В деревне не замечалось никакого движения, не было видно пасущихся лошадей или коров с овцами, не горел огонь, не бегали дети, женщины не суетились у костров. Казалось, что кроме собак в лагере больше никого нет. Юрты бросали на песок темную чернильную тень, вдали золотом отливала река.
Темуджин дико завопил и, резко ударив плетью коня, помчался к юртам. Его товарищи не отставая следовали за ним, рядом бежали воющие собаки, пытаясь ухватить коней за ноги.
Темуджин ворвался в облаке горячей пыли в центр лагеря, слетел с жеребца и рванулся к юртам, где жили его мать, жена и дядя, краем глаза заметив, что пологи других юрт отброшены в сторону и лениво колыхались в оглушающей жаре. Его никто не встречал, но он уловил слабые рыдания и жалкий женский вой.
Влетел в юрту Оэлун и увидел Кюрелена, который лежал на ложе, его лицо напоминало маску смерти. Возле своего брата на корточках сидела бледная и растерянная Оэлун. Она обмывала его лицо и грудь, не обращая ни на кого внимания. Казалось, что она пытается удержать остатки жизни, покидающие ее брата. На полу рядом с ней скорчилась Шасса, еще две старые служанки и трое или четверо молодых женщин, которые крепко прижав к себе малых детей, покачивались, сидя на корточках, и не переставая стонали. По другую сторону ложа Кюрелена стоял шаман. Его мрачное лицо было напряжено, руки он сложил на груди. Когда он взглянул на вошедшего Темуджина, в его глазах появились злобные огоньки.
— Надо было бы тебе пораньше вернуться, — мрачно заявил он, — но теперь тебе ничто не поможет.
Темуджин побледнел, у него гневно раздувались ноздри. Он подошел к матери и коснулся ее плеча, но она даже не взглянула на сына. Она умоляюще глядела на брата, лежащего без сознания, и ничего не замечала. Сын потряс ее за плечи, сначала осторожно, а потом со всей силой, но мать ничего не видела и не слышала. Темуджин резко повернулся к шаману, который ехидно улыбался.
— Что случилось? Где моя жена? И где остальные?
Его друзья столпились на пороге юрты, пытаясь заглянуть внутрь.
Кокчу усмехался, не скрывая своей ненависти.
— На второй день после твоего отъезда сюда пожаловали меркиты, варвары из белых замерзших земель. Наши воины пытались защитить орду. Всех перебили, кроме шести человек, а эти шестеро удрали, спасая свои жизни. Среди них был и Бельгютей. Меркиты забрали с собой множество женщин и детей. — Шаман помолчал, и его глаза стали еще злее. — Они ворвались в юрту твоей жены Борте и захватили ее. Кюрелен пытался им помешать, один из меркитов пронзил его плечо пикой и оставил его умирать. Я молил, чтобы они не трогали Борте, но они смеялись надо мной, говоря, что они из одного клана с твоей матерью, которую твой отец украл у ее мужа. Они также сказали, что Борте станет рабыней у родственника первого мужа твоей матери, что так они отомстят за прежнюю обиду. Они забрали с собой наши стада и мать Бельгютея.
Пока шаман говорил, Темуджин стал таким белым, что казалось, будто в его теле совсем не осталось крови.
Темуджин не мог прийти в себя. Он опустил голову, его лицо было белее снега. Он не двигался и, кажется, не слышал, как Шепе Нойон, Субодай и Джамуха, громко закричав от отчаяния, выскочили из юрты и побежали к своим юртам, безуспешно пытаясь отыскать матерей и сестер. В душной юрте не переставая выли бедные женщины и малые дети. Шаман внимательно следил за Темуджином и ехидно усмехался. Его радовали беды народа, поскольку они ранили Темуджина.
«О чем ты сейчас думаешь, самонадеянный мечтатель? — ехидно спрашивал себя шаман. — Хвастун, ты слишком много на себя взял и получил по заслугам! Ты представил себя Ханом Ханов! Я счастлив, что вижу твое смятение и то, как тебя унизили! Ты не привез с собой ни одного воина от Тогрул-хана. У тебя не осталось никого, кроме воющих женщин, их сопливых выродков и твоих голодных, нищих друзей. Куда ты теперь отправишься, дикая собака? Все готовы расправиться с тобой, и еще до ночи твое тело станет едой хищников!»
Казалось, что Темуджин прочитал эти страшные мысли, он медленно поднял голову и уставился страшным взором на шамана. Тот невольно испугался и в страхе облизал губы, будто перед ним предстал дикий зверь, выскочивший на него из засады. Когда Темуджин заговорил, голос его оставался спокойным:
— Кокчу, ты пока еще жив…
Шаман задрожал и с трудом промолвил:
— Я же не воин. Я всего лишь священник.
У Темуджина искривились губы.
— Да, да, ты прав. Когда умирают хорошие люди, священники остаются жить.
Кокчу попятился, снова облизал губы, но не смог ничего проговорить.
Кюрелен слегка повернул голову и слабым голосом застонал. Темуджин склонился к дяде и коснулся ладонью его лба. Его поразило, насколько горячим был лоб и текущий по нему пот. Только сейчас Оэлун осознала, что рядом с ней стоит сын, и посмотрела на него запавшими глазами. Она хрипло вскрикнула и разразилась рыданиями, прислонилась головой к его ноге и наконец смогла полностью отдаться отчаянию. Длинные черные волосы закрыли ее лицо.
Темуджин уставился на сморщившееся лицо Кюрелена.
— Кюрелен! — громко позвал он дядю. — Кюрелен, это я — Темуджин! Я пришел, чтобы отомстить за тебя и за всех нас!
Кюрелен снова зашевелился, будто откуда-то издалека он услышал настойчивый призыв Темуджина и попытался на него ответить. Касар встал на колени рядом с матерью, прижал ее голову к своей груди и молча неловко попытался ее приласкать и успокоить. Ее крики и рыдания разрывали душу. Темуджин не сводил взгляда с дяди, и по его воле тот начал сопротивляться поглощавшей его темноте и медленно попытался всплыть из небытия.
Опухшие веки задрожали, пошевелились потрескавшиеся губы, а затем веки медленно поднялись, и застланные предсмертной пеленой глаза обратились к Темуджину. Кюрелен улыбнулся и попытался поднять здоровую руку, повязка на другом плече была покрыта бурыми пятнами крови.
Темуджин наклонился, почти коснувшись ухом сухих губ Кюрелена, — было ясно, что калека пытался ему что-то сказать, — и с трудом разобрал слабый шепот:
— Ты вернулся. Теперь я буду жить…
Темуджин улыбнулся ему белыми губами.
— Ты обязательно будешь жить. Ты мне нужен, как никогда!
Он нежно погладил морщинистый лоб, и на восковом лице Кюрелена появился слабый румянец. Он глубоко вздохнул, повернул голову и заснул. Потом Темуджин обратился к матери. Он встал перед ней на колени и обнял измученную женщину:
— Не плачь, Кюрелен будет жить. Я тебе это обещаю, и еще я обещаю отомстить за твое горе и страдания!
Оэлун горько рыдала на плече сына, потом неожиданно заснула в объятиях сына. Через некоторое время он передал ее заботам служанки, и та осторожно уложила Оэлун на пол рядом с раненым братом и принялась обмахивать спящих Кюрелена и Оэлун.
Тем временем возвратились друзья. Темуджин вышел наружу в раскаленное марево и, стоя на настиле, поглядел на них.
— Друзья мои, — тихо проговорил он, — к нам пришло великое горе. Но мы не можем терять времени, оплакивая потери. Мы должны мстить. Я хочу получить назад свою жену, а вы — своих матерей и сестер. У нас нет времени для печали, мы не должны приходить в отчаяние, иначе все мы пропадем. Шепе, тебе придется возвратиться к Тогрул-хану за подкреплением. Субодай, Касар и Джамуха останутся со мной.
Шепе Нойон побелел и коснулся лба, затем отправился к разоренной материнской юрте, наполнил бурдюк кумысом, взял мешок проса для себя и для своего измученного коня. Вскоре друзья уже видели маленькую фигурку, удалявшуюся к горизонту, затем она исчезла за красным утесом.
Темуджин дал матери возможность немного поспать, а потом разбудил ее и приказал, чтобы она с женщинами приготовила ему и его друзьям еду из оставшихся продуктов. Он понимал, что с горем следует бороться, начав заниматься работой. Вскоре женщины развели пару костров, а юноши отправились на охоту и вернулись с добычей, принеся несколько лисиц, кроликов и ласок. Лагерь казался пустынным и заброшенным, однако когда вечером люди собрались у костров и разделили то малое количество пищи, что удалось приготовить, у людей сразу появилась надежда. Они выпили остатки кумыса и вина. Темуджин возвращал людям желание жить, давая пример своими решительностью и страстной силой воли. После ужина он приказал Касару и Субодаю играть и петь. Касар запел сильным юношеским голосом, над пустынным лагерем понеслась красивая мелодия. Пологи покинутых юрт трепетали от дуновения степного ветерка, на небе высветились звезды, огромные и холодные. Кюрелен проснулся, услышав живительную музыку. Лихорадка стала понемногу отступать, он слабо улыбался, держа любимую сестру за руку. Шаман испуганно прятался в своей юрте.
Джамуха был вне себя от горя. Налетчики не только убили отчима и увели с собой мать, маленькую сестренку и младших братьев, но и украли сундук с его сокровищами, которым были ему также дороги, как и жизнь близких. Он был расстроен, что даже, несмотря на сильный голод, не смог себя заставить поесть. Он вспоминал каждую статуэтку из слоновой кости, каждый разукрашенный кинжал, каждую чашу, украшенную эмалью, и каждый древний манускрипт с изящными рисунками, и ему казалось, что его сердце кровоточит.
