– Это еще не всё, – сказала Таша, когда гарсон принял заказ. – Виктор опять взялся за расследование, и я очень боюсь…
– Понимаю, милая, понимаю. Но что мы можем тут поделать?
– Прочитайте, что написано на обороте этого письма. Виктор говорил мне, что труп в книжном ящике месье Ботье нашли у него на глазах. Но кто такие Ф.Л. и А.Ш.?
– Затрудняюсь ответить… Давайте пока отложим разговоры на эту тему и воспользуемся возможностью пообщаться и поужинать. Завтра я буду знать об этом деле больше – меня вызвали в префектуру полиции. Закажем вина? Красного или белого? Белое здесь очень недурное.
– Вы ведь присмотрите за Виктором?
– Я всегда присматривал и за Виктором, и за Жозефом, даже если они этого не замечали. Не беспокойтесь, Таша. За ваше здоровье! – улыбнулся японец и опрокинул в рот рюмку водки.
Пятница, 21 января
– Ну что за погода! – проворчал Огюстен Вальми, обрабатывая ногти пилочкой и поглядывая на голодранца, жмущегося около печки.
В дверь комиссарского кабинета постучали, заглянул полицейский:
– Пришел месье Мори Кэндзи, шеф.
– Пусть войдет, – кивнул Вальми и заулыбался при виде японца: – Месье Мори, присаживайтесь. Нет-нет, не на стул, в кресле удобнее. Сейчас разберусь с этим гражданином и буду к вашим услугам. Итак, станешь и дальше все отрицать, а? Ты понимаешь, что я могу упрятать тебя за решетку? Попрошайничал в общественном месте, притворялся слепым, тырил у Господа – тут на приличный срок потянет.
– О нет, господин комиссар, по последнему пункту обвинения чист как младенец! – возопил голодранец у печки. – Клянусь головой моей бедной матушки, которая покоится на Бельвильском кладбище!
– Прошу прощения, господин комиссар, что значит «тырил у Господа»? – заинтересовался Кэндзи.
– Народное выражение, переводится «присваивал церковные пожертвования с целью обогащения». Месье ходил к мессе, делал вид, что кладет монеты в кружку с пожертвованиями, а на самом деле запускал туда лапу и выгребал все, что удавалось ухватить. Верно, Гляди-в-Оба?
– Ни-ни, не верно! Я и в церковь-то захожу только ради погреться, никуда я ничего не запускал!
Комиссар Вальми встал из-за стола и окинул цепким, не упускающим ни единой детали взглядом мизансцену: папаша Гляди-в-Оба в обносках сгорбился около печки, элегантный Кэндзи Мори непринужденно расположился в кресле, непроницаемое бесстрашное лицо, трость с нефритовым набалдашником, костюм безупречного кроя. «По заказу сшит, ткань английская», – с восхищением и некоторой завистью отметил про себя Огюстен Вальми. Он подошел к окну. По обледенелому подоконнику ковыляли два голубя. Комиссар ногтями постучал по стеклу – птицы вспорхнули, полетели над Сеной. Удовлетворенный комиссар вернулся за стол, уселся, сплел пальцы под подбородком и ласковым тоном, в котором звучали нотки угрозы, осведомился у папаши Гляди-в-Оба:
– Ты был знаком с Филоменой Лакарель?
– Дык само собой, чего мне отпираться?
– Ее убили.
– В курсе. Только я-то тут при чем?
– В день убийства ты был поблизости от ее дома.
– Это в какой же такой день?
– Сейчас я тебе освежу память, Гляди-в-Оба. Это было десятого января, в понедельник, в тот самый день, когда какой-то оборванец обчистил кружку для пожертвований в церкви Святого Евстахия. Кюре подал жалобу. И судя по описанию, тот оборванец – ну вылитый ты.
– Не я это, вот вам крест, не я! А коли не я, так, наверно, мой брат-близнец!
– Надо думать, неплохо ты поживился в церкви.
– Да вы посмотрите на меня, господин комиссар! Я похож на буржуя?
– Сосредоточься, Гляди-в-Оба, иначе отправлю тебя к судье.
– Вы бы лучше к судье отправили тех толстосумов, проклятых угнетателей, которые на горбе простого люда сидят, ноги свесив!
Вальми медленно вдохнул и выдохнул, пытаясь обуздать гнев.
– Расскажи все, что знаешь о мадемуазель Лакарель. У нее в доме бывали мужчины?
Папаша Гляди-в-Оба сделал вид, что изо всех сил вспоминает, даже зажмурился от натуги. Потом энергично кивнул:
– Так сразу не соображу. Коли надо, чтоб бывали, – только скажите, я ей выдумаю столько ухажеров, сколько вашей душе будет угодно, господин комиссар. Десяток? Больше?
– Ладно, – процедил сквозь зубы Вальми, – идем дальше. Имя Жорж Муазан тебе о чем-нибудь говорит?
– А кто это?
– Букинист с набережной Вольтера.
– Эка, букинист! Я ж книг не читаю, господин комиссар! Ну сами подумайте – слепой я! Как по-вашему, старые грымзы, которые в церковь ходят, пожалуют мне что-нибудь, окромя пинка под зад, коли увидят на паперти с книжкой в руках? А что до Филомены, знаю только, что она варенье варила с подружками. На Новый год даже угостила меня смородиновым желе. А я терпеть не могу смородиновое желе, у меня от него челюсти сводит. И еще она играла в карты с одним чудилой из Шарантона.
– Опиши мне этого чудилу.
– Ну, чудила как чудила, одевается точно фраер времен Революции.
– Знаешь, как его зовут?
– С памятью у меня нелады. Имя как у оперного композитора. Что-то на А…
– Адольф Адан? – предположил Вальми.
– Нет, совсем не наше какое-то, с подвывертом.
– Моцарт, – сказал Кэндзи.
– Говорю ж: на А… – помотал головой папаша Гляди-в-Оба.
– Вольфганг Амадей Моцарт.
– Как-как? Амадей? Вроде того… Видите, господин комиссар, как я сотрудничаю? Вы же не отправите меня в каталажку? Конкуренция в моем деле, знаете ли, жестокая, только с насиженного места слезешь – оно уже занято. И что я буду делать? Без работы ж останусь!
– Да ты издеваешься надо мной! Врешь напропалую! – рявкнул Вальми, но тут же взял себя в руки. – А если я тебя за решетку упрячу – лопнешь от счастья, потому что считай два месяца в тепле, накормленный, напоенный, чистенький, и всё за счет налогоплательщиков. Тебе ж того и надо, а? Не выйдет, ты будешь разочарован: я тебя прощаю, я уже забыл о твоих оскорблениях должностного лица при исполнении, ступай с миром. Однако имей в виду: убийца быстро разнюхает, что ты побывал у меня в гостях, и тоже проявит к тебе интерес. Так что гляди в оба, оправдывай свою кличку. А если решишь-таки исповедаться мне во грехах, дай знать. Петрюс!
В кабинет просунулся полицейский.
– Проводи этого шельмеца к выходу, он свободен. Прошу прощения, месье Мори, мне хотелось, чтобы вы ознакомились с моими методами de visu[100]. Мягкость и настойчивость. Я получил от свидетеля имя нового подозреваемого – Амадей. Осталось его задержать.
– Впечатляюще. И чем же я могу вам помочь?
– Вы человек здравомыслящий, месье Мори, потому прошу вас оказать влияние на вашего приемного сына. Буду очень признателен, если вы не позволите ему вмешиваться в дела полиции. Вам известно, что в ящике букинистической стойки одного из его друзей с набережной Вольтера найден труп без головы?
– Еще бы не известно – об этом кричат все газеты. Что до месье Легри, позвольте вам напомнить: ему скоро сровняется тридцать восемь. Мое влияние на его поступки давно ограничивается отеческими советами.
– Сын или зять не упоминали при вас имени гражданки Лакарель?
– Нет, я бы не забыл. На память не жалуюсь.
– Осмелюсь надеяться, что любые сведения по этому делу, случайно полученные от них, вы передадите мне.
– Непременно.
– Превосходно, рассчитываю на вас. Простите, что побеспокоил.
– Мое почтение, господин старший комиссар.
– Да, и еще… Месье Мори, я нигде не могу найти «Мемуары Видока», и если эта книга ненароком попадет вам в руки…
Телефон затрезвонил, когда Виктор подносил ко рту столовую ложку. Пронзительная трель, как обычно, вызвала переполох: Алиса заревела, а Кошка устроила бешеную скачку по квартире.
– Не отвечай! – вскинулась Таша. – Меня от этого аппарата в дрожь бросает, не надо было сюда телефонную линию проводить.
– Как же не ответить, милая? А если это Айрис или Кэндзи, или…
– Или отважный сыщик Жозеф?
Виктор, сделав вид, что не заметил насмешки жены, вышел в коридор и снял с аппарата рожки.
– Алло? Слышите меня? Это Гувье. Я справился о бечевке, которой был связан Состен Ларше. Она красная. Удовлетворены?
– Да, огромное спасибо!
Виктор вернулся к столу. На время его отсутствия Таша заботливо прикрыла чашку с бульоном салфеткой.
– Что, важные новости?
– Нет, ошиблись номером.
– Я отлично слышала, как ты сказал: «Огромное спасибо».
– Я поблагодарил этого растяпу за то, что он нажал на рычаг.
Разговаривая с женой, Виктор лихорадочно обдумывал версии на тему красных бечевок – получалось, что ими пользовались и букинисты, и убитые «фруктоежки».
– Красные… – пробормотал он.
– Что? – удивилась Таша.
– Э-э… бульон… очень горячий. У меня, наверно, щеки красные…
