Он демонстрирует фасад своей политики, как кончики лакированных штиблет. Впервые войдя в кабинет как министр финансов, он немедленно написал королеве, с мастерством романиста выражая готовность быть вдохновенным ее королевским величеством при оздоровлении финансов. Он просто, грамотно и пылко писал о своем плане улучшения финансовой политики. Как только министерство пало, Дизраэли перестал писать Виктории. Как только он снова был введен в состав правительства, переписка возобновилась, он немедленно напомнил о себе в письмах в Виндзор или в Осборн. Его стиль постепенно менялся, почтительность сохранялась и не набивала оскомины. Он столько раз прекращал свою переписку, сколько вместе с кабинетом вылетал в трубу. Но Дизраэли не унывал, он познавал механизм управления государством и тайны успеха в парламенте. После первой своей речи в Палате Общин он был осмеян и освистан. Его нахальство было еще ново. Вечером того же дня, в клубе среди модных друзей, он саркастически сказал: «Ну ничего, настанет время, и они еще будут меня слушать!»
Он угадывает новый рост значения Англии в глазах пародов Востока и ее внутреннее ослабление. Из эпизода истории, из промаха Пальмерстона, он начинает вырабатывать гигантскую программу союза с исламом против России. Гладстон не согласен с ним, как и многие. Гладстон чувствует, куда гнет Дизраэли, какую кровавую баню он намерен задать русским на Востоке и втянуть англичан в новую войну, он льстит королеве, пытается убедить ее принять новое звание императрицы Индии. Этим расположить к себе и найти новую поддержку в коммерческих кругах на острове, обещая новые просторы для торговли, отдавая мир в руки лондонских фирм и банков. Принц Альберт испытывает отвращение к Дизраэли и остерегает Викторию. Она встретила первые послания Дизраэли довольно холодно, но постепенно он обнаруживал такие действительно блестящие деловые качества, что не признать его было бы неблагоразумно. Мнение Виктории обязательно переменится, и тогда Дизраэли пойдет ва-банк. Гладстон и многие видные политики, писатели, епископы, ученые против натравливания англичан на Россию. Они не угадывают цели Дизраэли. Они инстинктивно опасаются его. Его посулы чаруют одних, а у других пробуждают аппетиты. Он дает новый толчок, смысл деятельности начинающему загнивать обществу, а народу обещает то движение, которое то развивал, то задерживал Пальмерстон. Когда Пам устареет, то его государственную машину постарается перенять Дизраэли. Пока англичане эксплуатируют Индию, Африку и стучатся в ворота Китая, Дизраэли делает все, чтобы эксплуатировать англичан. Поддерживая старые предрассудки и сея новые под видом открытий ради прогресса. Но он еще не может пробиться через семейные окопы принца Альберта, чтобы сделать Викторию своим инструментом. Лордам, для которых самое главное рысаки, галстуки и трости, все это почти безразлично, как и парламентариям. Они не шахматисты по природе. После очередного разгрома правительства они впадают в очередную апатию и при случае выбросят Дизраэли до следующих выборов. Они еще не думают о том, о чем он догадывается. Это ниже их достоинства. А он полон жажды власти.
— Пусть мир поливает нас грязью… Но мы с вами, Алексей Николаевич, не можем сидеть сложа руки. Я скажу все это государю. Я сам поеду в Хиву и Бухару. Магометанские народы веками живут с нами. Мы не должны своими промахами позволить пробудить в них ненависть к нам. Магометане Востока возьмутся за ятаганы и копья и объявят газават в защиту Дизраэли, который их же потом предаст… Королева помнит о своем родстве с Романовыми.
Алексей полагал, что явиться к Герцену по рекомендации Игнатьева нельзя, означало бы выглядеть в его глазах петербургским шпионом. Поручение Муравьева, просившего рассказать Герцену о судьбе Бакунина в Сибири, выглядело бы провокацией.
Явиться от леди Эванс означало бы продолжать интерес Пама, слабый, но устойчивый. И в том, и в другом, и в третьем случаях Алексей мог бы выглядеть и перед Герценом, и перед самим собой как низкая личность. Это при самом большом уважении и симпатии к Николаю Николаевичу, Наташе и Николаю Павловичу Игнатьеву. Мнение своего отца о Герцене было для Алексея превыше всего. Отец служил без пристрастия и затаенных надежд на какие-либо выгоды. Как же после этого судить людей категориями, что собираются делать устроители человеческого общества будущего, разбивая его на стада, всех равнять нельзя; три-четыре добрых друга Алексея судят о каждом деле по-своему.
Из оранжерей высаживались в парках цветы, когда Сибирцев съездил в книжный магазин к Трюбнеру на Патерностер Роуд. Хозяина не было. Первого номера журнала «Колокол» не осталось. Вчера последние экземпляры скупили переодетые русские морские офицеры, предупреждавшие при входе в магазин друг друга, чтобы выдать себя за французов. Мальчик-поляк, на обязанности которого было открывать дверь, понял.
Алексея служащие магазина приняли за англичанина, выросшего в колонии. Сказали, что на новый русский журнал есть подписчики: постоянные покупатели эмигрантской литературы, а также служащие из русского посольства и русские тайные агенты. Все князья и артисты, приезжавшие из России, спрашивали сочинения Герцена. Послали в другую лавку на Хаймаркет, то есть на Сенной рынок, куда и Наташа советовала поехать. Там в модном переулке у поляка Тхоржевского «Колокол» был выставлен в витрине.
Алексей зачитался, походил у себя в отеле из угла в угол, ужинать не пошел и не пошел на концерт итальянского оркестра, как предполагал. Не пошел он и на другой день на выставку цветов. К Герцену решил не ходить.
Община? Есть в ней то значение, какое придает этому Герцен? В общине ли на самом деле спасение? А что же тогда опыт Сибири, где сельское хозяйство без помещиков, у всех крестьян есть пашни, а также земельные участки и выгоны на заимках, вдали от села. В Братске, как слыхал Алексей, еще в позапрошлом веке, русские научили пахать «братских», как звали крещеных бурят, отсюда и название города и острога, и теперь в землевладении есть термин «братская пашня». Там не было общины и переделов. Хочет ли Герцен, чтобы в Приморье и на Аляске была община? Обо всем, как понимал Алексей, он не мог не судить со своей колокольни — он «их» не понимал.
Высшую степень изобретательности показывали на лондонской выставке оружия и военного снаряжения. Все новинки открыты и, видно, предполагаются на продажу. Это и реклама для торга оружием, и парад мастерской мира. Тут все для экспедиционных и массовых войн, все, что нужно континентальным державам для поддержания претензий. Англия всегда торговала оружием для всех армий и для всех повстанцев во всем мире. Их же собственные торговцы поставляют винтовки зулусам в Южную Африку, когда те восстают прочив англичан.
Веллингтон набирал в армию
