и некуда. Это ж моя квартира.
А хочу ли я вообще убегать?
— Бельчонок, нам поговорить сначала нужно… — вот и зачем он так смотрит. Я и так уже в полном ауте. — А потом уже я тебя…
— Давай поговорим, — выкрикиваю, чтобы он не успел закончить своё развратное предложение. — Только оденься. Поговорим, а потом ты уйдешь…
— Началось… — улыбка в миг слетает с его лица. Хмурится. И еще сильнее вжимает в себя. — Может уже хватит упираться рогом? Или мне тебя окончательно доказать, что ты некуда от меня не денешься.
Прихватил меня за шею. Ласково, но слишком самоуверенно. Потянул на себя и прорычал:
— Моя… И не заставляй меня доказывать это.
— Самоуверенный наглый мажор. Ненавижу тебя, — вертелось у меня на языке. А тело яро нуждалось в доказательстве его слов, ныло и жалобно скулило. — Возьми меня.
Сверкнула глазами, больше злясь на себя, чем на него, и лишь сумела выпалить:
— Козел! — и то возбуждённым голосом.
— Иди, Бельчонок, пока я совсем не потерял самообладание и не вдолбил в твою голову очевидную истину, — разжал руки, и я побыстрее отступила.
— Только я вдалбливать это в твой мозг буду совсем через другое место, — и ржет.
А я уже грязные похабные картинки в этом самом мозгу одну за одной перелистываю.
— Оденься! — ору.
Но не нужно быть гением, чтобы понять, где у меня и что уже дымится.
Прохожу на кухню и умываюсь холодной водой. Только этого мало, чтобы остудить меня. Так сосредоточиться нужно. А может, позволить ему разок, а потом уж точно успокоиться. Вот только что-то мне подсказывает, что одного раза маловато будет. А потом еще это Настино «ему только одно нужно». А что если действительно так? Возьмет, а потом меня снова выбросит. Раздавит окончательно.
Не верь ему! Не верь…
И снова эти слезы откуда-то…
Умываюсь еще раз и дышу. Глубоко дышу… Только не помогает. Тяжелые шаги. Поворачиваюсь и машинально отступаю. Надвигается. А меня скручивает окончательно. Одет же только наполовину. Только брюки нацепил, изверг. Вот как не вылизывать глазами это тело, честное слово. Этот чернильный тигр еще притягательный. Все! Держите меня семеро, не могу больше.
Глаза прикрыла и состряпать равнодушный вид постаралась. Только где уж тут, когда он так решительно наступает.
И откуда в этом парне столько самоуверенности и наглости? Сказано же, чтобы валил от меня подальше.
А он все молчаливо, напористо на меня шагает, пока совсем в угол не загоняет.
— Ты снова красная, — наклоняется, обхватывает ладонями лицо и губами ко лбу прижимается.
— Ты что делаешь? — шиплю я, стараясь ноги от жгучего желания не
свести.
— Температуру измеряю. У тебя же градусника нет, — губы убирает, на свой лоб заменяет. Глаза в глаза. До костей взглядом пробирает. — Температуры нет. Так в чем дело, Богданова.
В том, что я до жути боюсь снова в жизнь свою впустить этого парня. Боюсь раствориться в нем, а потом ненужной и разбитой в хлам оказаться.
— В тебе, Ветров.
Глава 46
Рома
— Так в чем дело, Богданова.
— В тебе, Ветров. Достал уже.
— Достал? — ору.
Да какого хрена опять? Что ей еще надо? И так на пузе перед ней ползаю. Сдерживаю себя, чтобы, не дай Бог, не обидеть. Душу мне уже всю вымотала, гордячка чертова!
— Я не пойму, чего ты добиваешься? — сжимаю край столешницы около нее. — Ты счастлива без меня? Ты счастлива, Богданова?
— Да, — выкрикивает. А меня еще больше разбирает.
— А я нет. Научи меня, как быть счастливым без тебя. Как не сдохнуть…
— Улыбайся и никого не люби, — издевается, а у самой слезы в глазах.
Хер с тобой! Невозможно уже. Сколько уже можно каяться перед ней!
Выскакиваю на лестничную клетку и несколько кругов наворачиваю. Удушиться хочется от бессилия.
Где мои мозги были, когда я в нее влюблялся? Она ж неадекватная по всем параметрам. Безумная и сладкая до боли в яйцах! Надо вернуться, чтобы эти яйца не заморозить. Первое декабря. Зима, твою мать! А я босой, в одних штанах и ключи от квартиры в куртке в прихожей у Богдановой.
Подхожу к ее двери. Всю гордость в узел завязываю. Без гордости проживу, а без нее нет. Я ж после этих суток без нее уже физически не смогу. У меня ж секса уже несколько месяцев не было. После ее признания в любви так вообще ни на одну девку смотреть не мог. Мозг, руки, сердце, даже член только ее требовали. Да и до этого было несколько раз, и то по пьяни. Трахал другую, а в это время её суку в постели с Демьяном представлял и кончал не от удовольствия, а от злости.
Я ж ее всё ночь в своих руках держал. Взять надо было, а не бл*дь благородного осла из себя строить. Может оказалась бы подо мной и пыл поубавила. Может дошло бы наконец, что только я ей нужен. Что хорошо со мной и трахаться, и жить, и любить меня можно. Коза ершистая! Когда спала в моих объятиях, хрупкой, нежной, трогательной была. Смущалась, горела, глаз оторвать не могла, когда голым в ванной увидела.
А потом что? Мозги в кучу сгребла и снова гора неприступная… Вот и за какие грехи мне такое наказание?
Вот чёрт! А есть же за что…
Пальцы на ногах от холода поджал и дверь открыл.
Всхлипы.
Снова плачет моя неадекватная. Гонит и ревет. И что мне с этим делать?
Любить, Ветров. Может, она когда-нибудь и сдастся…
Ринулся на кухню. Сидит в уголке. Голову на колени положила и сковычет жалобно. Шлёпнулся на пол рядом. Совсем уже вымотала меня, да и себя.
— Ну всё! Хватит, — притягиваю, на колени к себе усаживаю. — Я никуда не ушел. И не уйду. Не реви только.
Глаза краснющие выпучила и только, как рыба, губами хлопает. А я только крепче прижимаю и радуюсь, как дитя малое. Ведь любит, скучает, страдает, дурочка гордая. А круче всего то, что чувствую, что совсем чуть-чуть и сдастся мне. Во как ручонками обхватила и носов в плечо уткнулась.
— Ой, как ты счастлива, Богданова! От счастья всю грудь мне засопливила.
Улыбаюсь. А у нее опять функция «рыбки» включилась. А я блядь счастлив до усрачки. Хоть чечётку пляши.
— Я люблю тебя, Бельчонок, — вытираю слезинки. — Я тебя сейчас поцелую. А если ты будешь сопротивляться или не ответишь, то не только в губы.
Ответом мне служат приподнятые уголки губ, блеск в глазах и ладошка, скользящая
