том, что цель его ведь — фельдмаршал Миних. Дом фельдмаршала был на Васильевском острову, по набережной большой Невы, между 11-й и 12-й Линиеми (где теперь Морской корпус). Единственным же сообщением с Васильевским островом служил тогда Исаакиевский мост между сенатом и адмиралтейством, напротив церкви Исаакие далматского. Стало быть, туда!
На широком пространстве от Синего моста до Исаакиевского был для скачущого полный простор. Так как, однако, Исаакиевский мост был построен недавно — в 1727 году, — то для возмещение произведенных на него расходов существовал еще так-называемый "мостовый сбор", и все переезжающие или переходящие через мост должны были вносить мостовому сборщику установленную лепту, становясь для этого в очередь. Самсонов дожидаться, понятно, не стал и не в очередь прорвался на мост. Сборщик кричал вслед ему что-то; но он летел вперед без оглядки, без устали работая плеткой, потому что за ним по деревянной настилке моста стучали уже копыта жандармского скакуна.
Недалеко от конца моста встретилось новое препятствие: навстречу ехали, обгоняя друг друга, два лихача-извозчика, а на остров, очевидно — на биржевую таможню, тянулся обоз нагруженных ломовых подвод. Произошла некоторая заминка.
— Задержите его, ребята! — вопил ломовикам жандарм.
— Эвона! Так для тебя и задержим! — был ему ответ. — Скачи, малый, улепетывай!
Сейчас вот и конец мосту; но на углу — будка, а перед будкой — будочник с алебардой. Завидев скачущих друг за другом Самсонова и жандарма, он выбежал вперед и протянул перед первым свою алебарду в вид рогатки.
— Стой!
Самсонов стегнул свою измученную уже лошадь со всего маху и гикнул. Как окрыленная, она всеми четырьмя ногами взвилась на воздух. Но будочник еще выше поднял алебарду. Лошадь задела за нее задними копытами, перекувырнулась, да так и осталась лежать, придавив собой одну ногу всадника.
"Пропал! — решил про себя Самсонов. — Притвориться разве мертвым?"
— Эй, ты, долголь еще лежать-то будешь? — окликнул его жандарм.
— Знать, шибко убился, до обумертвие, — подал голос будочник. — Да и лошадь, вишь, на него навалилась.
— Так подыми ее, за хвост-то.
Стал будочник тащить ее за хвост.
— Ну, ну, вставай, что ли!
Лошадь сделала попытку приподняться, но опять повалилась.
— Да ты бы в бок ее лебардой! — командовал жандарм.
Алебарда подействовала: после нового усилие лошадь поднялась на ноги, но дрожала еще всеми членами.
— Эх, эх! и колена-то себе как отшибла! — заметил будочник. — А бегунок твой все еще без памяти.
— Так растолкай его!
Стал будочник расталкивать "бегунка", но тот по-прежнему не подавал и признаков жизни.
— Нет, как есть мертвое тело!
— Эка служба каторжная! — пробурчал жандарм, нехотя слезая наземь.
Но едва только он подошел к "мертвому телу", как тело ожило, схватило его за обе ноги, и сам он растянулся на земле. В тот же миг Самсонов вскочил на ноги и — на собственную лошадь жандарма.
— Вот так так! Ай, молодца! Ха, ха! — раскатисто загрохотали ломовики, свидетели всей этой сцены. — Ну-ка, лови его теперь, лови!
Пока ошеломленный жандарм пришел в себя да собрался ногонять беглеца на оставленной ему чужой лошади, с трудом передвигавшей свои разбитые ноги, — того и след простыл.
VIII. Фельдмаршал граф Миних
.
Во второй половине апреля солнце заходить в Петербурге довольно поздно — около 8-ми часов вечера. Когда описанная сейчас скачка с препятствиеми пришла к концу, солнце было уже за горизонтом; но темноты еще не наступило, а потому ехать к дому графа Миниха прямым путем по набережной y всех на виду было бы безрассудно.
Проскакав вниз по Кадетской линии до большого проспекта, Самсонов завернул по проспекту налево, а когда миновал несколько линий, то взял опять направо и мчался так все вперед, пока не достиг Малого проспекта.
Здесь в те времена была еще почти сплошная дичь и глушь: кое-где лишь убогий домишко, а то заборы, огороды или по-просту пустыри, поросшие кустарником.
Весь Малый проспект, и вверх и вниз, точно вымер; свидетелей, значить, не было. Сойдя с лошади, Самсонов потрепал ее сперва в блогодарность по шее; потом сорвал с куста добрый хлыст (плетку во время падение он потерял), повернул лошадь головой в сторону большой Невы и вытянул ее хлыстом. Неприготовленная к такому обращению после испытанной только-что ласки, она сделала воздушный прыжок и ускакала вон.
Теперь только Самсонов оглядел свое платье: сверху до низу оно было забрызгано, замазано уличною грязью. Он взялся за голову: и картуза на нем уже не было! Ну, как в таком вид предстать перед фельдмаршалом?
На помощь ему пришла сама природа. С Ладожского озера нагнало дождевую тучу, закрапал дождь и вдруг полил как из ведра.
Подставляя под ливень, как под душ, то лицо и грудь, то бока, то спину, Самсонов смыл с себя все следы улицы, а затем, в виду сгустившихся уже сумерек, решился двинуться к конечной своей цели. Четверть часа спустя он входил под колоннаду крыльца фельдмаршалского дома. У входа горели два масляных фонаря, а потому стоявший за стеклянною дверью швейцар мог хорошо разглядеть всю неприглядную фигуру юноши, с непокрытой головы и всей одежды которого вода бежала ручьями. Поэтому же он встретил входящого далеко нелюбезно:
— Чего лезешь парадным ходом! Еще наследишь тут y меня…
— Уж не взыщи, почтеннейший, — с скромною развязностью извинился Самсонов, хотя сердце под камзолом y него сильно стучало. — Я к его сиетельству фельдмаршалу по самонужнейшему делу. Ну, уж погодка!
— А картуз твой где?
— Картуз?.. Да на мосту, вишь, ветром с головы сорвало и в Неву снесло.
— Гм… — промычал с некоторою как бы недоверчивостью швейцар. — Да как я пущу тебя к его сиетельству в таком обличье? Тебя кто послал-то?
"Кого ему назвать? Назову-ка сына фельдмаршалского; ведь, он каждый день, почитай, дежурит в Зимнем дворце."
— Послал меня к своему родителю молодой граф; государыня его нынче дольше задержала…
— Почто же ты о том сряду не сказал? Ты малый, не финтишь ли?
В это время к крыльцу подкатила карета.
— Да вот и сам молодой граф! воскликнул швейцар и выбежал на улицу.
Сквозь стеклянную дверь Самсонову было видно, как швейцар, открыв карету и высадив своего молодого господина, начал что-то наскоро ему докладывать.
"Смелость города берегь!" — сказал себе Самсонов и стал y самого входа.
Таким образом, молодой Миних, входя, тотчас его увидел.
— Это он и есть? — спросил он швейцара.
— Он самый, ваше сиетельство.
— Ты что это наплел на меня? — обратился он к Самсонову. — Да постой, лицо твое мне словно знакомо…
— Ваше сиетельство не раз уже меня видели, — отвечал Самсонов
