть ботинки. И глаза — хитрые с искринкой.
— Не надо так кричать, — тихо ответил старик. — Нас могут услышать. Я к вам с серьезным делом.
Маша посмотрела на себя со стороны снова: какого черта прилично одетая женщина якшается с бомжом?
— Каким делом? — все же спросила она.
— По поводу Андрея, — еще тише сказал Баюн.
У Маши снова все похолодело.
— Да-да, я слушаю, — быстро проговорила она.
Но Баюн не спешил. Он сделал еще пару затяжек. Удивительно, что никто в этом углу не было, а то уже успели бы пожаловаться охране.
— Я извиняюсь, конечно, — проговорил старик как-то заискивающе, — но не затруднит ли вас купить соли?
— Что-что? — не поняла Маша.
— Понимаете, соль кончилась…
— А, да, конечно…
— Можно йодированную?
Маша схватила тележку и нервно засуетилась.
— Вот, — старик откуда-то достал пачку соли и протянул ей.
Он затушил самокрутку и положил окурок в карман.
69.
Они сидели в маленьком кафе. Баюн жадно поглощал тортик и запивал его чаем. Маша, не спеша, внимательно рассмотрела его: это был человек лет шестидесяти, с темным обветренным лицом, множеством морщин. Руки его были грубы и сильно грязны. Самым большим контрастом, все же был кисет с табаком. Судя по всему, Баюн его очень бережно хранил.
— Итак, — подала голос Маша.
— Как я уже упоминал, — Баюн будто бы ждал именно этих слов, чтобы начать, — я к вам по поводу Андрея.
— Вы знаете, где он? — с надеждой спросила Маша.
— Полагаю, что знаю. Он в краю Вечной Охоты.
Сказал, словно пошутил. Маша напряглась. Ей стало неприятно, что ожидания её не оправдались. Не хотелось быть разменной монеткой в руках людей, играющих на чувствах.
Баюн доел тортик и снова взялся за свой кисет. Из внутреннего кармана он достал тонкую папиросную бумагу и принялся мастерить самокрутку.
— Он сам хотел туда попасть, — продолжил Баюн. — Понимаю, что вам мои слова кажутся полной дичью. Но поверьте, что это так.
— Зачем? — слова с трудом выползали из гортани.
— Что «зачем»?
— Зачем вы так? — глаза сами увлажнились.
Баюн, наконец, закончил с самокруткой и пристально посмотрел на Машу. Он посмотрел так, что по спине у той пробежал холодок. В черных зрачках у Баюна плясали какие-то дьявольские огоньки.
— В моих словах нет ничего такого, над чем стоило бы рыдать, — сказал, словно отрезал. При чем почему-то, как Маше показалось, зло сказал. — Возьмите себе что-нибудь, — вдруг предложил он, указывая на стойку бара. — Советую. Разговор может быть неприятным.
Тут же подошел официант.
— Водки нам, — проговорил Баюн. — И что-то на закуску.
Официант, молодой паренек, четко мотнул головой, и бросился прочь.
Маше вдруг стало смешно: неужели никто не видит, что Баюн бомж и халявщик.
— Не видит, — ответил вдруг тот. — Да, я веду бродячий образ жизни. Но это ровным счетом ничего не значит.
— Не понимаю, о чем вы, — Маша покраснела.
— Ладно, оставьте это. Давайте вернемся к нашим, так сказать, баранам.
Появился официант с запотевшим графинчиком и салатом. Он ловко все расставил и забрал использованную посуду.
Баюн налил по рюмке и первым выпил. Не чокаясь.
— Хотите Андрею помочь? — спросил он.
Маша мотнула головой.
— Пейте! — приказал Баюн.
Она с трудом проглотила содержимое рюмки.
Баюн затянулся и пустил вверх клубы дыма.
— Вы должны его отпустить, — он говорил какими-то загадками. — Не надо его держать. И когда он к вам вернется, вы должны его отпустить.
Маша в удивлении даже привстала.
— Что?!
— Сядьте!
Снова взявшись за графин, Баюн налил еще по рюмке.
— Я понимаю ваше негодование, — констатировал он.
— Да, — Маша почувствовала, что водка начинает действовать. — И почему же тогда…
Баюн жестом остановил ее словоизлияния. Он снова выпил, не чокавшись, и показал сделать тоже самое Маше.
— Равнодушие — это паралич души, преждевременная смерть…
— И причем тут оно? — не понимала Маша.
— Притом, что Андрей никогда вас не любил, и никогда не смог бы полюбить. Для него, вы всего лишь часть плана жизни. Вернее, часть той программы, которую ему заложили еще с детских лет, когда его мать… Ну, в общем, суть такова, что вы лишь «якорь», который может затормозить процесс…
— Да что вы вообще мелете такое!
— Дорогая вы моя Маша! Вспомните лучше, как складывалась ваша с Андреем жизнь от самого первого знакомства, до его ухода. Не видите ли вы во всем этом кучу невероятных случаев. И в основном удачных. То вдруг вы ногу подвернули. То он отчего-то задержался в приемной, хотя уже пять минут как должен был быть на операции. Да и все остальное.
— Ну были какие-то… какие-то…
— Всё было «подстроено» от начала до самого конца. Так нужно было нам. А вам, Маша, отводилась роль того самого «снотворного», которое сдерживало Андрея от ненужных нам действий… Только вот вмешательство брата вдруг включило в нем…
Баюн не закончил и снова налил водки. В наступившей паузе каждый думал о своем. Маша совсем растерялась, и, выпив рюмку, вдруг отчего-то спросила:
— А почему вас зовут Баюн? Когда вы перестали быть Антоном Павловичем? Вам тоже «программу» включили?
— Да, — кивнул тот. — Я сам согласие на это дал, — и налил еще по одной.
