Но, стоя рядом с грилем, Бьюфорд услышал шелест в зарослях полыни снаружи, потом заскрипел гравий, и он снова уставился на темный квадрат гриля, не решаясь поднять глаза и не зная, когда наберется достаточно храбрости, чтобы покинуть закусочную и поехать домой.
После ужина Рич помог Анне с правописанием слов, написанных на карточках. Ее класс изучал существительные, оканчивающиеся на шипящие: чуткий камыш, полная тишь, острый нож, летучая мышь. Девочка все их запомнила и правильно писала, кроме «летучей мыши» – она уже два раза ошибалась на этом слове. Причем, если карточки шли в одном и том же порядке, девочка писала верно оба слова, но стоило перемешать карточки, и она снова ошибалась.
Они прекратили занятия через пятнадцать минут, когда Рич почувствовал, что дочь уже не может сосредоточиться, и разрешил ей посмотреть телевизор, перед тем как отправиться спать. Они оба сидели рядом на диване. Через несколько минут вошла Кори. Рич думал, что она была чем-то занята на кухне, но жена вошла из коридора.
Она встала перед экраном телевизора и сказала:
– Вот. Я хочу, чтобы это было напечатано в газете.
Она бросила две скрепленные вместе страницы на кофейный столик.
Рич взял их, посмотрел на первую и отрицательно покачал головой.
– Не могу.
– Что?
– Шучу, – сказал он и поднял руки, как бы сдаваясь. – Просто шучу. – Прочитал текст. – Пикник для сбора пожертвований для церкви Уиллера… Нам ведь не нужно туда идти, не правда ли?
– Я пойду. Анна пойдет. – Жена холодно посмотрела на Рича. – Я буду благодарна, если ты пойдешь с нами.
Рич бросил листы на стол.
– Я постараюсь.
– Это для благой цели.
– Да, – сказал он. – Верно. Ты не могла бы немного отойти? Ты закрываешь экран.
Кори поджала губы.
– Анна, – сказала она, – я думаю, что тебе пора в кровать.
– Но передача еще не кончилась!
Рич похлопал девочку по ноге.
– Слушайся свою маму, – сказал он.
Девочка колебалась.
– Анна! – повторила Кори.
– А может, сказку?..
– Мне казалось, ты говорила мне, что ты уже слишком взрослая для сказок на ночь.
– Я уже больше не слишком взрослая.
Рич посмотрела на дочку, но та отвела глаза. Тогда он посмотрел на Кори. Жена нахмурилась.
– Ты боишься идти спать одна? В этом дело? У тебя были плохие сны? Мы можем оставить включенным свет.
Девочка уверенно покачала головой. Как-то уж слишком уверенно.
– Все в порядке, милая, – мягко сказала Кори. – Мы здесь, чтобы защищать тебя.
– Я не боюсь! – Анна отстранилась от отца, спрыгнула с дивана и вышла из комнаты.
Рич и Кори посмотрели друг на друга. Злость, надвигавшаяся ссора – все это исчезло, и все, что они видели на лицах друг друга, была забота об их дочери.
Рич встал.
– Я выясню, в чем дело.
– Нет, это сделаю я, – сказала Кори.
Он пошел вслед за ней по коридору.
– Мы оба выясним.
Эм Хьюэтт сидел, уставившись в дуло пистолета со взведенным курком, как ему казалось, несколько часов, и все же отвел ствол от своего лица. Медленно снял курок со взвода и положил пистолет на стол перед собой. Его ладони вспотели; пот струился по лбу, щипал глаза и капал с кончика носа.
Он действительно планировал застрелиться, вышибить себе мозги, но в последнюю минуту что-то его от этого удержало: ощущение… нет, знание, что следует принести свою жизнь в жертву каким-то иным способом. Донна собирается в полицию, он в этом не сомневался. Она упаковала всю свою одежду и вещи и забрала Дон с собой; сейчас они, вероятно, в участке, рассказывают о нем со всеми подробностями, чтобы он выглядел каким-то больным извращенцем.
А может быть, нет?
Если Донна планировала подать на него в суд, копы уже приехали бы к нему, или взяли бы его в магазине, или, по крайней мере, поджидали бы у дома, пока он туда вернется. Кроме того, зачем Донна упаковала всю свою одежду, если она собиралась его сдать? У нее с Дон не было бы причины подыскивать какое-то другое жилье, если бы он оказался за решеткой.
Возможно, они не пошли в полицию. Может быть, просто сбежали?
Эм вышел из кухни и через гостиную достиг спальни Дон. В ушах у него звенело. Облокотившись на дверной проем и не желая нарушать неприкосновенность жилища дочери, хотя она и ушла из дома, он осмотрел комнату девушки. Она забрала свою одежду и книги. Она взяла своего плюшевого Винни-Пуха. Она забрала свои школьные фотографии, которые приклеила клейкой лентой к зеркалу комода, а также свой старый транзисторный приемник. Но оставила свой аудиоплеер, и картину с единорогом, и фотокамеру.
Все, что он ей купил.
Эм почувствовал какой-то странный болезненный укол, вспышку боли в вакууме безразличия – и даже был рад этой боли. Это означало, что он все еще любит ее.
Эм посмотрел на свое отражение в зеркале как-то по-иному. Он винил во всем Донну. Он готов был держать пари, что это именно Донна заставила дочь оставить все его подарки. Эта сука была ревнивой, вот и всё. Она не беспокоилась о своей дочери. Ее совсем не волновали благополучие и счастье Дон. Донна просто хотела ему отомстить. Ей было больно, и она хотела в ответ причинить ему боль. Это было ее собственной виной. Донна должна была предвидеть, чего ей ожидать. Ей следовало понимать, что это приближается. Ему нравились молоденькие. Всегда нравились. Она знала это.
Донна знала, что именно ее юность прежде всего привлекла его в ней когда-то, и должна была понимать, что, когда она перешагнула рубеж среднего возраста, он будет вынужден искать удовольствие где-то еще.
Только он не хотел, чтобы это была их дочь.
Эм глядел на кровать Дон и вспоминал все то чудесное время, которое они провели здесь.
Все начиналось достаточно невинно: он увидел, как Дон мастурбирует.
Это было в пятницу вечером. Эм пошел в туалет после вечерних десятичасовых новостей и, проходя мимо комнаты дочери, увидел через приоткрытую дверь какое-то движение. Он не вглядывался пристально, но и одного взгляда было достаточно. В тусклом свете настенного ночника он увидел, что рука Дон находится у нее между ног и ритмично двигается.
После этого Эм постоянно представлял себе эту картину: дочь, мастурбирующую в полумраке, – и ничего не мог с собой поделать. Он стал замечать за завтраком и за ужином, как девушка выросла и расцвела. Она становилась очень привлекательной молодой женщиной. Эм начал думать о ней, когда раздевался, когда принимал душ, когда был с Донной.
Однажды он пришел домой пообедать с работы и нашел записку от жены, сообщавшей, что она отправилась в магазин с подругой.
Эм начал намазывать арахисовое масло на хлеб, когда заметил белые скомканные хлопчатобумажные трусики Дон, лежавшие на кафельном полу у стиральной машины. Положив нож, он подошел к стиральной машине и поднял трусики. Затем медленно выпрямился и пощупал их. Они были маленькими, нежными, мягкими и чувственными. Эм расправил трусики и прижал тонкую материю к своим губам, а потом, ощущая чувство вины, бросил их в стиральную машину.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
