— Но ведь это будет означать конец!
Лайонел улыбнулся.
— Всякий конец, это начало. А смерть — рождение, такое желанное для нас.
— Я же так молода, умирать мне совсем не хочется, — рассердилась девушка.
Молодой человек поднес ее руку к губам и поцеловал.
— Вот он, твой себялюбивый бес. Управляет тобой, как марионеткой.
Катя крепче сжала его ладонь.
— Ну и пусть! Я с ним согласна! Вы все устали от жизни, а я хочу, хочу жить! Я еще столько всего не видела!
— У тебя будет вечность с твоим ангелом, чтобы увидеть абсолютно все!
Ей хотелось прокричать, что увидеть абсолютно все она хочет с ним, а не с ангелом, но девушка промолчала. Любые слова сейчас были бессмысленны рядом с этим нерушимым айсбергом — мечты вампиров об Искуплении. Ведь она знала, чего Лайонел ждет больше всего на свете, знала еще прежде, чем стать вампиром. Но разве могла она подумать, что когда-нибудь ключ от его мечты — от небес, будет у нее! Но прежде этим ключом ей придется открыть замок на собственном сердце, где она заперла любовь к Лайонелу.
Катя притронулась к холодному металлу на груди, нащупав подушечкой мизинца гравировку, и прошептала:
— Как же мне забыть тебя, если я слышу музыку и каждый, каждый миг пытаюсь угадать твои чувства.
— Когда я находился в Тартарусе, ты не слышала ее? — поинтересовался молодой человек.
— Нет.
— В этом городе сосредоточена слишком огромная концентрация сил, энергетические каналы и некоторые способности там подавляются. Если музыка тебе мешает, я останусь в Тартарусе сколько понадобится.
— Но как же твой город! Ты не хочешь вернуться в Петербург?
— Не все так просто.
Катя приподнялась на локте и провела рукой по его рельефной груди.
— Лайонел, а что будет, если я откажусь быть с Вильямом? Старейшины меня убьют?
Молодой человек задумчиво приподнял брови.
— Видишь ли, убить тебя они могут, убить вампира. Но тогда бес лишится тела, своего пристанища и новое сможет обрести лишь спустя четыреста лет. Нет, старейшины будут беречь тебя, как свою величайшую драгоценность. Ты очень им... нам всем нужна. Ангела старейшины находят почти всегда, а с бесом легко ошибиться, его трудно угадать в современном мире, еще труднее удержать и практически невозможно контролировать.
— Раз я им так нужна, они станут потакать моим прихотям, правда?
Лайонел засмеялся.
— Несомненно. Все как ты любишь!
— А если я потребую у них тебя?
Взгляд прозрачных глаз стал колючим, как если бы ледяные осколки собрались в остроконечный букет, лицо сделалось холодным и отстраненным.
— Я не стану тебя ни с кем делить. — Он резко поднялся и принялся одеваться.
— Прости, — с запоздалым раскаянием пробормотала девушка, накидывая на плечи свою белую рубашку. — Я бы никогда не посмела насильно заставлять тебя быть со мной.
Он протянул ей руку и помог встать.
— Однажды уже посмела, но тогда ты могла мне предложить себя безраздельно. А теперь не можешь. Все что тебе осталось, приказать Цимаон Ницхи притащить меня к тебе как котенка за шкирку.
Катя обреченно вздохнула.
— Хочу ли я твоей любви или повиновения? Мы снова к этому пришли. — Она через силу улыбнулась. — Любви, конечно, твоей любви, не сомневайся.
Лайонел удовлетворенно кивнул и, коснувшись груди с левой стороны, сказал:
— Она у тебя есть.
Они помолчали, молодой человек шагнул к краю льдины.
— Нам пора.
— Лайонел, — позвала девушка. Он обернулся, и она ощутила, как сжалось сердце, не сильно, едва заметно, но до боли привычно и так по-человечески.
— Прежде чем мы вернемся, я должна сказать...
Он покачал головой и отвернулся.
— Я не хочу знать.
Катя приблизилась и взяла его за руку.
— Если ты передумаешь, то...
Лайонел поднес палец к ее губам.
— Не надо.
Касаясь губами его пальца, она улыбнулась и прошептала:
— Я всегда буду тебя ждать.
* * *
В просторной светлой комнате с развешенными на стенах картинами в массивных рамах находились двое. Вампиры стояли плечо к плечу, один златовласый, ослепляющее прекрасный, точно небесный божественный свет, а второй с черными как ночь волосами, по-своему красивый, но глядя на него, признать в нем истинного ангела было невозможно.
Братья не смотрели друг на друга, голубой и зеленый взоры устремились на огромный портрет девушки в облаке рыжих кудрявых волос. Та смотрела на них серыми невинными глазами с королевской надменностью, а на губах играла нежная улыбка, совсем неподходящая под демонический образ, переданный художником.
— Мне жаль, — первым нарушил тишину Вильям.
— Лицемер, — обронил Лайонел.
Как враги, уставились они друг на друга.
— Хорошо! Не нравится ложь? — Брат кивнул на портрет. — Жаль ее, не тебя! Ты не достоин, а она сходит по тебе с ума. Ты отобрал ее у меня! Так в детстве ты отнимал мои игрушки и моих зверей, просто чтобы потом выкинуть или убить. А ей какую участь приготовил, когда наиграешься?
Лайонел рассмеялся.
— Ошибаешься, мне нравится ложь. Это так удобно, когда окружающие лгут и говорят то, что от них хотят услышать. Ты ведь знаешь, я ненавижу, когда меня обременяют правдой. Правда — прерогатива самоуверенных эгоистов, которые стремятся ею что-то изменить. Разве может любить правду тот, кто ничего менять в себе не намерен? — Молодой человек насмешливо улыбнулся. — Но, конечно, ложь не для тебя, Вильям, ты непогрешимо веришь в свою правду. Одно печально, свой собственный мир ты построить не способен, поэтому всегда будешь околачивать пороги чужих миров со своей правдой в надежде изменить, сломать, разрушить — и воссоздать заново. Но кто же, интересно, тебе это позволит, мой наивный брат?
— О-о, я уже успел позабыть, как ты умеешь извратить все понятия! — презрительно скривился Вильям.
— А вот я не забыл о твоей несостоятельности принять себя целиком. Как не подавляй низменные чувства, коли они есть, то полезут наружу! Если нужно, даже через положительные понятия, такие как правда!
— Удобно перевести стрелки на меня, вцепиться в понятия, разбирать их по частям и проигнорировать мой основной вопрос. Какую участь ты приготовил Кате?
Лайонел вскинул брови.
— Ты действительно полагаешь, что в сложившейся ситуации я стану обсуждать мои былые планы относительно Кати? Или тебе необходимо знать, что путь к ее сердцу свободен и справедливость вот-вот восторжествует? Думаю, ты это уже знаешь.
Вильям отвел взгляд.
— Мне нужно знать, исчезнешь ты из ее жизни или по выходным будешь присылать цветы, напоминая о себе!
— Цветы? — Лайонел холодно улыбнулся. — Нет, дорогой брат, дарить Кате цветы, подснежники там всякие, читать стишки: «Я могу за тобой идти по чащобам и перелазам, по пескам, без дорог почти» и так далее и в том же духе не очень похоже на меня! Не правда ли?
Молодой человек видел, что брат сконфужен и безжалостно добил:
— Теперь, быть может, тебе даже не придется в подражание мне вырывать у нее поцелуи насильно!
Они помолчали, и Вильям нехотя спросил:
— Что ты намерен делать?
Лайонел пожал плечами.
— Я отправлюсь домой — в Англию. Старейшины дарят мне Лондон, чтобы я не скучал в ожидании Дня Искупления. — Он хлопнул брата по плечу. — Дня, который ты нам должен организовать.
Вильям качнул головой и направился к двери, ведущей из зала, но Лайонел оказался возле нее первым и преградил путь. И прежде чем брат успел что-то сказать, бесцеремонно вынул из внутреннего кармана его куртки фотографию.
— Кажется, это мое.
Вильям несколько секунд смотрел на девушку, залитую кровавым светом заходящего солнца, запечатленную на фотографии, и со вздохом произнес:
— Конечно. Конечно, твое.
Он ушел, а Лайонел остался один, среди портретов юношей и девушек, мужчин и женщин, в чьих телах когда-либо жили ангел и бес за всю историю существования вампиров. Ангелов тут было значительно больше. В среде вампиров найти их не составляло труда, такие как Вильям и ему подобные не могли не привлекать всеобщего внимания.
