мы сидели в комнате ожидания. Доктор Фланниган, которая оказалась женщиной, назвала мое имя. Бабушка предложила подождать в приемной, и я вошла, не зная, на что именно меня проверяют.
— Мисс Мейсон.
— Чарли, пожалуйста.
— Чарли. Твоя бабушка сказала мне, что ты плохо спишь, и тебя рвет.
— Ну, сон был вызван другими обстоятельствами, а рвота была только один раз.
— Чарли, у тебя был незащищенный секс?
— Эм, нет… Я даже не занималась сексом.
— Когда в последний раз у тебя был половой акт?
Вот дерьмо, мы действительно собирались туда идти?
Я не хотела ворошить воспоминания. Я на мгновение закрыла глаза, пытаясь отгородиться от воспоминаний о нашем последнем разе на вершине скалы.
— Я не знаю… около двух месяцев назад.
— Ты использовала защиту?
— Да, тогда я принимала таблетки.
— Тогда?
— Да, но потом я перестала.
Мне не нравилось, к чему все идет. Мое сердце учащенно билось, и я хотела только одного — прекратить разговор. Я положила свои липкие руки на бедра, потирая ладони о джинсы с легкой дрожью.
К чему она клонит?
— Чарли, не могли бы вы помочиться в чашку?
Доктор Фланниган поставила передо мной чашку. Я схватилась за нее, с трудом пробираясь к туалету, расположенному рядом с ее кабинетом. Беспокойство охватило меня, пока я пыталась помочиться. Этого не может быть. Сидя на унитазе, я знала, что у меня есть всего несколько мгновений до того, как она меня проверит.
Я начала пытаться вспомнить. В то время я всегда принимала таблетки. Нет, мы не пользовались презервативами, но я принимала таблетки. Подростковая беременность была самой горячей темой в старших классах. Я не была глупой. Я всегда помнила о том, что принимаю эту чертову таблетку каждый вечер перед сном, кроме той единственной ночи — ночи, когда я узнала о ребенке.
Вернувшись в кабинет, я передала ей образец, и она обмакнула в него тонкую картонную полоску. Я не могла смотреть, вместо этого уставившись на таблицу герпеса, которая висела на стене.
Боже мой, венерические заболевания?
Я была такой чертовски глупой.
Нет, Чарли, не делай этого с собой.
Он сказал, что не спал с ней, и ты ему поверила.
Бог знает, со сколькими еще людьми он спал. В тот момент я поняла, что почти ничего о нем не знаю. Я была такой наивной. Я бы никогда больше не совершила такой ошибки. Просто дыши, все будет хорошо. Все должно было быть хорошо.
Прошло несколько часов, когда она вытащила палочку, ее лицо не выражало никаких эмоций. Она придвинула стул к столу, потянулась к полке рядом со своим столом и достала несколько брошюр, положив их передо мной.
— Лекс, я сделала тест, и он оказался положительным… Я беременна, — тихо плачет она.
Я сижу неподвижно, потрясенный открытием. Я не только оставил ее, не попрощавшись, я оставил ее беременной моим ребенком. Теперь все стало понятно: почему она сдерживалась, почему не могла простить меня, вспоминая, что она мне говорила о том, что оставила нас. Но ребенок, что случилось с нашим ребенком? Я закрываю глаза, зная, что следующая часть этой истории, вероятно, будет тем, что я не хочу слышать, тем, что вытащит мои ошибки на поверхность, чтобы разложить их передо мной, большим красным маркером указывая, где я не справилась и как я подвела Чарли и нашего ребенка.
— У меня даже не было выбора, хочу я этого или нет, пришли результаты анализа крови, и я была уже слишком далеко. Было слишком поздно, у меня не было выбора, кроме как оставить его, и все, о чем я могла думать, это о том, что мне придется смотреть на этого ребенка каждый день и напоминать о тебе — о том, что от тебя никуда не деться.
— Я думала о том, чтобы найти тебя, но у меня все еще было разбито сердце. Я понятия не имела, что ребенок Саманты был не твой, так что в моих глазах ты все еще был человеком, который предал и оставил меня одну. Единственное, что я знала, это то, что этот ребенок не заслуживает быть вторым сортом. Ему не нужно было соревноваться с другим ребенком, которого ты воспитывал. Я была сломлена, Лекс, так сломлена и не могла вытащить себя из этой депрессии, которая выходила из-под контроля.
Пока она говорила, боль внутри меня становилась все сильнее, распространяясь по всему телу, как самая смертоносная из болезней. Но даже в моей собственной боли, боль Шарлотты намного хуже.
Сделав глубокий вдох, она закрыла глаза, а затем открыла рот, чтобы продолжить: — Моя бабушка была единственной, кто знал. Мы скрывали это от моего отца. Я была в темном месте, очень темном месте. Я изо всех сил пыталась увидеть хоть какой-то свет в этой ситуации. Что я знала о воспитании ребенка в восемнадцать лет? Это была не та жизнь, которую я хотела… по крайней мере, без тебя. Я плакала, засыпая каждую ночь. Я почти не ела… Я почти не двигалась. Моя бабушка укачивала меня во сне на наших качелях на крыльце. Но мне было грустно… так невероятно грустно, что я не смогла понять, что демоны были не только во мне. Она была больна… очень больна.
Она делает паузу, чтобы достать что-то из своей сумочки. Это фотография, и она выглядит знакомой. Мгновением позже я понимаю, что это та же самая фотография, что висит у нее на стене. Но на этот раз она не прикрывает живот одеялом, и выпуклость выделяется на фоне ее худощавой фигуры. Я смотрю на нее, потрясенный, не в силах сглотнуть, боль усиливается, пока я изучаю фотографию в темноте ночи, когда мы сидим здесь.
Моя бедная Шарлотта.
Как я мог это сделать?
Но наш ребенок, что случилось с ребенком?
Я готовлюсь к тому, что, как мне кажется, она сделала единственное, что могло произойти. Должно быть, она отдала на усыновление ребенка. Закрываю глаза, чтобы подумать: где-то там у меня есть восьмилетний ребенок. Мое молчание маскирует смятение, охватившее меня. Как, черт возьми, я мог так поступить с ней? Из всех людей в моей жизни я люблю ее больше, чем саму жизнь. И все же я толкнул ее в этот кошмар, оставив на ней шрам навсегда.
— Я вспомнила тот день, когда все окончательно рухнуло, самый темный день в моей жизни, и тот день, когда я кричала твое имя, надеясь, что где-то ты услышишь меня и вытащишь на свет.
Я скрутила
