с косоглазой мордой и ангельским голоском.
Но тут меня бросило в жар. Магдалена смотрела теперь в мою сторону, продолжая свою речь:
— За прокат костюмов и за то, что снова будете при деле, с вас по-старому причитается четвертая часть выручки. А присмотрит за этим… — И тут, глядя прямо на меня, она заколебалась, словно в этом деле муж предоставил ей полную свободу выбора.
Я расшвырял, как мусор, стоявших впереди, предстал перед ней. Мы встретились глазами. В то лето я перерос на голову всех ровесников, причем не просто по-мальчишески вытянулся, а сразу же возмужал. Рос вверх, раздавался в плечах, набирался ума и опыта и по уму далеко позади оставил узколобого Дьявола — Кубатого. К тому же с октября хаживал ко второй по счету солдатке и поэтому без смущения и страха мог смотреть в глаза женщине.
— Присмотрю, — сказал я.
И, видимо, побледнел, услыхав ропот. Кубатый от великой злости стукнул себя кулаком в грудь. Но Магдалена подняла руку с письмом и кивнула головой.
— Так велел муж, — сказала она с невозмутимым спокойствием, и, пожалуй, только я уловил, что Магдалена лжет. — Велел, чтобы за деньгами приглядел вот этот.
— Ладно, — обещал я, — пригляжу.
Без Ирода, всей тройки волхвов, обоих Ангелов и других персонажей новый состав был жалкой копией прежнего, которому рукоплескали епископ, графиня и генерал. Однако новички старались вовсю, а Франек высекал из них искры таланта угрозой, просьбой и кулаком, и дело пошло не так уж скверно. Тем более, что народ, почуявший войну (в нескольких домах уже надели траур), но еще не придавленный ее тяжестью к земле, гулял по праздникам куда бесшабашнее, чем раньше.
В конце декабря забелели снега, заискрились звезды. А перед самым Новым годом нагрянула оттепель и словно бы запахло ранней весной и великим постом. Но в сочельник снова ударил мороз и город сковало льдом. Достаточно было в новогоднее утро приостановиться на дороге в костел, чтобы увидеть совершенно необычное представление. Самые достойные граждане и самые чинные старухи (начиная с бургомисторши и кончая мамашей доктора) плюхались взапуски, как мешки с мукой, на обледенелую землю, а нас и других зевак корчило от смеха. Некоторые барышни — помоложе и повеселее — сами задирали пятки к небу, чтобы кавалерам было на что поглазеть и чтобы бежали на подмогу. А у костела росла толпа, поскольку те, что уже падали, дожидались других и сами начинали посмеиваться и улюлюкать, не заботясь более о собственном достоинстве и не щадя чужой стыдливости. Но когда на ледяную дорожку вступила Магдалена Балица, все притихли. Ибо навстречу этой молодой, прекрасной женщине, шуршащей шелковыми юбками и перьями шлемообразной шляпы, бросились совсем новые помощники. А именно: Франек Кубатый и я. То есть Дьявол и Ангел. Вероятно, это было недурное зрелище: в самый Новый 1915 год, на середине рыночной площади красивую бабенку подхватывают золотоволосый, в кольчуге поверх белой рубахи и с архангельским мечом Ангел вместе с черно-красным, рогатым и длиннохвостым Дьяволом в овчинном тулупе.
— Пошли прочь! — прошипела она, бледнея от злости. — Кавалеры занюханные!
Она прошла мимо нас легким шагом. А за ней проследовала целая вереница Рокицких и Балицов, из которых почему-то никто не шлепнулся на землю. Разочарованная и присмиревшая толпа постепенно таяла, исчезая в стенах костела. Поэтому мало кто видел, как зазевавшийся Франек вдруг распластался на крутом склоне, точно лягушка под колесом, и проехал на животе по льду несколько метров. Встал он с трудом и медленно поволокся назад. А я ржал на всю площадь, поскольку мы оба увидали на пороге костела синее пальто и голубую шляпу Магдалены. Мелькнул ее светлый лик. И смотрела она в нашу сторону.
— Ты! — обратился ко мне Франек. — Ты помнишь, что сделал Ирод на мосту с Сильвестром-ножом?
— Ну так что?
— А то, что я занесу ей деньги.
— Нет, Франек, — прошептал я. — Этот номер не пройдет.
Деньги я носил в мешочке на груди, откладывая туда лишь Иродову долю, ибо остальные три четверти мы делили между собой каждый вечер. Я все свои гроши отдавал матери (отец уже два месяца был в учебном батальоне, сестра хворала, и в доме становилось голодновато). Раза два меня брало искушение — не запустить ли руку в этот мешочек. Однако останавливала мысль, что Франек наверняка ведет счет деньгам Магдалены и может ей донести. И я оставил Иродову долю в полной неприкосновенности.
Ранним вечером 9 января стало ясно, что празднование рождества Христова нынешней зимой уже закончено и что мы понадобимся только на масленицу. Поэтому мы подвели окончательный итог. Выручка была щедрой, под стать празднику, хоть и закончившемуся преждевременно (поскольку седьмого января пришли четыре новые похоронки в конвертах с черным кантом и еще вернулся сын органиста, желтый, как лимон, с отрезанными до колен ногами), но на удивление разгульному. Все предавались небывалому пьянству и обжорству, и было что вспомнить, ибо ресторатор Хуба объелся в сочельник до заворота кишок, жандарм Хузя две ночи кряду ловил чертей, а к зареченским Кроблам приехали на рождество две дочери-красавицы, постоянно работавшие в лучшем краковском борделе, и в самый праздник поклонения волхвов сплясали на столе канкан, голенькие и розовые, словно херувимчики из главного алтаря, а на следующий день отправились к исповеди, и полгорода сбежалось подслушивать, что эти девицы будут нашептывать сквозь решетку исповедальни, где волею судеб томилась девственная душа самого викария.
Было на что поглядеть! Сам видел: они продержали его у решетки около часа и на гневный его шепот и восклицания отвечали смиренным всхлипыванием. Обе были голубоглазые и невинные с виду, и викарий в конце концов сник, только слушал, обливался кровавым потом да млел. Отпустил с миром одну грешницу, потом вторую. Они смиренно склонились по очереди к руке, к епитрахили и, скромно потупясь, ушли в темную часовню замаливать грехи. Но вот через два дня пополз по городу упорный слух, якобы это была не исповедь, а святотатство, поскольку девки заключили пари: та, которая сумеет договориться с беднягой викарием о свидании, выигрывает пять гульденов. Мужчины смеялись, что выиграли обе, женщины кричали, что никто. И все же с той поры викарий чаще обычного ездил по делам прихода в Краков.
Итак, повторяю: хоть первая мировая уже вовсю бушевала в Европе, у нас, в небольшом городишке южного Предгорья, первое военное рождество Христово праздновалось с большим размахом. Поэтому, несмотря на уже начавшееся повышение цен, мы заработали колядками почти так же хорошо, как и в 1913 году, разумеется, если не считать гонорара, полученного от епископа.
