– Я предлагаю снова соткать ковер, – сказал Ромо, игнорируя ее. – Соткать, пока Кукушата не обнаружили нас. Когда мы найдем безопасное место, где они не смогут докучать нам, мы проснемся снова. Ты права, Иоланда. Мы не можем прятаться вечно. Но встречать здесь утро – это не храбрость, а самоубийство.
Эта речь впечатлила многих собравшихся.
– А если мы это сделаем? – спросил один из сторонников Иоланды. – Кто сохранит ковер?
– Она, – Ромо указал на Сюзанну. – Она знает Королевство лучше всех. И, по слухам, она владеет менструмом.
– Это правда? – спросил Тунг.
Сюзанна кивнула. Стоящие вокруг нее отстранились, и в комнате снова поднялась волна вопросов, многие из которых были обращены к Ромо. Но он не мог ничего ответить.
– Я сказал все, что я знаю, – сказал он. – Мои дети не могут больше ждать.
Он повернулся и пошел к выходу. Сюзанна устремилась за ним.
– Ромо!
Он повернулся к ней.
– Подожди. Помоги мне.
– Некогда. Дети ждут.
– Но я много не поняла.
– Разве Мими не оставила тебе инструкции?
– Я опоздала. Когда приехала, она уже не могла... не могла говорить. Она только оставила мне книгу.
– Так погляди в ней. Наверняка там что-то есть.
– Ее у меня отняли.
– Тогда верни ее. А что не найдешь там, ищи в себе.
Последний ответ окончательно сбил Сюзанну с толку, но не сумела она задать вопрос, как Ромо заговорил опять:
– Ищи между.
–Между чего?
– Просто между, – он пожал плечами, будто удивляясь ее непонятливости. – Ты дитя Мими. Должна знать.
Он потянулся к ней и поцеловал.
– У тебя ее глаза, – он неуклюже коснулся ее щеки, и она внезапно почувствовала в этом прикосновении что-то не просто дружеское. Они отстранились друг от друга, охваченные противоречивыми чувствами.
Он резко повернулся и вышел. Она прошла за ним пару шагов, но тут из-за двери раздался рев. Сердце у нее в груди подпрыгнуло. Он говорил о детях, и они ждали его. Львы, полдюжины или больше, окружили своего хозяина, сверкая золотыми глазами и мурлыкая, как кошки. Дверь захлопнулась, отрезав ее от этого зрелища.
– Они хотят, чтобы мы ушли, – сказал Джерихо позади нее. Она еще немного постояла возле двери, слушая, как рычание львов замирает вдали.
– Нас гонят?
– Нет, просто они хотят еще раз все обсудить.
Она кивнула.
Когда они открыли дверь, Ромо и его звери уже ушли.
2
Они шли молча. Она думала о Мими и о ее чувствах, когда она знала, что Ромо, ее любимый, спит в месте, которое она охраняет. Гладила ли она узелки, в которых он был заключен? Шептала ли при этом ласковые слова? Неудивительно, что она была такой суровой, такой неулыбчивой. Она стерегла врата Рая, одна, не вправе никому довериться, лицом к лицу с забвением и смертью.
– Не бойся, – сказал Джерихо.
– Я не боюсь, – она вспомнила, что он видит цвет исходящих от нее волн. – Может, совсем немного. Я не могу быть Хранителем, Джерихо. Я... недостойна.
Они прошли миртовую рощу и шли теперь по полю. В высокой траве стояли высеченные из мрамора фигуры фантастических зверей. Они остановились передохнуть рядом с ними. Уже не было слышно ни споров, ни звона колокольчиков; только ночные насекомые стрекотали в траве.
Он смотрел на нее. Она чувствовала это, но не могла поднять головы.
– Я думаю, может... – начал он, потом замолчал.
Насекомые насмешливо обсуждали его косноязычие.
– Я хочу сказать... ты достойна чего угодно.
Она улыбнулась такой любезности.
– Нет. Я не о том. Я хочу... я пойду с тобой.
– Со мной?
– Когда ты вернешься в Королевство. С ковром или без ковра, но я хочу быть с тобой.
Теперь она подняла глаза. Его черное лицо было как у подсудимого, ждущего приговора.
– Конечно. Конечно. Я буду рада.
– Правда?
Его лицо расплылось в улыбке.
– Спасибо. Я хочу, чтобы мы стали друзьями.
– Значит, мы ими станем.
Ее спине было холодно от мрамора, но он, стоящий напротив нее, излучал тепло. А она была, как говорил ей Ромо, между.
VII
Шэдвелл наверху
– Опусти меня, – велел Шэдвелл своей лошади. Они взобрались на самый высокий холм, какой торговец мог найти. Открывшееся зрелище впечатляло.
Норрис, однако, не очень интересовался видом. Он, тяжело дыша, опустился на землю и прижал к груди своего однорукого барабанщика, оставив Шэдвелла обозревать залитые лунным светом окрестности.
По пути они уже насмотрелись странностей: обитатели этой местности, хоть и связанные родством с теми, что обитали за пределами Фуги, обрели под влиянием волшебства иную форму. Где еще можно было увидеть бабочек величиной с человека, орущих, как мартовские коты, с вершин деревьев? Или сверкающих змей, горящих языками пламени в расщелинах скал? Или кустарники, растущие из своих же цветов?
И такие чудеса были повсюду. Фуга оказалась еще более чудесной, чем он расписывал своим клиентам, и куда более непредсказуемой.
Это, как ни странно, вызвало у него боль, накатывающую приступами. Сначала он пытался не замечать этого, но боль нарастала, дойдя в конце концов до настоящего ужаса. Причиной ее была жадность,чувство, понятное каждому истинному торговцу. Он попытался бороться, оценивая окружающий его пейзаж в чисто коммерческих терминах, но в итоге сдался. Нечего было и думать о том, чтобы продать эту страну. Она бесценна; нет денег, которые можно было бы принять в обмен на нее.
Он смотрел на величайшее в мире собрание чудес и чувствовал, как в его груди рождаются амбиции, приличествующие скорее принцу, чем торговцу.
Да что там принцу! Перед ним лежала новая страна. Почему ему не стать ее королем?
VIII
Кровь девственницы
Иммаколата не очень хорошо представляла себе, что такое счастье, но были места, где она и ее сестры чувствовали что-то похожее. Вечерние поля битвы, где каждый их вдох вбирал в себя чье-нибудь последнее дыхание. Морги. Кладбища. Перед лицом смерти им всегда было легко, и похороны были для них веселыми пикниками.
Поэтому в поисках Шэдвелла они сразу вышли к Поминальным ступеням – это было единственное место в Фуге, посвященное смерти. Ребенком Иммаколата ежедневно приходила сюда, чтобы насладиться печалью других. Теперь ее сестры разлетелись в поисках какого-нибудь злополучного прохожего, и она стояла здесь одна с мыслями такими мрачными, что ночное небо было белым на их фоне.
Она сняла туфли и сошла по ступеням на берег реки, в густую черную грязь. Здесь тела опускали в воду. Здесь рыдания становились громче, и вера в иное бытие меркла перед лицом скорбных фактов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
