Но вряд ли стоило бы теперь доказывать, что военная проза 60-х и есть самое главное в наследии «шестидесятников». Это явление куда более значительное — и в литературе, и в общественной жизни. Начало нового направления, которое будет продолжено «деревенской прозой». Лучшие произведения прозы военной стали прорывом в русскую традицию, воплотили многообразие народной жизни, в них описана для будущих поколений не столько война, сколько «мiр», если вспомнить правильное название великого романа Льва Толстого: «мiр» значит, по Далю, все люди, род человеческий, крестьянская община, общество. И какие характеры запечатлела военная проза! По ней можно судить, каким был русский человек во все времена.
По сути, «шестидесятники», справедливо гордящиеся по сей день своим бунтом против советского агитпропа, самолюбиво ограничивающие свой избранный круг — из хрущевской «оттепели» целиком и вышли. Литература о войне вышла из русской национальной идеи — ее и передала «деревенской прозе», в которой первое слово сказали писатели-фронтовики Федор Абрамов, Виктор Астафьев, Евгений Носов, а продолжило поколение детей войны — Василий Белов, Валентин Распутин, Василий Шукшин… С появлением в литературе этого нового направления и начались расхождения между «передовым-прогрессивным» отрядом советской литературы и «деревенщиками-почвенниками», получившие продолжение и развитие в годы перестройки, что и привело к делению писателей на две литературные партии. Однако какими были ни были разногласия, литература и в XXI веке обречена на формулу «разное — вместе, в одном времени», даже если читатели разные.
Но у каждого времени — свой интерес к тому или иному периоду истории, свой интерес к литературе прошедших лет. К 2005 году, к 60-летию Победы некому оказалось издать антологии военной поэзии и военной прозы. Как некому оказалось отметить на государственном уровне 200-летие со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина в 1999 году. Для сравнения, в 1899-м 100-летие со дня рождения Пушкина отмечалось всероссийскими торжествами, в каждом, даже самом малом городе был создан Пушкинский комитет, в гимназиях учреждались Пушкинские стипендии…
Меж тем книги о Великой Отечественной войне сегодня сохраняются главным образом в домашних библиотеках. В массовых библиотеках срок жизни книг короток. Поэтому, если проводить исследование, как относится новое поколение к литературе о Великой Отечественной войне, надо прежде выяснить, имеется ли у него возможность выбрать книгу о войне из множества других книг. Этой возможности нет.
Юрий Ключников
ОДИНОЧЕСТВО ГЕНИЯ
240 лет назад 4 апреля 1765 года в пять часов пополудни в возрасте 54 лет пресеклась земная жизнь Михаила Васильевича Ломоносова.
Когда известие о смерти дошло до Зимнего дворца, наследник престола, будущий император Павел I, откликнулся на это событие так: «Что о дураке жалеть, казну только разорил и ничего не сделал».
На похоронах «при огромном стечении народа», как писал один из современников, шедший в траурной процессии драматург Сумароков бросил шагавшему рядом с ним академику Штелину, будущему биографу Ломоносова: «Угомонился дурак и не может больше шуметь». На что услышал в ответ: «Не советовал бы я вам сказать ему это при жизни».
Посетивший Ломоносова незадолго до его смерти тот же Яков Штелин услышал:
— Друг, я вижу, что должен умереть, и спокойно и равнодушно смотрю на смерть, жалею только о том, что не смог я совершить всего того, что предпринимал для приращения наук и славы Академии, и теперь, при конце жизни моей, должен видеть, что все мои полезные намерения исчезнут вместе со мною.
28 февраля с трудом передвигавший изъязвленные болезнью ноги статский советник Ломоносов в последний раз посетил Академическую канцелярию ради судьбы «инструментального художества мастера» Филиппа Тирютина и три часа доказывал комиссии несправедливость увольнения высококлассного специалиста. Но сумел добиться для своего подчинённого лишь хорошего аттестационного свидетельства, как уволенного «по сокращению штатов».
В начале марта, чувствуя, что покидают последние силы, Ломоносов задумал еще одну попытку защитить «сокращаемые штаты» и свои «намерения» — он решил добиться аудиенции у Екатерины II. И составил план предполагаемого разговора с императрицей. Вот что он писал за месяц до смерти.
«1. Видеть государыню.
2. Показывать свои труды.
3. Может быть, понадоблюсь.
4. Беречь нечего. Всё открыто Шлецеру сумасбродному. В Российской библиотеке есть больше секретов. Вверили такому человеку, у коего нет ни ума, ни совести, рекомендованному от моих злодеев.
5. Приносил его высочеству дедикации (посвящения. — Ю. К.). Да всё! И места нет.
6. Нет нигде места и в чужих краях.
7. Все любят, да шумахерщина.
8. Multa tacui, multa pertuli, multa concessi*.
9. За то терплю, что стараюсь защитить труды Петра Великого, чтобы выучились россияне, чтобы показали своё достоинство pro aris etc**.
10. Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют.
11. Ежели не пресечёте, великая буря восстанет».
Комментируя эти наброски несостоявшегося разговора с новой императрицей, биограф М. В. Ломоносова Евгений Лебедев писал:
«Уже при беглом взгляде на этот документ видно, что Ломоносов ничего не собирался выпрашивать для себя лично (хотя и идет разговор о „местах“). Здесь жизнь со смертью борется. Здесь решаются судьбы новой русской культуры. Здесь дело идёт либо о приумножении достоинства, славы, знания великого народа, либо о полной потере всего этого, о культурной деградации и погружении в хаос. Ломоносов хотел прийти к Екатерине, чтобы напомнить, а не славословить императрицу и в гораздо большей степени спросить с неё, чем просить у неё. И предостеречь: „ежели не пресечёте, великая буря восстанет“. Так с царями говорят пророки, а не просители и не прожектеры».
Но когда власть слушала пророков?
Предсмертное письмо Ломоносова — итог его долгих раздумий, его потрясающей воображение напряжённой творческой жизни. И борьбы. Борьбы с самим собой, с судьбой, с одиночеством, с властями и врагами. С друзьями тоже.
Борьба эта началась с малых лет.
В шесть лет выучился читать и писать у священнослужителя. Как сообщает первая биография М. В. Ломоносова, изданная в 1788 г.: «…читал обыкновенно одни только церковные книги. Через два года учинился ко удивлению всех лучшим чтецом в приходской церкви. Нередко биван был не от сверстников по летам, но от сверстников по учению за то, что стыдил их превосходством своим перед ними произносить читаемое к месту, расстановочно, внятно, а притом и с одной приятностью и ломкостью в голосе».
Насчёт того, что «нередко биван был» — это, скорее всего, гипербола — независимый и отважный подросток, с десяти лет ходивший с отцом в море, к четырнадцати годам мерялся силой с тридцатилетними поморами и побеждал их в перетягивании каната.
Всю последующую жизнь больше бил сам и побеждал в боях, хотя часто случалось и «бивание». Страстный, горевший неугасимым огнём любви к истине и России, он был готов сокрушить всех, кто вставал на пути этой его любви. О трудном характере Ломоносова при жизни ходили легенды, «анекдоты», как тогда говорили. Биографию своего великого современника и друга Яков Штелин назвал сборником анекдотов.
Проявивший смолоду неукротимую жажду к наукам, он, согласно «анекдоту» Штелина, «долгое время питал в себе желание убежать (из дому. — Ю. К.)… Нетерпеливо ждал удобного случая. На семнадцатом году возраста своего оный открылся. Ночью, как все в доме отца его спали, надев две рубашки и нагольный тулуп, погнался за караваном вслед, не позабыв взять с собой любезных своих книг». Эти сведения биографа противоречат другим, более надёжным. Сохранилась запись в холмогорских архивах, что уехал Михаил с согласия отца и получив «пашпорт».
Легендами окружена также история получения Ломоносовым образования. В Славяно-греко-латинскую академию он поступил, согласно слухам, назвавшись дворянским сыном. По другим сведениям, за него ходатайствовал Леонтий Магницкий, которого он поразил тем, что знал наизусть его «Арифметику». Сам Михаил Васильевич полагал, что его вело по жизни и всегда выручало Провидение.
За границу он попал по счастливому стечению обстоятельств. Русская Академия искала специалистов по «рудному делу». Марбургский профессор Вольф, к которому русский посол обратился за помощью, долго искал таких специалистов в Германии и не нашёл, специалисты либо заламывали непомерные контрактные суммы, либо отказывались ехать в Россию из-за «варварства оной». Поэтому Вольф посоветовал русской Академии прислать к нему студентов для обучения. Так Ломоносов оказался в Марбурге, а потом проехал еще по ряду городов Германии и Голландии.
