Он едва не упомянул досье, собранное психиатром и оставленное в клинике. Нет, слишком рано. Сначала нужно установить доверительные отношения с сестрой милосердия.
– Может, она надеялась, что вылечит его сама?
– Для этого она находилась в самой безнадежной ситуации.
– Почему?
– В некотором смысле она и была его болезнью.
– Не понимаю.
– Вам знакома история вашего отца?
– О какой истории вы говорите?
– О его рождении, детстве, его происхождении.
Он хотел было ответить утвердительно, но осознал, что ему известны только отдельные фрагменты: сирота, родившийся в Кот-д’Арморе, отец, моряк-рыболов, погиб в кораблекрушении, мать умерла от туберкулеза через три года после его рождения, в 1948-м. Наверняка сплошное вранье, но, как ни странно, Эрван никогда не ставил под вопрос эту часть мифотворчества Морвана. Кстати, и Старик никогда о ней не заговаривал. «Не представляет интереса», – бросал он.
– Отец всегда очень сдержанно рассказывал о первых годах своей жизни. Он…
Она поднялась и порылась в металлическом шкафу, набитом пыльными бумагами и трухлявыми папками. Достала оттуда скоросшиватель, скрепленный тесемкой, вернулась и положила его рядом с Эрваном на койку.
– Не будем терять время: всё здесь. Де Пернек заказал из Франции полные сведения о вашем отце.
Эрван не мог оторвать глаза от папки: ее появление граничило с чудом. В глубине души он всегда боялся, что этого документа больше не существует.
– У меня нет времени сейчас все это прочесть, – пролепетал он.
– Возьмите ее. В конце концов, это же ваша семья.
Он положил дрожащую руку на обложку. Ящик Пандоры.
Сестра Хильдегарда так больше и не садилась.
– А теперь оставьте меня. – Она нарисовала пальцем в воздухе крест. – Слышите тишину? Бал закончен. Сейчас они нахлынут.
– А кто их лечит на том берегу?
– Представления не имею.
– Какая-нибудь неправительственная организация?
Ее губы искривила презрительная гримаса, открыв идеальные зубы. С некоторым опозданием он осознал, что ее лицо было когда-то изумительным. Нордический манекен, светловолосый, крепкий, холодный. Внешность Лени Рифеншталь того времени, когда та была самой красивой женщиной Германии и официальным кинорежиссером нацистов.
– Здесь больше нет ни неправительственных организаций, ни вообще какой-либо помощи. Сейчас, когда я с вами разговариваю, мы двое – единственные белые на тысячу километров вокруг.
Это замечание напомнило ему о его собственном положении. Куда он направится, переступив через этот порог? Он подумал об отце – сестра Хильдегарда не знала, что в округе имеется еще один европеец, – но тут же отбросил мысль позвонить ему и позвать на помощь.
– По-вашему, – спросил он, поднимаясь, – кто убил Катрин Фонтана?
– Всем известно: Человек-гвоздь.
– А это не мог быть Морван в приступе гнева?
– Не понимаю, к чему вы ведете. Бедная Кати была… Ну, ее изувечили, как и остальных.
– Преступление могли замаскировать. Вам не вспоминается что-либо подозрительное относительно обстоятельств убийства? Или какие-нибудь события, предшествующие той ночи 30 апреля?
Она, казалось, задумалась.
– Нет. Я помню ее последний день: она ушла из диспансера ближе к вечеру… Господи, это же было сорок лет назад!
Снаружи в джунгли возвращалась жизнь. Какофония криков, шорохов и похрустываний свидетельствовала о том, что насекомые и животные снова здесь. Совсем как после дождя.
Она подошла к другому шкафу и достала пластиковый стерильный халат, который и надела, продев сначала руки.
– Помогите застегнуть.
Он подчинился не без труда – пальцы еще дрожали.
– Есть один человек, который, вероятно, может вам помочь. Его зовут Фаустин Муниазера, он хуту.
Эрван бежал эстафету: один свидетель перекидывал его к другому, но до финиша было не добраться.
– Каким образом?
– В то время он служил ночным сторожем в «Лучезарном Городе». Поговаривали, он что-то видел.
– А какая связь с Кати Фонтана?
– Она была очень скрытной женщиной. Никто в точности не знал ни где она живет, ни вообще что делает вне стен диспансера. Она встречалась с Морваном в том отеле.
– Вы хотите сказать, что они виделись в ночь убийства?
– Я так думаю. Но точно утверждать не берусь: столько воды утекло…
Одна деталь не укладывалась в общую картину: медсестра и начинающий полицейский никак не могли позволить себе оплатить номер в «Лучезарном Городе». Кстати, в контексте общего ужаса тех дней Морван никогда бы не позволил Кати возвращаться ночью одной. Или же она запрещала ему провожать себя?
– А Фаустин, он еще здесь?
– Еще бы!
– Где я могу его найти?
– На том берегу реки, но вот добраться до него будет сложно.
– Почему?
– Потому что он руководит отрядами Интерахамве[68], а они союзники фардовцев. Сегодняшний минометный обстрел – это он и есть.
Эрван из этого никогда не выберется: конфликт, который не имеет к нему никакого отношения, приводит в ужас и в котором он ничего не понимает, все время встает у него на пути. Много у него шансов найти пирогу, чтобы переплыть Луалабу?
– А у этого Фаустина есть боевая кличка?
– С таким имечком ему долго искать не пришлось: он взял себе прозвище Мефисто.
– Вы с ним знакомы?
– Я видела, как он рос.
– Он ответит на мои вопросы? Он вспомнит о том времени?
– Если наркотик и те ужасы, что он творит ежедневно, не разрушили его мозг, а главное, если вы дадите ему много денег.
Он подумал о своем поясе, все более тощем, и о чемодане Сальво. Найти мерзавца, прикончить и забрать бабки. Эрван собирался задать новый вопрос, когда дверь распахнулась.
На пороге возникли двое чернокожих, которые держали третьего, с вырванной грудной клеткой. Эрван никогда ничего подобного не видел: ребра торчали из тела, разодранная плевра свисала на бедра, видно было, как пульсируют внутренности, а металлические осколки торчали по краям зияющей раны.
Сестра Хильдегарда метнулась, что-то приказав на суахили. Санитары уже приступили к действию. Скинув сапоги одним движением каблука, вновь прибывшие положили тело на операционный стол.
Эрван оттолкнул солдат и санитаров, чтобы подойти ближе к женщине, которая уже натянула хирургические перчатки.
– Сестра, одно слово, умоляю…
Хильдегарда схватила бутылку со спиртом, плеснула на рану, потом открыла автоклав.
– Сестра!
– Отстаньте!
Ей еще было что ему сообщить, он это чувствовал. Подумал о тех линиях на песке – второй загадке Человека-гвоздя.
– Вы знали семьи, которые стояли у власти в Лонтано?
По-прежнему никакого ответа. Монахиня ставила капельницу в руку жертве.
– Почему он рисовал схемы на песке?
– Генеалогические древа.
– Что?
Губки возникали, впитывали кровь, промокали обожженную плоть, переходя из рук в руки, как карты в какой-то смертоносной игре.
– Ваш отец понял общий смысл. Тьерри Фарабо был связан с кланами из Лонтано. Возможно даже, сам принадлежал к этим единокровникам…
– Вы хотите сказать, он был сыном одной из семей?
– Убирайтесь отсюда. Дайте мне оперировать!
Она достала инструменты из глубин автоклава. Тутси на столе потерял сознание. Или же умер. Двое других смотрели на него выпученными глазами. Это уже была не операция, а анимистический ритуал, магическая церемония.
Эрван убрал коленкоровую папку в рюкзак, подхватил свою винтовку и двинулся к двери. Жара снаружи по сравнению с пеклом операционной показалась ему почти свежестью. Другие ополченцы тащили на импровизированных носилках исполосованные жертвы, плавающие в месиве из крови и земли.
С рюкзаком на одном плече и ремнем винтовки на другом он уже готовился продолжить свое странствие, когда до него донесся последний звук, который он ожидал услышать.
Туманный горн «Вентимильи».
Даже в самом сердце хаоса привычки берут свое: толкатель отправлялся в путь и трубил, оповещая об этом все джунгли.
Эрван со всех ног пустился бежать к реке.
58Время.
Он мог пересечь Лонтано и добраться до «Вентимильи» за десять минут. И уже мчался через город плюща и лиан, когда все окружающее вновь разнеслось в клочья. Он только успел броситься ничком на землю. Взрывная волна разорвала барабанные перепонки. Прикрыв голову руками, он чувствовал, как на него сыплется дождь латерита и иссеченных листьев, – все пошло по новому кругу.
Не раздумывая, он вскочил на ноги, подобрал рюкзак и продолжил бег. Звуки – так-так-так автоматического оружия, сухие щелчки одиночных выстрелов – казались ему приглушенными. Изображения тоже были смазанными – гигантские руки комкали реальность.
Лонтано, зеленый город, стал красным от тьмы латерита, поднятого в воздух взрывами, – так кидают горсть земли на могилу. Ни одного тутси на горизонте: куда они делись? С его покалеченным слухом невозможно определить, откуда доносятся выстрелы.
