– Ты запросила полицейский отчет о несчастном случае?
– Я говорила с офицером по связям с Грецией здесь, в Париже. Он этим занимается. У тебя попить не найдется? Пивка.
Гаэль встала и пошла за пивом, которое держала для Эрвана. Заодно прихватила несколько салфеток.
– Ты как будто не торопишься собрать сведения, – взмолилась она, раскладывая бумажные квадратики на журнальном столике.
Одри небрежно шмякнула на них свой бутерброд, потом вытерла пальцы, как механик во время перерыва.
– Ты французский язык понимаешь? В отсутствие причин для обвинения ничего больше сделать нельзя.
– Я подам жалобу на Каца за незаконную медицинскую практику.
Одри приставила крышечку пивной бутылки к краю стола и снесла ее одним движением, поцарапав деревянную столешницу. Она это нарочно. Полицейская отпила пенный глоток и рыгнула. Она даже не удосужилась обсудить предложение. Гаэль не нуждалась в субтитрах. Не очень-то она подходила на роль истца: постоянное пребывание в лечебницах, хрупкое психическое здоровье… И к тому же Венявски хотела замести Эрика Каца по делу Человека-гвоздя, а не за какую-то незаконную психиатрическую практику…
Но главное препятствие было в другом: единственные доказательства, которые связывали Каца с колдуном-убийцей, – тщательно подобранные вырезки из прессы, досье на пациентку по имени Анн Симони, адреса жертв, записанные до их убийства, – были получены во время самовольного обыска со взломом. Лучше было про них забыть, если только обе фантомаски не желали загреметь сами.
– Я могу снова с ним увидеться и постараться получить образцы ДНК.
– Еще раз повторяю, маленькая моя: ты и впрямь фильмов насмотрелась.
– Но благодаря этим частицам, – не отступала Гаэль, – его можно будет опознать.
– При условии, что образцы содержатся в базе данных.
А я в этом сильно сомневаюсь.
– Этот человек сменил личность, есть же какая-то причина.
Одри встала, снова вытерев пальцы, прежде чем выключить компьютер.
– Я пошла. Постараюсь поспать.
Гаэль вскочила:
– И все? На этом и остановимся?
– Завтра продолжу в том же духе. А ты пока никуда не выходишь и никому не звонишь.
При мысли провести еще один день в четырех стенах Гаэль почувствовала, что впадает в полную тоску.
– А если он обманул? – сымпровизировала она.
– И так понятно, что он все время обманывает.
– Я говорю об Усено. Если он вовсе не погиб в Греции от несчастного случая? Если он добыл свидетельство о смерти через какого-нибудь подпольного врача? Он мог привезти тела своих детей и свой пустой гроб.
Одри захохотала. Гаэль показалось, что ей дали пощечину.
– Послушай! – воскликнула она. – Он возвращается во Францию, меняет имя и снова открывает свой кабинет.
– Мы же видели его фотографии: физически Кац ничего общего не имеет с Усено.
– А пластическая хирургия?
– Ступай баиньки, – посоветовала Одри. – Я тебе завтра позвоню.
– У него же ключ от склепа!
Полицейская направилась к двери, но Гаэль заступила ей дорогу:
– Мы с тобой сейчас же туда отправимся.
– Куда?
– На кладбище в Лила. Вскроем мавзолей. Один из гробов пуст, я в этом уверена.
– Ты и впрямь рехнулась. Дай пройти.
Гаэль не сдвинулась с места.
– Будь здесь Эрван, мы бы уже сидели в машине.
Одри перекинула ремень сумки через голову и сдалась:
– Ты кого угодно достанешь. Надень джинсы вместо твоих фитюлек до пупка, на улице холодно.
61Итальянская ночь.
У Лоика она не вызывала воспоминаний. Напротив, всякий раз она очаровывала по-новому, словно в девственной памяти не сохранилось и следа. И сегодня вечером чудо повторилось. Сидя на балконе спальни, он впитывал в себя все: шелест кипарисов, аромат можжевельника, лаванды, олив, тысячи звуков природы, пока темнота не начала скрестись, поскрипывать, посвистывать, – даже дневная жара, он чувствовал, замешкалась у края бассейна. Пусть он всего лишь жалкий наркоман в ломке, упорно пытающийся бежать против времени, пусть он отощал и недотягивает десять килограммов до нормы – сейчас он неподвижно плыл в этом гигантском потоке, шумящем и ароматном, хотя, конечно, не без помощи горсти таблеток, которыми он оглушил себя перед ужином.
Они обзвонили прокатные агентства в поисках белого «фиата-мареа», который им описал Марчелло. Хозяевам даже не пришлось проверять: модель не выпускалась с 2000 года, и речи быть не могло предложить подобную колымагу своим клиентам. Лоик и София пришли к горькому заключению: чтобы быть копом, мало одного желания, а до предела их возможностей, даже возможностей королевы Флоренции, они уже добрались. Наверняка торговцы оружием одолжили машину в какой-нибудь компании Баладжино. Basta cosi[72].
Однако они все же собрались объехать с утра отели, вооружившись новым портретом: светловолосый здоровяк в сопровождении мафиози, – но у них не было ни фотографии, ни отличительных примет. А шикарные отели изобиловали бизнесменами, которые могли соответствовать этому описанию. Они решили, что, если ничего не найдут, тем же вечером вернутся в Париж.
– Ты спишь?
София стояла на пороге его спальни. Всегдашняя ее манера заходить не постучав. Первая мысль его ужаснула: она пришла заняться любовью. Со второй было не лучше: она хотела заключить мир. Он больше не переносил никакой близости с ней. Их ссоры, разрыв, война за детей уничтожили любую нежность, любое ощущение согласия. Единственное чувство, которое они могли разделить, – это любовь к Миле и Лоренцо, но соблюдая между собой определенную дистанцию, как на дуэли.
На самом деле с момента смерти Монтефиори даже их взаимная ненависть утихла, уступив место некой пустоте, которая тоже имела свои прелести. Пресловутый «отказ от желаний» буддизма? Атараксия[73] греческих философов? Они больше ничего не чувствовали в присутствии друг друга, и возможно, это было единственным долговременным чувством, которое уготовило им будущее.
– Я думала об этом «фиате-мареа», – сказала София, присаживаясь рядом и пристраивая ноги между столбиками парапета.
Она медленно прикурила сигарету. Лоик испытал облегчение: простая беседа двух следователей.
– Эта «мареа» не была взята в аренду и не принадлежит Баладжино.
– Откуда ты знаешь?
– Каждый приехал на встречу на своем транспорте: отец, Баладжино, незнакомец.
– Ну и что?
Запах табака смешивался с волнами маслянистых испарений. Он подумал о душных миазмах деревенских костров, витающих над равнинами. Эти порывы горелого воздуха всегда вызывали в нем чувство странного наслаждения. Аромат смерти…
– Наверняка эту «мареа» одолжил ему отель. Машина-выручалочка, жест вежливости. Такую услугу иногда предлагают во Флоренции, если клиент в затруднении. Завтра утром еще раз объедем палаццо и проверим.
Повисла тишина, нарушаемая только криками лягушек. Низкий, нестройный, заунывный звук. Теперь Лоик боялся, что Софии придет в голову заговорить об общих воспоминаниях, связанных с этой огромной виллой, или, хуже того, позволить себе ласковый жест. Другая вероятность, не менее неприятная: если она сочувственным тоном начнет расспрашивать его о трудностях воздержания.
Как всегда, напоследок она произнесла фразу, которую он мог бы предвидеть:
– Я переспала с твоим братом.
Он подскочил и наконец посмотрел на нее. Непроницаемый профиль, идеальный, выписанный одним штрихом. И эти чертовы азиатские глаза, которые при любых обстоятельствах придавали ей двусмысленный вид, и загадочный, и колкий.
В ту же секунду он осознал простую данность: его братца-мачо всегда тянуло к недоступной невестке. Она воплощала все то, чего он был лишен: аристократизм, утонченность, снобизм. Но София, что ее-то могло привлечь в грубом копе? В сущности, Лоик представления не имел, что она любила на самом деле.
– Когда? – спросил он, как все рогоносцы мира.
– В сентябре.
– В разгар истории с Человеком-гвоздем?
Молчание послужило подтверждением.
– И это продолжается?
– Нет.
– Все закончилось или вы раздумываете?
Она тихо засмеялась. Способ дать понять, что сама еще не знает. От Лоика комментариев и не требовалось. Они разошлись, София была свободна, и он не испытывал к ней ничего, хоть отдаленно похожего на ревность. В конечном счете он предпочитал представлять свою бывшую в объятиях братца, чем с одним из блестящих и кричащих итальянских джетсеттеров[74]. А главное, он думал о детях. Если речь пойдет о серьезных отношениях, то Мила и Лоренцо просто будут чаще видеть своего дядю – всегда неловкого в обращении с ними, но неизменно доброжелательного.
Но прежде всего Эрван обеспечивал надежное, родственное присутствие – именно то, чего сам он дать не мог. Во имя детей Лоик готов был передать эстафету. Сама мысль об этой связи действовала на него ободряюще, точно так же как он чувствовал себя спокойней в отношении Гаэль, зная, что Эрван рядом, приглядывает за ее похождениями, защищает ее, пока он сам занят тем, что колется в углу какого-нибудь сквота или продает свою задницу в надежде подхватить СПИД.
