— Горе вам, братья, ибо кто начинает войну ради мести или добычи, тот навеки погибнет! Помолимся, чтобы удостоиться милосердия Божия!
Из груди князя вырвался стон.
— Господи, помилуй! — пронесся глухой шепот казаков, которые, под впечатлением этого страшного видения, начали испуганно креститься.
Вдруг раздался дикий, пронзительный крик княгини: "Василий! Василий!"
В этом голосе было что-то раздирающее душу, точно это был последний вопль улетающей жизни. Державшие ее казаки чувствовали, что она уже не старается вырваться из их рук.
Князь вздрогнул, но тотчас же осенил себя крестом с той стороны, откуда слышался голос:
— Погибшая душа, взывающая из бездны, горе тебе.
— Господи, помилуй! — повторили казаки.
— Ко мне, братцы! — крикнул Богун, зашатавшись.
Казаки подскочили к нему и подхватили под руки.
— Батько! Ты ранен?
— Да! Но ничего! Крови много вышло! Эй, хлопцы! Берегите княжну как зеницу ока. Окружить дом и никого не выпускать!.. Княжна…
Губы его побледнели, взор затуманился, и он не мог докончить.
— Перенести атамана в комнаты! — крикнул Заглоба, вылезший из какого-то угла и очутившийся вдруг подле Богуна. — Это ничего, — сказал он, ощупав пальцами раны. — Завтра будет здоров. Я сам позабочусь о нем, дайте мне только паутины и хлеба. А вы, хлопцы, идите гулять с девками! Нечего вам тут делать… Вы, двое, перенесите атамана. Ну, берите его, вот так! Ступайте к черту, чего стоите? Идите стеречь дом, я сам буду наблюдать за всем.
Два казака понесли Богуна в соседнюю комнату, остальные ушли.
Заглоба подошел к Елене и, моргая глазами, быстро зашептал:
— Я друг Скшетуского, не бойся… Отведи только спать своего пророка и жди меня.
Потом пошел в комнату, где два есаула уложили Богуна на турецкий диван; он тотчас же послал их за хлебом и паутиной и, когда ему все принесли, принялся перевязывать раны молодого атамана с полным знанием дела, которым обладал каждый шляхтич того времени.
Заглоба велел есаулам передать казакам, что на следующий день атаман будет здоров, как рыба, пусть они не беспокоятся о нем. "Он получил поделом, но показал себя молодцом; завтра будет его свадьба, хоть и без попа. Если в доме есть погреб, то можете угоститься Вот уже и перевязка сделана. Идите и оставьте его в покое".
Есаулы удалились
— Но не выпейте всего в погребе, — прибавил Заглоба и, сев у изголовья Богуна, стал пристально всматриваться в него.
— Видно, черт тебя не возьмет! И хорошо же тебе досталось! Теперь ты по меньшей мере дня два не двинешь ни рукой, ни ногой, — ворчал про себя Заглоба, всматриваясь в бледное, с закрытыми глазами, лицо казака. — Сабля не хотела обидеть палача, ты и так его собственность и не ускользнешь от него. Когда тебя повесят, черт сделает из тебя куклу своим чертенятам… Ты ведь красавец. Ну, братец, хорошо ты пьешь, но больше пить со мной не будешь. Ищи себе подходящей компании — ты, я вижу, любишь душить людей, ну а я не хочу нападать с тобой по ночам на шляхетские усадьбы. Черт с тобой.
Богун тихо застонал.
— Вздыхай, стони! Завтра еще не так вздохнешь, татарская ты душа! Тебе захотелось княжны. Не удивляюсь: эта девушка — лакомый кусочек, но если ты его попробуешь, то пусть мое остроумие съедят псы! Прежде на ладони у меня вырастут волосы.
До слуха Заглобы донеслись со двора смешанные крики.
"Ага! верно, они добрались уже до погребка, — пробормотал он. — Напейтесь, чтобы вам лучше спалось, а я буду караулить за вас, не думаю только, чтобы вы завтра обрадовались этому".
С этими словами он встал и посмотрел, действительно ли занялись казаки княжеским погребом, затем вышел в сени, которые имели ужаснейший вид. Посредине лежали уже окоченелые тела Симеона и Николая, а в углу находилось тело княгини в сидячем положении, в каком ее придавили коленями казаки, с раскрытыми глазами и стиснутыми зубами. Тусклый огонь освещал сени с лужами крови на полу, углы же оставались в темноте. Заглоба подошел к княгине, чтобы убедиться, дышит ли она, приложил руку к ее лицу, но, почувствовав его холод, испугался и вышел во двор, где казаки начали уже кутить… При свете костров Заглоба увидел бочки меда, вина и водки, из которых казаки черпали, как из колодца, напиваясь до бесчувствия. Некоторые гонялись за женщинами, которые в испуге убегали, перепрыгивая через костры, и, поймав их, тащили к бочкам и кострам, где начинали плясать с ними. Зрители звенели жестяными кружками и подпевали в такт танцующим. Крики раздавались все громче и громче, вторя лаю собак, ржанию лошадей и мычанию быков, которых резали на ужин. Вокруг костров виднелись сбежавшиеся из Разлог и окрестностей мужики, которые с любопытством смотрели, что делают казаки; они и не подумали защищать князей, которых ненавидели всей душой; они только смотрели на разгулявшихся казаков, перешептываясь и подходя все ближе и ближе к бочкам с водкой и медом. Оргия становилась все шумнее и шумнее, пьянство усиливалось, казаки уже не черпали из бочек кружками, а прямо погружали туда свои головы и обливали пляшущих девушек; лица их пылали, некоторые еле держались на ногах Заглоба, выйдя на крыльцо, окинул взглядом пьяных и внимательно посмотрел на небо.
— Хорошая погода, но темно! — прошептал он. — Когда луна зайдет, то хоть выколи глаза…
Потом медленно подошел к бочкам и пьющим казакам и воскликнул:
— Эй, молодцы! не жалейте! Гайда! гайда! Дурак тот, кто не напьется сегодня за здоровье атамана! Идите к бочкам! к девкам!
Казаки радостно вскрикнули.
— Ах вы, мошенники, негодяи! — крикнул он вдруг. — Сами пьете как лошади, а забыли о тех, которые караулят дом! Сейчас сменить караульных!
Приказание было исполнено немедленно, и десятки пьяных казаков бросились сменять караульных, не принимавших до сих пор участия в пьянстве. Последние с радостью прибежали.
— Гайда, гайда! — кричал им Заглоба, указывая на бочки с напитками.
— Спасибо, пане! — ответили они, погружая кружки
— Через час отпустить и остальных!
— Слушаю! — ответил есаул.
Казакам показалось совершенно естественным, что в отсутствии Богуна ими командовал Заглоба Это случалось не раз, и они радовались этому, так как шляхтич все позволял им.
Караульные лили вместе с другими, а Заглоба тем временем вступил в разговор с мужиками из Разлог.
— А далеко до Лубен? — спросил он одного старичка
— Ой, далеко, пане! — ответил мужик.
— К утру можно доехать?
— Ой, не доедете, пане!
— А к полдню?
— К полдню? Пожалуй, можно.
— А как надо ехать?
— Прямо по столбовой дороге.
— А есть ли дорога?
— Князь Иеремия приказал, чтобы была, так и есть.
Заглоба нарочно говорил громко, чтобы его могли слышать казаки.
— Дайте и им водки, — сказал он. указывая на мужиков, — но прежде дайте мне меду, мне что-то холодно.
Один из казаков почерпнул кружкой из бочки меду-тройняку и подал его на шапке Заглоба.
Шляхтич взял кружку в обе руки, осторожно поднес к губам и начал, пить и пить, не переводя духа, так что даже казаки удивились.
— Видел ты? — шептали они друг другу.
Между тем голова Заглобы наклонялась назад все больше и больше, наконец совсем опрокинулась; тогда он отнял кружку от раскрасневшегося лица, чмокнул губами, сдвинул брови и сказал, как бы про себя:
— О! недурной мед, сейчас видно, что хорош, жаль его для вашего хамского горла: для вас хороша и брага. Крепкий мед, крепкий; как выпил, то и на душе повеселело.
Заглоба действительно повеселел; видно, кровь его заиграла и под влиянием меда у него прибавилось и храбрости, и отваги
Махнув рукой казакам, чтобы они продолжали пить, Заглоба повернулся, медленно обошел весь двор, осмотрел все углы, перешел через мост, взглянул на стражу, хорошо ли сторожит она дом. Но все караульные спали, так как измучились дорогой да кроме того были уже пьяны.
— Можно было бы даже украсть одного из них, чтобы иметь кого-нибудь для услуг, — пробормотал Заглоба и с этими словами вернулся домой, заглянул к Богуну и, видя, что тот не подает еще признаков жизни, подошел к двери Елены и, тихо открыв ее, вошел в комнату, откуда послышался шепот, похожий на молитву.
Собственно говоря, это была комната князя Василия; Елена оставалась при нем, чувствуя себя здесь более в безопасности, чем в другом месте. Спелой Василий стоял на коленях перед иконой Пречистой Богородицы, Елена рядом с ним, и оба громко молились. При виде Заглобы она взглянула на него испуганными глазами, но тот приложил палец к губам.
— Милостивая княжна, — сказал он, — я приятель Скшетуского.
— Спасите меня! — ответила Елена
— Я за этим и пришел сюда; положитесь на меня.
— Что мне делать?
— Надо бежать, пока этот черт лежит без памяти.
