– Зачем же вы его отпустили? – воскликнул Жозеф. – Можно было зажарить!
– Месье, рыбалка – благородный спорт, и убийство – вовсе не наша цель. К тому же рыбы, обитающие в мутных водах, неудобоваримы. Мы лишь тщимся доказать самим себе, что человек достоин вознестись над прочими божьими тварями, подчинив их своей воле благодаря собственному усердию и упорству, и что в случае успеха милосердие людское может уподобиться милосердию Творца. Ради этого мы готовы терпеть суровые лишения: часами стоять у воды в непогоду и слушать досужую болтовню ближних своих.
Разразившись этой речью, торговец метелками собрал снасти, закинул на плечи мешки с товаром и удалился.
– Недурно излагает, однако! – восхитился Жозеф. – Он кто? Уличный разносчик?
– До того как начал торговать метелками из перьев, он был проповедником. Но однажды, по его собственным словам, глас свыше велел ему отречься от сана и посвятить себя жизни мирской, пойти в народ и помогать ближним, желающим держать в чистоте свои жилища. В переносном смысле, конечно, – пояснил починщик фарфоровых изделий.
– Перья – штука полезная, – покивал Жозеф. – Я их по десятку в год извожу.
Он простоял над душой Гаэтана Ларю еще несколько часов, без умолку болтая в основном о преступлениях с первых полос газет и прежде всего о безголовом трупе с набережной Вольтера.
Гаэтан выдержал это испытание, мысленно напевая модную песенку:
Обожаю всех зверюшек,Обезьянок и лягушек,В кошечках души не чаюИ верблюдов уважаю.
Однако его героизм пропал втуне – ни одной рыбешки поймать так и не удалось.
…Фердинан Питель на цыпочках выскользнул из квартиры – ему совсем не хотелось встречаться этим воскресным утром с тетушкой. Добежав до мастерской, он предался первому из утренних удовольствий – позавтракал двумя круассанами, купленными накануне и оставленными возле печки, на которой ночевала кастрюлька с кофе. Ел он не спеша, наслаждаясь заслуженным отдыхом после трудовой недели и эмоциональных потрясений. Молодой человек чувствовал себя в этот момент одиноким и свободным, как мореплаватель, приставший к пустынному острову. Чего еще можно желать от жизни? Он нашел свой путь, и никто ему не помешает шагать вперед.
Недопитая чашка кофе и крошки так и остались на верстаке – Фердинан с радостью позволил себе нарушить порядок, приберется позже. Он надел галстук-«бабочку», причесался перед зеркалом и вышел из мастерской. В его планах было побродить по набережной Сен-Мишель в поисках какой-нибудь безделушки, чтобы непременно понравилась Шанталь Дарсон, а потом наведаться к ней на птичий рынок.
Но неожиданно чья-то рука легла ему на плечо и сзади окликнули мужским голосом:
– Месье Питель!
И рука, и голос принадлежали Виктору Легри, который поджидал его у мастерской и незаметно следовал по пятам. По выражению лица сапожника нельзя было сказать, что он счастлив видеть типа, известного своей страстью распутывать загадочные преступления, однако книготорговец, несмотря на некоторое сопротивление, увлек молодого человека в сквер у собора, к фонтану Богоматери. Ни снега, ни дождя не было, так что им удалось расположиться на лавочке, вокруг которой тотчас собралась целая стая голубей.
– Говорят, вам тоже довелось пообщаться с господином старшим комиссаром Вальми, – начал Виктор.
– Он вызвал меня на допрос – пустая формальность, – пожал плечами Фердинан. – Мне бояться нечего, я в этом деле никак не замешан. И ни с одной из жертв близко знаком не был.
– А с Жоржем Муазаном? Фюльбер Ботье сказал, что вы покупали у него книги по сапожному ремеслу и антикварные документы. Я читал у Библиофила Жакоба, что мастера вашего цеха подбивают задники дамских туфель телячьей кожей и используют для этого велень из старинных манускриптов, поскольку этот материал мягче кожи обычной выделки и лучше подходит для нежных женских ножек.
– Так делали раньше. Возможно, и сейчас кто-то из моих коллег такими вещами занимается, но я – никогда. Я работаю честно и старые книги у букинистов – кстати, не только у Муазана – покупаю, потому что хочу собрать коллекцию томов «Энциклопедии», имеющих отношение к моему ремеслу, вот и все. А у Фюльбера Ботье язык как помело.
Виктор, наклонившись, подобрал с земли сухую ветку и принялся задумчиво счищать с нее кору перочинным ножиком. Фердинан возвел очи к небу в немом вопросе: когда этот зануда оставит его в покое?
– Ведь еще не доказано, что это Муазану голову отрезали, – сказал он.
– Я склоняюсь к мнению, что именно ему, – отозвался Виктор.
– Ну, если это Муазан, за убийцей далеко ходить не придется – и так понятно, у кого был мотив.
– И у кого же?
– Фюльбер Ботье вечно с ним собачился. В тот день, когда на набережной Вольтера открыл стойку месье Перо, у них опять случилась ссора.
– По какому поводу?
– Фюльбер требовал у Муазана какой-то предмет. Я думаю, речь шла о книге, потому что Муазан все время приворовывал у Фюльбера в его отсутствие.
Голубей прибавилось, они подковыляли совсем близко, и Фердинан разогнал их ногой. Орудуя перочинным ножом, Виктор притворился, что поранился, – вскрикнул якобы от боли и поднес палец ко рту.
– Черт! Порезался! А у меня кровь всегда долго не унимается…
Фердинан Питель сделался белый как полотно.
– Простите, не выношу вида крови. Я… Мне сейчас будет дурно…
Виктор замотал палец платком.
– Не беспокойтесь, рана неглубокая. Что за глупость – играть с ножом, в моем-то возрасте! А давно у вас эта проблема?
– С детства. Из-за малейшей царапины чуть в обморок не падал. Извините, – пробормотал Фердинан, вставая, – мне пора, у меня встреча на птичьем рынке.
– Я с вами, если позволите, мне как раз в ту сторону.
Не дожидаясь согласия, Виктор последовал за сапожником, который уже и не знал, как отделаться от этого каторжного ядра.
Они пересекли площадь Паперти, не обменявшись ни словом. Виктор то и дело поправлял повязку на пальце, и сапожник тотчас отворачивался. Едва завернув за угол больницы «Божий приют» на улице Сите, спутники увидели, что на птичьем рынке происходит что-то странное: народ суетится, выставлен полицейский кордон. В толпе зевак, собравшейся перед оцеплением, Фердинан узнал кумушку, которая продавала черноголовых птичек-капуцинов с коралловыми клювами рядом с Шанталь Дарсон.
– Матушка Гронден, что тут случилось? – спросил он.
– Ужас кромешный! – запричитала кумушка. – Умирать буду – не забуду! Нынче утром кормила я пташечек – и вдруг слышу странный шум по соседству. Бегу туда – и кого же я вижу? Лежит на животе, пальто в крови… малышка Шанталь!
– Нет! – выпалил Фердинан, и Виктор едва успел его подхватить – молодой человек собрался упасть в обморок. – Она мертва? – прошептал он чуть слышно, когда мамаша Гронден с Виктором отвели его в сторонку и прислонили к дереву.
– Ох да, убили ее. И неизвестно, как и когда. Пришла всего-то пять минут назад – она вечно запаздывала, – веселая была, щебетала чего-то… и опаньки! Уже на пути в рай! Народ тотчас жандармов всполошил – и всё, считай пропал день. Лишь бы меня не арестовали – я же ее первая нашла… Флики велели мне никуда не уходить – а кто моих пташечек накормит?
Фердинан Питель наконец пришел в себя, но так и стоял неподвижно, с застывшим взглядом, не в силах произнести ни слова.
– Идемте, друг мой, – участливо сказал ему Виктор. – Приглашаю вас на рюмочку коньяку, нам обоим не помешает взбодриться.
Сапожник молча позволил отвести себя в ближайшее кафе.
Дверной замок щелкнул, не сопротивляясь – отмычка сделала свое дело, – и некто в плаще с капюшоном проник в миленькую квартирку Шанталь Дарсон. Все было незамедлительно надлежащим образом осмотрено и обшарено, быстро найденные горшочки с конфитюрами собраны в корзину. Снимать с них бумажные кружочки, закрывающие горлышки, прямо здесь было крайне рискованно. По счастью, никто из жильцов на лестнице не встретился. Поездка на фиакре много времени не заняла.
На то, чтобы достать горшочки с конфитюрами из корзины и выстроить их рядами на столе, хватило пяти минут. После этого бечевки на горлышках были развязаны, кусочки велени расправлены и подвержены пристальному изучению. А затем яростно, один за другим, выброшены в мусорную корзину.
Опять неудача! Опять! Неужто игра проиграна? Нет! Нужно проанализировать все дело с самого начала и понять, в какой момент был выбран неверный путь…
Виктору не терпелось обсудить добытые сведения, и он поволок Жозефа в кафе «Вашетт». На бульваре Сен-Мишель резвился ледяной ветер, хотелось побыстрее попасть в теплый обеденный зал, но по дороге еще пришлось отбиваться от непризнанного поэта, который представился Эдуаром, бывшим студентом-фармацевтом, и пытался продать им свой сборник стихов «Я всё скажу!».
