благоприятных условиях наверняка мог бы стать прославленным директором театра, продюсером, драматическим актером или кинозвездой. Таково мое глубокое убеждение независимо от того, глупое оно или смешное. Ибо это правда, что в конце концов, начиная с рождества 1913 года в пределах города, округа и епархии безраздельно властвовали только мы, люди Кубы-Ирода: царь Ирод, Смерть, два Ангела с двумя Ангелочками, Дьявол, и еще два Чудища, три волхва — Каспар, Мельхиор и Валтазар, — Жид, три Пастуха, а также меняющиеся второстепенные персонажи: Цыган, Медведь, Козлище и Баранья шкура, — а получилось так благодаря ксендзу-прелату Паецуну, а также отваге и одержимости самого Ирода.
Еще перед сочельником органист принес Ироду личное послание ксендза-прелата. Ирод (который в этом, 1913 году готовился к бракосочетанию с младшей дочкой садовника Рокицкого) прочел письмо дрожащим голосом. Впрочем, все мы не чуяли под собой ног: еще ходившие исповедоваться и уже бросившие, боявшиеся императора Франца-Иосифа и называвшие его старым хреном. Всем нам было ясно: приглашение с новогодними колядками во дворец епископа было весьма лестным и многообещающим. Мы предвкушали дела необычайные и не ошиблись.
Епископ, в пурпурном одеянии и с пурпурной физиономией, был заметно под мухой и восхищался нашим действом с большим пониманием. Он принимал у себя грустную и безобразную, как старая обезьяна, графиню Сальмадь и генерала фон Эберсдорфа вместе со штабом, каковой пьянствовал уже седьмые сутки, в результате чего генеральский адъютант споил вусмерть нашего младшего пастуха и, пользуясь бесчувственным его положением, совратил. Возможно, и по этой причине получили мы не совсем обычный гонорар: сто пятьдесят крон!
Весть об этом чуде облетела всю округу, услыхал о нем и Сильвестр. Когда мы с песней на устах двинулись к купцам в Заречье, он преградил нам путь на мосту (на том самом месте, где два года назад дочка Нухима-портного поразила меня в самое сердце задушевным своим голосом).
Сильвестр был один. Пьяный, но в своем уме и на ногах стоял крепко. Посмеивался тихо и беззаботно.
Только что выпал свежий снежок. И небо искрилось от первого морозца. Воздух был прозрачен. Мы молча смотрели на улыбку Сильвестра Гацы. Ангелы и Чудища, шагавшие впереди, попятились. Я огляделся, ища Смерть, у которой (по приказу Ирода, на всякий случай) коса была настоящая, только оклеенная холстом и фольгой.
Наконец Сильвестр перестал смеяться. Швырнул оземь барашковую шапку, топнул ногой. Мост содрогнулся. Вниз по реке плыло все более густевшее сало, и собаки дико выли к морозу.
— Эй вы, щенки! — крикнул Сильвестр. — Где же ваш Ирод?
Ирод ринулся вперед как ошпаренный. Сорвал корону, плащ, бросил державу, сорвал черную бороду. Оба потянулись к голенищам — за ножами, поблескивавшими узкими лезвиями, отточенными на брусках.
— У-у-ух! — рявкнул Сильвестр, кидаясь на Ирода.
Но тот встретил его молча, слышался только скрип снега под каблуками, зубовный скрежет да прерывистое сопение. А потом Ирод вдруг присел, и никто не заметил удара, от которого Сильвестр Гаца, убийца двух сплавщиков, гроза окрестных кабаков, внезапно замер, а затем, уронив нож, схватился обеими руками за живот и тяжело, торопливо дыша, корчась, побрел в сторону города спасать свою жизнь, тогда как мы двинулись дальше с веселыми колядками на устах, не оглядываясь назад, не глядя на брошенный посреди моста нож некогда прославленного пьяницы, бабника и головореза.
Гаца выжил. В какой-то мере история эта пошла ему на пользу. Мышцы живота срослись плохо, и на месте раны образовалась небольшая грыжа, которая, однако, была учтена военно-медицинской комиссией. Таким образом, Сильвестр не попал на войну, а, только унаследовав в том же году клочок земли, сменял его на лошадь, пролетку и призвание легкового извозчика. Между тем Ирод, которому с той поры не было равных силой во всем Подгорье, стал одним из первых воинов императорской инфантерии, которые отправились из нашего города на величайшую бойню защищать монарха, монархию и все это обветшалое австро-венгерское лоскутное одеяло, которое начало расползаться на глазах Европы еще задолго до первой мировой войны.
Мобилизованные уезжали в августе, разомлевшие от жары и сивухи, под истошный плач женщин. Долго и со смаком судачили у нас о том, что ни одна из баб не плакала о своем муже так красиво, как Магдалена (урожденная Рокицкая), молоденькая жена Ирода. Они обвенчались на второй день пасхи, а расстались в августе, по велению императора и на веки вечные. Но поскольку фельдфебель Балица погиб только на одиннадцатый месяц войны, Магдалена расхаживала осенью тысяча девятьсот четырнадцатого еще гордо и независимо, не вздыхая слишком часто, а также не замечая всех скользящих по ней глаз — мальчишеских, поповских, мужицких, страстных и старчески-бессильных, — благо было на что посмотреть.
О глаза мои! Закрою их и как сейчас вижу жену Ирода. Она возвращается из дальних времен, такая же явственная и желанная, словно это было вчера. Весной сорок шестого сказали мне, что она давно уже обратилась в прах, но это сообщение относилось к кому-то совсем другому и ни в коей мере не перечеркивает воспоминания об атласной коже, синих очах, пухлых губах и пепельных волосах.
Снег выпал за три дня до святого Мартина. В тот день жена Ирода и созвала нас в башенку, а мы прибежали и слушали ее так, словно сам он стоял у нее за спиной и напоминал, что те, кому не нравится, могут убираться вон, и дело с концом или нож в брюхо.
Мы поглядывали друг на друга. Их императорское величество старый хрен Франц-Иосиф забрал от нас на фронт не только нашего начальника Ирода, но также Каспара, Мельхиора и Валтазара, обоих Ангелов, Смерть и Медведя — самых взрослых, высоких, голосистых и наиболее опытных. А значит, все придется начинать сызнова — и кто сможет заменить Ирода?
Магдалена стояла под яркой лампой и смотрела на нас, словно госпожа на челядь.
— Куба, мой муж, — заговорила она, — прислал письмо и повелел, чтобы выходили с колядками, как и в прежние годы. На место призванных в армию возьмите ребят повиднее, только городских, а не из Заречья. Все песни и танцы должны быть по-прежнему разучены и отрепетированы, а присмотрит за этим Франек Кубатый.
Франек потер руки, с достоинством кашлянул. Коренастый крепыш, изображавший Дьявола, был вторым после Ирода певцом и танцором нашей роты. Уже два года он ходил при Ироде в личных ассистентах и адъютантах, и никто не удивился, что фельдфебель Балица именно такой прислал нам приказ. И все же, увидав, как Кубатый юлит вокруг Магдалены, расшаркивается перед ней и вертит задом, я вдруг почувствовал, что не выношу этого кривоногого болвана
